бросилась к нему в объятия и, покрыв жаркими поцелуями его лицо, сказа-
ла:
- Когда мы насладимся друг другом, ты меня поведешь куда-нибудь обе-
дать, хорошо? Теперь я свободна.
Было еще только начало месяца, а жалованье Дюруа давно забрал вперед
и жил займами, прося в долг у кого попало, но в этот день он случайно
оказался при деньгах и обрадовался возможности что-нибудь на нее истра-
тить.
- Конечно, дорогая, куда хочешь, - ответил он.
Около семи они вышли на внешние бульвары. Повиснув у него на руке,
она шептала ему на ухо:
- Если б ты знал, как я люблю ходить с тобой под руку, как приятно
чувствовать, что ты рядом со мной!
- Хочешь, пойдем к Латюилю? - предложил он.
- Нет, там слишком шикарно, - возразила она. - Я бы предпочла что-ни-
будь повеселей и попроще, какойнибудь ресторанчик, куда ходят служащие и
работницы. Я обожаю кабачки! Ах, если б мы могли поехать за город!
В этом квартале Дюруа не мог указать ничего подходящего, и они долго
бродили по бульварам, пока им не попался на глаза винный погребок с от-
дельным залом для обедающих. Клотильда увидела в окно двух простоволосых
девчонок, сидевших с двумя военными.
В глубине длинной и узкой комнаты обедали три извозчика, и еще ка-
кой-то подозрительный тип, развалившись на стуле и засунув руки за пояс
брюк, посасывал трубку. Его куртка представляла собой коллекцию пятен.
Горлышко бутылки, кусок хлеба, что-то завернутое в газету и обрывок бе-
чевки торчали из его оттопыренных чревоподобных карманов. Волосы у него
были густые, курчавые, взъерошенные, серые от грязи. На полу, под сто-
лом, валялась фуражка.
Появление элегантно одетой дамы произвело сенсацию. Парочки перестали
шушукаться, извозчики прекратили спор, подозрительный тип, вынув изо рта
трубку, сплюнул на пол и слегка повернул голову.
- Здесь очень мило! - в прошептала Клотильда, - Я уверена, что мы ос-
танемся довольны. В следующий раз я оденусь работницей.
Без всякого стеснения и без малейшего чувства брезгливости она села
за деревянный, лоснившийся от жира, залитый пивом столик, кое-как вытер-
тый подбежавшим гарсоном. Дюруа, слегка шокированный и смущенный, искал,
где бы повесить цилиндр. Так и не найдя вешалки, он положил шляпу на
стул.
Подали рагу из барашка, жиго и салат.
- Я обожаю такие блюда, - говорила Клотильда. - У меня низменные вку-
сы. Здесь мне больше нравится, чем в Английском кафе.
Потом прибавила:
- Если хочешь доставить мне полное удовольствие, своди меня в кабачок
с танцевальным залом. Я знаю поблизости один очень забавный, называется
он "Белая королева".
- Кто тебя водил туда? - с удивлением спросил Дюруа.
Взглянув на нее, он заметил, что она покраснела, что ее смутил этот
неожиданный вопрос, видимо напомнивший ей нечто слишком интимное. После
некоторого колебания, обычно столь краткого у женщин, что о нем можно
только догадываться, она ответила:
- Один из моих друзей...
Затем, помолчав, добавила:
- Он умер.
И, полная непритворной печали, опустила глаза.
И тут Дюруа впервые подумал о том, что ему ничего не известно о ее
прошлом. Конечно, у нее уже были любовники, но какие, из какого круга?
Смутная ревность, пожалуй даже неприязнь, шевельнулась в нем, - непри-
язнь ко всему, чего он не знал, что не принадлежало ему в ее сердце и в
ее жизни. Он с раздражением смотрел на нее, пытаясь разгадать тайну,
скрытую в ее прелестной неподвижной головке, быть может, именно в это
мгновение с грустью думавшей о другом, о других. Как хотелось ему загля-
нуть в ее воспоминания, порыться в них, все вызнать, все выведать!..
"Ну как, пойдем в "Белую королеву"? - снова спросила она. - Это будет
для меня настоящий праздник.
"Э, что мне за дело до ее прошлого! Глупо из-за такой чепухи портить
себе настроение!" - подумал он и ответил с улыбкой:
- Конечно, пойдем, дорогая.
Выйдя на улицу, она зашептала с тем таинственным видом, с каким обык-
новенно сообщают что-нибудь по секрету:
- До сих пор я не решалась тебя об этом просить. Но ты не можешь себе
представить, до чего я люблю эти холостяцкие походы в такие места, где
женщинам показываться неудобно. Во время карнавала я оденусь школьником.
Я очень забавная в этом костюме.
Когда они вошли в танцевальный зал, она, испуганная, но довольная,
прижалась к нему, не отводя восхищенного взора от сутенеров и публичных
женщин. Время от времени она, словно ища защиты на случай опасности,
указывала Дюруа на величественную и неподвижную фигуру полицейского:
"Какая у него внушительная осанка!" Через четверть часа ей все это надо-
ело, и Дюруа проводил ее домой.
После этого они предприняли еще ряд походов в те злачные места, где
веселится простонародье. И Дюруа убедился, что жизнь бродячей богемы
представляет для его любовницы особую привлекательность.
Клотильда приходила на свидание в полотняном платье, в чепчике воде-
вильной субретки. Ее костюм отличался изящной, изысканной простотой, и в
то же время она не отказывалась от браслетов, колец, бриллиантовых серег
и на его настойчивые просьбы снять их приводила один и тот же довод:
- Пустяки! Все подумают, что это рейнские камешки.
Находя этот маскарад исключительно удачным (хотя на самом деле она
пряталась не лучше, чем страус), Клотильда посещала притоны, о которых
шла самая дурная слава.
Она просила Дюруа переодеться рабочим, но он не пожелал расстаться со
своим костюмом, костюмом завсегдатая дорогих ресторанов, - он даже отка-
зался сменить цилиндр на мягкую фетровую шляпу.
- Скажут, что я горничная из хорошего дома, за которой приударяет
светский молодой человек, - не в силах сломить его упорство, утешала она
себя.
Эта комедия доставляла ей истинное наслаждение.
Они заходили в дешевые кабачки и садились в глубине прокуренной кону-
ры на колченогие стулья, за ветхий деревянный стол. В комнате плавало
облако едкого дыма, пропитанное запахом жареной рыбы, не выветрившимся
после обеда. Мужчины в блузах галдели, попивая из стаканчиков. Гарсон, с
удивлением разглядывая странную пару, ставил перед ними две рюмки с виш-
невой наливкой.
Испуганная, трепещущая и счастливая, она пила маленькими глотками
красный сок, глядя вокруг себя горящим и беспокойным взором. Каждая
проглоченная вишня вызывала у нее такое чувство, как будто она совершила
преступление, каждая капля обжигающего и пряного напитка, вливаясь в
гортань, вызывала у нее острое, упоительное ощущение чего-то постыдного
и недозволенного.
Потом она говорила вполголоса:
- Пойдем отсюда.
И они уходили. Опустив голову, она шла, как уходят со сцены актрисы,
мелкими быстрыми шажками, пробираясь между пьяными, облокотившимися на
столы, и они провожали ее враждебными и настороженными взглядами. Перес-
тупив порог, она облегченно вздыхала, точно ей удалось избежать грозной
опасности.
Иной раз, вся дрожа, она обращалась к своему спутнику:
- Что бы ты сделал, если б меня оскорбили где-нибудь в таком месте?
И он отвечал ей с заносчивым видом:
- Ого, я сумел бы тебя защитить!
В восторге от его ответа, она сжимала ему руку, быть может, втайне
желая, чтобы ее оскорбили и защитили, желая, чтобы ее возлюбленный под-
рался из-за нее хотя бы даже с такими мужчинами.
Однако эти прогулки, повторявшиеся два-три раза в неделю, наскучили
Дюруа; к тому же теперь ему стоило огромных усилий добывать каждый раз
пол-луидора на извозчика и напитки.
Жилось ему трудно, неизмеримо труднее, чем в ту пору, когда он служил
в управлении железной дороги, ибо, сделавшись журналистом, первые месяцы
он тратил много, без счета, в надежде вот-вот заработать крупную сумму,
и в конце концов исчерпал все ресурсы и отрезал себе все пути к добыва-
нию денег.
Самое простое средство - занять в кассет - давно уже было ему недос-
тупно, так как жалованье он забрал вперед за четыре месяца да еще взял
шестьсот франков в счет построчного гонорара. Форестье он задолжал сто
франков, Жаку Ривалю, у которого кошелек был открыт для всех, триста, а
кроме того, он весь был опутан мелкими позорными долгами от пяти до
двадцати франков.
Сен-Потен, к которому он обратился за советом, где бы перехватить еще
сто франков, при всей своей изобретательности ничего не мог придумать. И
в душе у Дюруа поднимался бунт против этой нищеты, от которой он страдал
теперь сильнее, чем прежде, так как потребностей у него стало больше.
Глухая злоба, злоба на весь мир, росла в нем. Он раздражался поминутно,
из-за всякого пустяка, по самому ничтожному поводу.
Нередко он задавал себе вопрос: почему в среднем у него уходит около
тысячи франков в месяц, а ведь он не позволяет себе никакой роскоши и
ничего не тратит на прихоти? Однако простой подсчет показывал следующее:
завтрак в фешенебельном ресторане стоит восемь франков, обед - двенад-
цать, - вот уже луидор; к этому надо прибавить франков десять карманных
денег, обладающих способностью утекать, как вода между пальцев, - итого
тридцать франков. Тридцать франков в день - это девятьсот франков в ме-
сяц. А сюда еще не входят одежда, обувь, белье, стирка и прочее.
И вот четырнадцатого декабря он остался без единого су в кармане, а
занять ему, сколько он ни ломал себе голову, было негде.
Как это часто случалось с ним в былые времена, он вынужден был отка-
заться от завтрака и, взбешенный и озабоченный, провел весь день в ре-
дакции.
Около четырех часов он получил от своей любовницы "голубой листочек":
"Хочешь пообедать вместе? Потом куда-нибудь закатимся".
Он сейчас же ответил: "Обедать невозможно". Затем, решив, что глупо
отказываться от приятных мгновений, которые он может с ней провести,
прибавил: "В девять часов буду ждать тебя в нашей квартире".
Чтобы избежать расхода на телеграмму, он отправил записку с одним из
рассыльных и стал думать о том, где достать денег на обед.
Пробило семь, а он еще ничего не надумал. От голода у него засосало
под ложечкой. Внезапно им овладела решимость отчаяния. Дождавшись, когда
все его сослуживцы ушли, он позвонил. Явился швейцар патрона, оставав-
шийся сторожить помещение.
Дюруа нервно рылся в карманах.
- Послушайте, Фукар, - развязно заговорил он, - я забыл дома кошелек,
а мне пора ехать обедать в Люксембургский сад. Дайте мне взаймы пятьде-
сят су на извозчика.
Швейцар, вынув из жилетного кармана три франка, спросил:
- Больше не требуется, господин Дюруа?
- Нет, нет, достаточно. Большое спасибо.
Схватив серебряные монеты, Дюруа бегом спустился по лестнице. Пообе-
дал он в той самой харчевне, где ему не раз случалось утолять голод в
черные дни.
В девять часов он уже грел ноги у камина в маленькой гостиной и под-
жидал любовницу.
Она вошла, веселая, оживленная, раскрасневшаяся от мороза.
- Не хочешь ли сперва пройтись, - предложила она, - с тем, чтобы к
одиннадцати вернуться домой? Погода дивная.
- Зачем? Ведь и здесь хорошо, - проворчал он.
- Если б ты видел, какая луна! - не снимая шляпы, продолжала Кло-
тильда. - Гулять в такой вечер одно наслаждение.
- Очень может быть, но я совсем не расположен гулять.
Он злобно сверкнул глазами. Клотильда была удивлена и обижена.
- Что с тобой? - спросила она. - Что значит этот тон? Мне хочется
пройтись, - не понимаю, чего ты злишься.
Дюруа вскочил.
- Я не злюсь! - запальчиво кликнул он. - Просто мне это надоело. Вот
и все!
Госпожа де Марель принадлежала к числу тех, кого упрямство раздража-
ет, а грубость выводит из себя.
- Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, - бросив на него
презрительный взгляд, с холодным бешенством сказала она. - Я пойду одна.
Прощай!
Смекнув, что дело принимает серьезный оборот, Дюруа бросился к ней и
