- Какую?
- Твой брат уже на Флеграх.
И Арей вышел из пещеры, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следует
ли за ним Геракл.
10
Над Флегрейскими Пустошами опасливо вставало солнце.
...Сегодня тот, второй, словно что-то предчувствуя, не подавал
признаков жизни, спрятавшись в самом дальнем уголке сознания или даже еще
глубже, в темных запутанных галереях его внутреннего Тартара, куда Эврит
не смел заглянуть - и бывший басилей Ойхаллии, бывший глава Салмонеева
братства, бывший Одержимый Эврит-лучник, а теперь герой Тартара все с тем
же именем, потому что Гигантом он не звал себя никогда, и Одержимые-няньки
к этому уже привыкли...
Еле-еле вспомнив, о чем он только что думал, Эврит наконец вздохнул
полной грудью и огляделся по сторонам более-менее осмысленным взглядом.
Это удавалось ему нечасто - сознание то и дело туманил тот, второй,
(вернее, первый, живший в этом теле до Эврита), которого так и не удалось
убить до конца. Да, Эврит сумел подавить примитивное мышление юного
Гиганта, но полностью уничтожить душу своего внука бывший басилей не смог.
Он ходил, ел, дышал, стрелял из лука - все навыки прекрасно сохранились -
разговаривал с Одержимыми, но в то же время его разум, тень его
бессмертной души всегда ощущала слабое, но настойчивое давление чужого и
жуткого присутствия. Эврит грезил наяву, речь его становилась бессвязной,
фантасмагорические видения роились внутри и снаружи - плачущие кровью
скалы, огромный, довольно агукающий рыбий хвост, глотающий вереницы
покорно бредущих к нему бесплотных призраков, усеянное слезящимися глазами
небо, полуразложившиеся лица Одержимых-нянек...
Иногда он вспоминал встречу с Амфитрионом-Иолаем и всегда недоумевал:
почему этот упрямый, несговорчивый человек сумел до конца убить душу
своего внука, самолично захватив власть над телом?!
Он, Эврит-лучник, не смог - но, небо свидетель, не потому, что не
хотел!
В редкие минуты просветления - как, например, сейчас - Эврит
отчетливо сознавал, что сходит с ума; что он уже безумен - три с лишним
года, которые он делил растущее тело с побежденным, но не уничтоженным
внуком, не прошли даром.
"Нельзя безнаказанно заигрывать с Тартаром, - подумал он с горечью. -
Мы пытались использовать Павших, они пытались проделать то же с нами...
Можно ли без потерь для обеих сторон развязать создавшийся узел? Или его
можно только разрубить?!"
Побывавший на Флеграх около года назад Лаомедонт-троянец тоже мучился
этим вопросом, но и вдвоем они не нашли ответа.
Эврит вздохнул еще раз и обвел взглядом детскую половину Флегрейских
Пустошей - ровный ковер бархатисто-черного пепла, редкие окраинные холмы,
лениво гоняющиеся друг за другом вокруг центрального жертвенника
("Обеденного стола", - усмехнулся он) дети-Гиганты... Гиганты - для богов.
А для него и советующихся о чем-то Одержимых-нянек - дети. Внуки. Смертные
потомки людей и Павших. Герои, не осознающие своего предназначения...
А каково оно на самом деле, это предназначение? И уверен ли сам Эврит
в том, что знает это?
Сейчас Эврит не был уверен ни в чем.
Именно в этот миг на вершине близлежащего холма засеребрились нити
открывающегося Дромоса.
Семья пришла на Флегры.
Эврит мог бы не узнать хромоногого Гефеста или Артемиду-охотницу; в
конце концов, он мог не узнать даже Зевса-Бротолойгоса, поскольку до сих
пор видел лишь его культовые изображения, имеющие мало общего с оригиналом
- да и не было Зевса среди явившихся на Флегрейские поля Олимпийцев.
Но своего учителя и палача, златолукого Феба-Аполлона, Эврит не
узнать не мог!
И губы уродливо-прекрасного подростка, из глазниц которого глядел на
мир старый Одержимый, растянулись в зловещей ухмылке.
Так встречаются волки из разных стай.
Эврит медленно поднял лежавший рядом лук, проверил тетивы, рабочую и
запасную, перекинул через плечо ремень колчана со стрелами - хвала
нянькам, снабдили всем, чем надо! - и, так же не спеша, натянул лук и
наложил на тетиву первую стрелу.
Он никуда не торопился.
Олимпийцы пришли на Флегрейские пустоши без Геракла - что ж,
прекрасно! Если все произойдет, как было задумано, Эврит и сам справится
потом с Гигантами.
Правда, в приближающейся Семье недоставало Зевса и еще некоторых
богов; это настораживало.
Дромос на холме засветился сильнее, и Эврит, покосившись на
очередного гостя, довольно хмыкнул: помяни Громовержца - он и объявится!
И, спокойно прицелившись, как на рядовых состязаниях, пустил первую
стрелу в грудь гордо шествовавшего впереди Семьи Аполлона.
Попал.
Бог пошатнулся, с удивлением глянул на торчащее из его тела дубовое
древко со светло-сизым оперением, одним движением вырвал его, отшвырнул
прочь - и безошибочно устремил гневный взор на достававшего из колчана
вторую стрелу Эврита.
Золотой лук воссиял в руках Феба, но выстрелить Олимпиец не успел.
Игравшие у алтаря дети заметили гостей и неторопливо, вразвалочку
побежали к ним.
Существа вроде этих были для юных Гигантов когда жертвами и пищей,
когда - забавными игрушками, но в конечном итоге все равно - пищей.
Сейчас дети были сыты.
Они хотели играться.
Они спешили к своим новым игрушкам, которые были гораздо ярче и
привлекательней прежних.
Эврит не раз видел, как это происходит - няньки-Одержимые регулярно
доставляли на Флегры мелких дриад, молоденьких сатирисков и зазевавшихся
нимфочек - и всегда не переставал удивляться увиденному.
Силуэты Гигантов затуманились, поплыли, вокруг каждого ребенка стала
формироваться колонна клубящегося мрака, - колоссальные фигуры с размытыми
очертаниями, подпирающие и без того низкое небо - а грозные боги на глазах
стали уменьшаться, превращаясь в игрушечных, ненастоящих... в богов, в
которых не верят.
И даже слова такого не знают - боги.
Маленькая тусклая стрелка сорвалась с тетивы игрушечного лука
игрушечного Аполлона - и ударила в левый глаз бегущего первым Эфиальта;
Гигант захныкал, схватившись рукой за уязвленное место, потом,
остановившись, стал сосредоточенно и обиженно тереть пострадавший (но не
очень) глаз. Новая игрушка оказалась нехорошей - она обидела маленького!
Пустила злую муху, которая укусила его в глаз! Ну ничего, сейчас маленький
покажет этой противной кукле, как его обижать! - и юный Эфиальт решительно
двинулся к попятившемуся в ужасе Фебу.
Владыка богов и людей Зевс уже вовсю громыхал и сверкал молниями - но
гром выходил какой-то неубедительный, а молнии скорее походили на летящие
из костра искры; они лишь еле-еле обжигали руки тянувшихся к новой забаве
Гигантов - и руки удивленно отдергивались, чтобы через мгновение
потянуться снова.
Другие боги не менее яростно отбивались от детей своим традиционным
оружием, но те лишь недоуменно таращили глаза, не понимая, что происходит,
и пытались потрогать кусачих зверьков, рассмотреть их поближе,
погладить...
Эврит опустил лук и расхохотался.
Для Семьи это была битва не на жизнь, а на смерть; для Гигантов -
игра котят с мышатами, но скоро дети рассердятся, проголодаются, - и игра
закончится. Вот они, великие могучие боги; жалкими куклами мечутся под
ногами детей, в страхе пытаясь увернуться от пальцев тех, кто не верит в
них!
И вот этих ничтожеств прославляет, задабривает и опасается вся
Эллада?!
О Олимп, седой Олимп, ты достоин лучших хозяев!
Эврит еще смеялся, когда Дромос на холме выплюнул две очередные
фигуры.
Подросток с глазами Одержимого и телом получеловека вздрогнул, потом,
оборвав смех, быстро прицелился - и тетива его лука, скрипя, поползла к
правому уху лучника.
Перед Эвритом был тот единственный, кто мог изменить исход начавшейся
Гигантомахии.
Перед ним был Геракл.
Афина смотрела на великую битву.
Ее отец, высокогремящий Зевс, бил сверкающими молниями тянущиеся к
нему когтистые лапы Гигантов, но, отдернувшись, лапы эти возвращались
снова, а Громовержец медленно отступал, ладони отца-Дия уже дымились, но
он не замечал этого, забыв про боль, и на какое-то мгновение Афине
показалось, что Гиганты вот-вот дрогнут, попятятся... нет, это была лишь
иллюзия.
Ее брат Аполлон-Эглет разил врагов из нестерпимо пылающего лука, но
черные колоссы не обращали на ударяющие в них золотые стрелы никакого
внимания, лишь изредка уворачиваясь от раскаленных скал, которыми швырял в
них хромой Гефест, бог-кузнец...
Семья дралась из последних сил.
И место Афины было там, среди них.
Мусорщик сам сообразит, что ему делать - хотя отец ошибся в своем
последнем замысле, ибо что может сделать смертный там, где бессильны
Крониды?!
А смертный Ификл смотрел вниз, на Флегры, и видел невиданное.
Дети играли в куклы.
А куклы не хотели играть. Они суетились, размахивали кукольным
оружием, бегали, уворачивались - и дети никак не могли понять, что
происходит. Дети должны были вот-вот рассердиться и начать отрывать
непослушным куклам руки, ноги и головы - как поймавший муху несмышленыш
отрывает ей слюдяные крылышки и тоненькие лапки, а потом сует в рот, не
понимая, что делает.
Маревом, ложным видением проступило: бесформенные колонны,
подпирающие сочащееся гнойными язвами звезд небо, кружащие по равнине
великаны - и Олимпийские боги, обрушивающие на врага всю мощь Семьи, уже
понимая и принимая свою обреченность...
Ложь.
А правда - вот она.
Дети играют в куклы.
Дети ломают куклы.
Ификл смотрел на Гигантов и понимал - перед ним братья и сестры
Геракла, маленькие Алкиды, насильно зачатые на перекрестке многих великих
замыслов; вот она, вторая, удачная попытка, вскормленные жертвами уроды,
сами себе жрецы и боги, безумные в полной мере, ибо никогда не имели они
своего Ификла, который бы держал их, не отдавая во власть заплесневелого
безумия Павших - и эти маленькие существа теперь уже все время живут в
вечном Тартаре, питаясь душами бессмертных, которых сами себе приносят в
жертву.
Никогда не терзаясь содеянным; даже не зная, как это бывает -
терзаться.
А поодаль стояли и с ленивыми усмешками переговаривались
Одержимые-няньки.
Подлинные родители Гигантов.
В отличие от Амфитриона-лавагета и близнецов-Амфитриадов - счастливые
дети и счастливые родители.
Счастливые своим уродством.
...потому что покалеченные дети-выродки не виновны в своем уродстве,
но мне страшно подумать, что будет, если на плечах безумных детей-Гигантов
на небо взберутся безумные жрецы-Одержимые из Салмонеева братства. Боюсь,
вся Эллада превратится тогда в один огромный жертвенник. Ты обещаешь мне?
- Обещаю, - не вытирая слез, прошептал Геракл, словно тень
несчастного ойхаллийца в Аиде могла его услышать, и поднял лук.
Такие дети не должны жить.
И не только - дети.
Первая стрела пропала даром - Ификл целился в призрачного колосса,
разорвавшего пеплос на кричащей и размахивающей копьем Афине - но уже
вторая стрела, посланная в реального ребенка, со слюнявой улыбкой идиота
рвущего покрывало на своей насмерть перепуганной и оттого смертной теперь
забаве...
Уже вторая стрела безошибочно нашла свою цель.
Потом Ификл сбежал вниз по склону и помог забраться обратно Афине -
Промахос растеряла сейчас все божественное высокомерие, став похожей на
просто близкую к истерике девушку, каких двенадцать на дюжину, да еще в
разорванной одежде, измазанной флегрейской сажей.
