Он терял голову. Что ему делать? Он слышал голоса, до него долетали
обрывки разговора.
- Послушайте, господин Дюруа, - обратилась к нему г-жа Форестье.
Он поспешил к ней. Ей надо было познакомить его с одной своей прия-
тельницей, которая устраивала бал и желала, чтобы о нем появилась замет-
ка в хронике "Французской жизни".
- Непременно, сударыня, непременно... - бормотал он.
Госпожа де Марель находилась теперь совсем близко от него. Ему не
хватало смелости повернуться и отойти.
Вдруг ему показалось, что он сошел с ума.
- Здравствуйте, Милый друг, - отчетливо произнесла г-жа де Марель -
Вы меня не узнаете?
Он живо обернулся Она стояла перед ним, приветливо и радостно улыба-
ясь И - протянула ему руку.
Дюруа взял ее руку с трепетом: он все еще опасался, какой-нибудь ка-
верзы или ловушки.
- Что с вами случилось? Вас совсем не видно, - простодушно сказала
она.
- Я был так занят, сударыня, так занят, - тщетно стараясь овладеть
собой, залепетал он. - Господин Вальтер возложил на меня новые обязан-
ности, и у меня теперь масса дел.
Госпожа де Марель продолжала смотреть ему в лицо, но ничего, кроме
расположения, он не мог прочитать в ее глазах.
- Я знаю, - сказала она. - Однако это не дает вам права забывать дру-
зей.
Их разлучила только что появившаяся толстая декольтированная дама с
красными руками, с красными щеками, претенциозно одетая и причесанная;
по тому, как грузно она ступала, можно было судить о толщине и увесис-
тости ее ляжек.
Видя, что все с нею очень почтительны, Дюруа спросил г-жу Форестье:
- Кто эта особа?
- Виконтесса де Персмюр, та самая, которая подписывается "Белая лап-
ка"
Дюруа был потрясен, он чуть не расхохотался.
- Белая лапка! Белая лапка! А я-то воображал, что это молодая женщи-
на, вроде вас. Так это и есть Белая лапка? Хороша, хороша, нечего ска-
зать!
В дверях показался слуга.
- Кушать подано, - объявил он.
Обед прошел банально и весело: это был один из тех обедов, во время
которых говорят обо всем и ни о чем. Дюруа сидел между старшей дочерью
Вальтера, дурнушкой Розой, и г-жой де Марель. Соседство последней нес-
колько смущало его, хотя она держала себя в высшей степени непринужденно
и болтала с присущим ей остроумием Первое время Дюруа волновался,
чувствовал себя неловко, неуверенно, точно музыкант, который сбился с
тона Но постепенно он преодолевал робость, и в тех вопросительных взгля-
дах, которыми они обменивались беспрестанно, сквозила прежняя, почти
чувственная интимность.
Вдруг что-то словно коснулось его ступни. Осторожно вытянув ногу, он
дотронулся до ноги г-жи де Марель, и та не отдернула ее. В эту минуту
оба они были заняты разговором со своими соседями.
У Дюруа сильно забилось сердце, и он еще немного выставил колено. Ему
ответили легким толчком. И тут он понял, что их роман возобновится.
Что они сказали друг другу потом? Ничего особенного, но губы у них
дрожали всякий раз, когда встречались их взгляды.
Дюруа, однако, не забывал и дочери патрона и время от времени загова-
ривал с ней. Она отвечала ему так же, как и ее мать, - не задумываясь
над своими словами.
Справа от Вальтера с видом королевы восседала виконтесса де Персмюр.
Дюруа без улыбки не мог на нее смотреть.
- А другую вы знаете - ту, что подписывается "Ромовое домино"? - тихо
спросил он г-жу де Марель.
- Баронессу де Ливар? Великолепно знаю.
- Она вроде этой?
- Нет. Но такая же забавная. Представьте себе шестидесятилетнюю ста-
руху, сухую как жердь, - накладные букли, вставные зубы, вкусы и туалеты
времен Реставрации.
- Где они нашли этих ископаемых?
- Богатые выскочки всегда подбирают обломки аристократии.
- А может быть, есть другая причина?
- Никакой другой причины нет.
Тут патрон, оба депутата, Жак Риваль и Норбер де Варен заспорили о
политике, и спор этот продолжался до самого десерта.
Когда все общество вернулось в гостиную, Дюруа подошел к г-же де Ма-
рель и, заглянув ей в глаза, спросил:
- Вы позволите мне проводить вас?
- Нет.
- Почему?
- Потому что мой сосед, господин Ларош-Матье, отвозит меня домой вся-
кий раз, как я здесь обедаю.
- Когда же мы увидимся?
- Приходите ко мне утром завтракать.
И, ничего больше не сказав друг другу, они расстались.
Вечер показался Дюруа скучным, и он скоро ушел. Спускаясь по лестни-
це, он нагнал Норбера де Варена. Старый поэт взял его под руку. Они ра-
ботали в разных областях, и Норбер де Варен, уже не боясь встретить в
его лице соперника, относился к нему теперь с отеческой нежностью.
- Может, вы меня немножко проводите? - спросил он.
- С удовольствием, дорогой мэтр, ответил Дюруа.
И они медленным шагом пошли по бульвару Мальзерба.
Париж был почти безлюден в эту морозную ночь, - одну из тех ночей,
когда небо словно раскинулось шире, звезды кажутся выше, а в ледяном ды-
хании ветра чудится что-то идущее из далеких пространств, еще более да-
леких, чем небесные светила.
Некоторое время оба молчали.
- Ларош-Матье производит впечатление очень умного и образованного че-
ловека, - чтобы что-нибудь сказать, заметил наконец Дюруа.
- Вы находите? - пробормотал старый поэт.
Этот вопрос удивил Дюруа.
- Да, - неуверенно ответил он, - И ведь его считают одним из самых
даровитых членов палаты.
- Возможно. На безрыбье и рак рыба. Видите ли, дорогой мой, все это
люди ограниченные, - их помыслы вращаются вокруг политики и наживы. Уз-
кие люди, - с ними ни о чем нельзя говорить, ни о чем из того, что нам
дорого. Ум у них затянуло тиной или, вернее, нечистотами, как Сену под
Аньером.
Ах, как трудно найти человека с широким кругозором, напоминающим тот
беспредельный простор, воздухом которого вы дышите на берегу моря! Я
знал таких людей - их уже нет в живых.
Норбер де Варен говорил внятно, но тихо, - чувствовалось, что поэт
сдерживает голос, иначе он гулко раздавался бы в ночной тишине. Поэт был
взволнован: душу его, казалось, гнетет печаль и заставляет дрожать все
ее струны, - так содрогается земля, когда ее сковывает мороз.
- Впрочем, - продолжал он, - есть у тебя талант или нет, - не все ли
равно, раз всему на свете приходит конец!
Он смолк.
У Дюруа было легко на сердце.
- Вы сегодня в дурном настроении, дорогой мой, - улыбаясь, заметил
он.
- У меня всегда такое настроение, дитя мое, - возразил Норбер де Ва-
рен. - Погодите: через несколько лет и с вами будет то же самое. Жизнь -
гора. Поднимаясь, ты глядишь вверх, и ты счастлив, но только успел взоб-
раться на вершину, как уже начинается спуск, а впереди в смерть. Подни-
маешься медленно, спускаешься быстро. В ваши годы все мы были веселы.
Все мы были полны надежд, которые, кстати сказать, никогда не сбываются.
В мои годы человек не ждет уже ничего... кроме смерти.
Дюруа засмеялся:
- Черт возьми, у меня даже мурашки забегали.
- Нет, - возразил Норбер де Варен, - сейчас вы меня не поймете, но
когда-нибудь вы вспомните все, что я вам говорил.
Видите ли, настанет день, - а для многих он настает очень скоро, -
когда вам, как говорится, уже не до смеха, когда вы начинаете замечать,
что за всем, куда ни посмотришь, стоит смерть.
О, вы не в силах понять самое это слово "смерть"! В ваши годы оно
пустой звук. Мне же оно представляется ужасным.
Да, его начинаешь понимать вдруг, неизвестно почему, без всякой види-
мой причины, и тогда все в жизни меняет свой облик. Я вот уже пятнадцать
лет чувствую, как она гложет меня, словно во мне завелся червь. Она под-
тачивала меня исподволь, день за днем, час за часом, и теперь я точно
дом, который вот-вот обвалится. Она изуродовала меня до того, что я себя
не узнаю. От жизнерадостного, бодрого, сильного человека, каким я был в
тридцать лет, не осталось и следа. Я видел, с какой злобной, расчетливой
кропотливостью она окрашивала в белый цвет мои черные волосы! Она отняла
у меня гладкую кожу, мускулы, зубы, все мое юное тело, и оставила лишь
полную отчаяния душу, да и ту скоро похитит.
Да, она изгрызла меня, подлая. Долго, незаметно, ежесекундно, беспо-
щадно разрушала она все мое существо. И теперь, за что бы я ни принялся,
я чувствую, что умираю. Каждый шаг приближает меня к ней, каждое мое
движение, каждый вздох помогают ей делать свое гнусное дело. Дышать,
пить, есть, спать, трудиться, мечтать - все это значит умирать. Жить,
наконец, - тоже значит умирать!
О, вы все это еще узнаете! Если бы вы подумали об этом хотя бы чет-
верть часа, вы бы ее увидели.
Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев" и вы уже утратите спо-
собность наслаждаться.
Еще чего? Денег? Зачем? Чтобы покупать женщин? Велика радость! Чтобы
объедаться, жиреть и ночи напролет кричать от подагрической боли?
Еще чего? Славы? На что она, если для вас уже не существует любовь?
Ну так чего же? В конечном счете - все равно - смерть.
Я вижу ее теперь так близко, что часто мне хочется протянуть руку и
оттолкнуть ее. Она устилает землю и наполняет собой пространство. Я на-
хожу ее всюду. Букашки, раздавленные посреди дороги, сухие листья, седой
волос в бороде друга - все ранит мне сердце и кричит: "Вот она!"
Она отравляет мне все, над чем я тружусь, все, что я вижу, все, что я
пью или ем, все, что я так люблю: лунный свет, восход солнца, необозри-
мое море, полноводные реки и воздух летних вечеров, которым, кажется,
никогда не надышишься вволю!
Он запыхался и оттого шел медленно, размышляя вслух и почти не думая
о своем спутнике.
- И никто оттуда не возвращается, никто... - продолжал он. - Можно
сохранить формы, в которые были отлиты статуи, слепки, точно воспроизво-
дящие тот или иной предмет, но моему телу, моему лицу, моим мыслям, моим
желаниям уже не воскреснуть. А между тем народятся миллионы, миллиарды
существ, у которых на нескольких квадратных сантиметрах будут так же
расположены нос, глаза, лоб, щеки, рот, и душа у них будет такая же, как
и у меня, но я-то уж не вернусь, и они ничего не возьмут от меня, все
эти бесчисленные создания, бесчисленные и такие разные, совершенно раз-
ные, несмотря на их почти полное сходство.
За что ухватиться? Кому излить свою скорбь? Во что нам верить?
Религии - все до одной - нелепы: их мораль рассчитана на детей, их
обещания эгоистичны и чудовищно глупы.
Одна лишь смерть несомненна.
Он остановился и, взяв Дюруа за отвороты пальто, медленно заговорил:
- Думайте об этом, молодой человек, думайте дни, месяцы, годы, и вы
по-иному станете смотреть на жизнь. Постарайтесь освободиться от всего,
что вас держит в тисках, сделайте над собой нечеловеческое усилие и еще
при жизни отрешитесь от своей плоти, от своих интересов, мыслей, - отго-
родитесь от всего человечества, загляните в глубь вещей - и вы поймете,
как мало значат споры романтиков с натуралистами и дискуссии о бюджете.
Он быстрым шагом пошел вперед.
- Но в то же время вы ощутите и весь ужас безнадежности. Вы будете
отчаянно биться, погружаясь в пучину сомнений. Вы будете кричать во всю
мочь: "Помогите!" - и никто не отзовется. Вы будете протягивать руки,
будете молить о помощи, о любви, об утешении, о спасении - и никто не
придет к вам.
Почему мы так страдаем? Очевидно, потому, что мы рождаемся на свет,
чтобы жить не столько для души, сколько для тела. Но мы обладаем способ-
ностью мыслить, и наш крепнущий разум не желает мириться с косностью бы-
тия.
Взгляните на простых обывателей: пока их не постигнет несчастье, они
довольны своей судьбой, ибо мировая скорбь им несвойственна Животные то-
же не знают ее.
Он снова остановился и, подумав несколько секунд, тоном смирившегося
и усталого человека сказал:
- Я погибшее существо У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни
