ло, - говорил он себе, - ну, ничего, в жизни бывают неприятные моменты.
К тому же это, пожалуй, не затянется".
Был один из тех южных дней, когда в воздухе разлита такая голубизна,
что сердце невольно замирает от счастья. Решив, что он успеет еще наси-
деться у Форестье, Дюруа спустился к морю.
Когда он пришел завтракать, слуга сообщил ему:
- Господин Дюруа! Господин Форестье уже про вас спрашивал. Не угодно
ли вам, господин Дюруа, пройти к господину Форестье?
Он поднялся наверх. Форестье, казалось, дремал в кресле. Его жена ле-
жала на диване и читала книгу.
Больной поднял голову.
- Ну как ты себя чувствуешь? - спросил Жорж. - Сегодня ты как будто
молодцом.
- Да, мне лучше, - прошептал Форестье, - я чувствую себя крепче. По-
завтракай на скорую руку с Мадленой, - мы хотим прокатиться.
- Видите? Сегодня ему уже кажется, что он здоров, - оставшись вдвоем
с Дюруа, заговорила г-жа Форестье. - С самого утра он строит планы. Сей-
час мы отправимся к заливу Жуан покупать фаянс для нашей парижской квар-
тиры. Он хочет ехать во что бы то ни стало, а я ужасно боюсь, как бы че-
го не случилось. Он не вынесет дорожной тряски.
Когда подали ландо, Форестье, поддерживаемый лакеем, медленно спус-
тился по лестнице. Увидев экипаж, он сейчас же потребовал опустить верх.
Жена воспротивилась:
- Ты простудишься. Это безумие.
Но он стоял на своем:
- Нет, мне гораздо лучше. Я себя знаю.
Миновав тенистые аллеи, которые тянутся между садами и придают Канну
сходство с английским парком, экипаж выехал на дорогу в Антиб, идущую
берегом моря.
Форестье называл местные достопримечательности. Показал виллу графа
Парижского, потом другие. Он был весел, но это была наигранная, ис-
кусственная, хилая веселость обреченного. Не имея сил протянуть руку,
он, когда указывал на что-нибудь, поднимал палец.
- Гляди, вот остров святой Маргариты и тот замок, откуда бежал Базен.
Да, пришлось нам тогда из-за этого повозиться!
Затем он предался воспоминаниям о своей службе в полку, называл имена
офицеров, рассказывал связанные с ними эпизоды.
Но вот с крутого поворота неожиданно открылся широкий вид: и залив
Жуан, и белая деревушка на том берегу, и мыс Антиб впереди - все было
теперь как на ладони.
- Вот эскадра! Сейчас ты увидишь эскадру! - подетски радуясь, шептал
Форестье.
В самом деле, посреди широкой бухты можно было различить до шести
больших кораблей, которые напоминали поросшие кустарником утесы. Причуд-
ливые, бесформенные, огромные, снабженные выступами, башнями, водореза-
ми, они так глубоко сидели в воде, точно собирались пустить корни.
Было непонятно, как все это могло передвигаться, меняться местами, -
до того тяжелыми казались эти словно приросшие ко дну суда. Плавучая ба-
тарея, высокая и круглая, как обсерватория, напоминала маяк, стоящий на
подводной скале.
Мимо них, весело развернув свои белые паруса, прошло в открытое море
большое трехмачтовое судно. Рядом с этими военными чудовищами, отврати-
тельными железными чудовищами, грузно сидевшими на воде, оно радовало
глаз своим изяществом и грацией.
Форестье пытался вспомнить названия судов:
- "Кольбер", "Сюфрен", "Адмирал Дюперре", "Грозный", "Беспощадный"...
Нет, я ошибся, "Беспощадный" - вон тот.
Экипаж подъехал к обширному павильону под вывеской "Фаянсовые худо-
жественные изделия бухты Жуан" и, обогнув лужайку, остановился у входа.
Форестье хотел купить две вазы для своего парижского кабинета. Выйти
из ландо он не мог, и ему стали, один за другим, приносить образцы. Он
долго выбирал, советовался с женой и с Дюруа.
- Ты знаешь, это для книжного шкафа, который стоит у меня в кабинете.
Я буду сидеть в кресле и смотреть на них. Я предпочел бы нечто античное,
нечто греческое.
Он рассматривал образцы, требовал, чтобы ему принесли другие, и снова
обращался к первым. Наконец выбрал, заплатил и велел немедленно отпра-
вить вазы в Париж.
- Я уезжаю отсюда на днях, - твердил он.
Когда они на обратном пути ехали вдоль залива, из лощины внезапно по-
дул холодный ветер, и больной закашлялся.
Сперва можно было подумать, что это так, легкий приступ, но кашель
постепенно усиливался, не прекращаясь ни на секунду, и, наконец, перешел
в икоту, в хрипение.
Форестье задыхался; при каждом вздохе кашель, клокотавший у него в
груди, раздирал ему горло. Ничто не могло успокоить, остановить его. Из
экипажа больного пришлось на руках перенести в комнату; Дюруа держал его
ноги и чувствовал, как они вздрагивали при каждом конвульсивном сжатии
легких.
Теплая постель не помогла Форестье, - приступ длился до полуночи. В
конце концов наркотические средства прервали эти предсмертные спазмы. И
больной, не смыкая глаз, до рассвета просидел в постели.
Первыми его словами были: "Позовите парикмахера", - Форестье по-преж-
нему брился каждое утро. Он нашел в себе силы встать для этой процедуры,
но его тотчас же снова пришлось уложить в постель, и короткое, тяжелое,
затрудненное дыхание больного до того испугало г-жу Форестье, что она
велела разбудить Дюруа, который только что лег, и попросила его сходить
за доктором.
Дюруа почти тотчас же привел доктора, некоего Гаво. Доктор прописал
микстуру и дал кое-какие указания. Но Жоржу, который, чтобы узнать прав-
ду, пошел проводить его, он сказал следующее:
- Это агония. До завтра он не доживет. Предупредите бедную даму и
пошлите за священником. Мне здесь больше делать нечего. Впрочем, я всег-
да к вашим услугам.
Дюруа велел позвать г-жу Форестье.
- Он умирает. Доктор советует послать за священником. Как вы думаете?
Она долго колебалась, но, наконец, взвесив все, медленно проговорила:
- Да, так будет лучше. Во многих отношениях... Я его подготовлю, ска-
жу, что его желает видеть священник... Словом, что-нибудь придумаю. А вы
уж, будьте добры, разыщите священника Постарайтесь найти какого-нибудь
попроще, который ничего из себя не корчит. Устройте так, чтобы он огра-
ничился исповедью и избавил нас от всего остального.
Дюруа привел сговорчивого старичка, который сразу понял, что от него
требуется. Как только он вошел к умирающему, г-жа Форестье вышла в со-
седнюю комнату и села рядом с Дюруа.
- Это его потрясло, - сказала она. - Когда я заговорила о священнике,
лицо его приняло такое ужасное выражение, точно... точно он почувствовал
на себе почувствовал на себе дыхание... вы меня понимаете... Словом, он
понял, что все кончено, что остались считанные часы...
Госпожа Форестье была очень бледна.
- Никогда не забуду выражения его лица, - продолжала она. - В это
мгновение он, конечно, видел перед собой смерть. Он видел ее...
До них доносился голос священника, - он говорил довольно громко, так
как был туговат на ухо:
- Да нет же, нет, ваши дела совсем не так плохи. Вы больны, но отнюдь
не опасно. И зашел я к вам подружески, по-соседски, - вот первое доказа-
тельство.
Форестье что-то ответил ему, но они не расслышали.
- Нет, я не буду вас причащать, - продолжал старик. - Об этом мы по-
говорим, когда вам станет лучше. Вот если вы захотите воспользоваться
моим присутствием для того, чтобы, например, исповедаться, - это другое
дело. Я пастырь, мне надлежит при всяком удобном случае наставлять своих
овец на путь истинный.
Стало тихо. Теперь, должно быть, говорил Форестье - беззвучным, пре-
рывающимся голосом.
Затем, уже другим тоном, тоном священнослужителя, снова заговорил
старик:
- Милосердие божие безгранично. Читайте "Confiteor", сын мой. Если вы
забыли, я вам подскажу. Повторяйте за мной: "Confiteor Deo
omnipotenti... Beatae Mariae semper virgin!..."
Время от времени священник умолкал, чтобы дать возможность умирающему
повторить за ним слова молитвы.
- А теперь исповедуйтесь... - наконец сказал он.
Охваченные необычайным волнением, измученные томительным ожиданием,
г-жа Форестье и Дюруа сидели не шевелясь.
Больной что-то прошептал.
- У вас были сделки с совестью... - повторил священник. - Какого ро-
да, сын мой?
Госпожа Форестье встала.
- Пойдемте ненадолго в сад, - с невозмутимым видом сказала она. - Мы
не должны знать его тайны.
Они вышли в сад и сели у крыльца на скамейку под цветущим розовым
кустом, возле клумбы гвоздики, разливавшей в чистом воздухе сильный и
сладкий аромат.
- Вы еще не скоро в Париж? - после некоторого молчания спросил Дюруа.
- Скоро! - ответила она. Как только все будет кончено, я уеду отсюда.
- Дней через десять?
- Да, самое позднее.
- Так, значит, родных у него никого нет?
- Никого, кроме двоюродных братьев. Его родители умерли, когда он был
еще очень молод.
Оба засмотрелись на бабочку, собиравшую мед с гвоздик; она порхала с
цветка на цветок, трепеща крыльями, не перестававшими едва заметно дро-
жать, даже когда она садилась Долго еще г-жа Форестье и Дюруа молча си-
дели в саду.
Наконец слуга доложил, что "священник кончил исповедовать". И они
поднялись наверх.
Форестье, казалось, еще похудел со вчерашнего дня.
Священник держал его руку в своей.
- До свиданья, сын мой, я приду завтра утром.
С этими словами он удалился.
Как только он вышел за дверь, умирающий, все так же тяжело дыша, сде-
лал над собой усилие и протянул руки к жене.
- Спаси меня... - зашептал он - Спаси меня... милая... я не хочу уми-
рать... я не хочу умирать... Спасите же меня! Скажите, что я должен де-
лать, позовите доктора... Я приму все, что угодно... Я не хочу... я не
хочу!..
Он плакал. По его впалым щекам текли крупные слезы, а углы иссохших
губ оттягивались, как у обиженного ребенка.
Затем руки его упали на постель, и он начал медленно перебирать
пальцами; следя за этим непрерывным однообразным движением, можно было
подумать, что он собирает что то на одеяле.
Жена его тоже плакала.
- Да нет же, это пустяки, - лепетала она - Обыкновенный припадок,
завтра тебе будет лучше, тебя утомила вчерашняя прогулка.
Дыхание у Форестье было еще более частое, чем у запыхавшейся от быст-
рого бега собаки, до того частое, что его невозможно было сосчитать, и
до того слабое, что его почти не было слышно.
Он все повторял:
- Я не хочу умирать. Боже мой... Боже мой... Боже мой... что со мной
будет? Я ничего больше не увижу... ничего... никогда... Боже мой!
Его остановившийся от ужаса взгляд различал нечто чудовищное, нечто
такое, чего не могли видеть другие. И все не прекращалось это страшное и
томительное скольжение пальцев по одеялу.
Внезапно по всему его телу пробежала судорога.
- На кладбище... меня... Боже мой!.. - простонал он.
И смолк. Теперь он лежал неподвижно, глядя вокруг себя блуждающим
взором, и ловил ртом воздух.
Время шло; на часах соседнего монастыря пробило двенадцать. Дюруа вы-
шел в другую комнату перекусить. Вернулся он через час. Г-жа Форестье
отказалась от еды. Больной не шевелился. Только его костлявые пальцы по-
прежнему находились в движении и точно пытались натянуть одеяло на лицо.
Госпожа Форестье сидела в кресле у его ног. Дюруа сел в другое крес-
ло, рядом с ней Они молча ждали.
У окна дремала сиделка, присланная врачом.
Дюруа тоже начал было засыпать, но вдруг ему чтото почудилось. Он
открыл глаза в ту самую минуту, когда глаза Форестье закрывались, пога-
сая, точно огни. От легкой икоты голова умирающего запрокинулась, и
вслед за тем две струйки крови показались в углах его рта, потом потекли
на рубашку. Кончилось отвратительное блуждание пальцев по одеялу. Он пе-
рестал дышать.
Госпожа Форестье поняла все. Вскрикнув, она упала на колени и, утк-
нувшись лицом в одеяло, заплакала навзрыд. Жорж, растерянный, оторопе-
лый, машинально перекрестился Проснулась сиделка, подошла к кровати.
