ей это удалось.
- Да перестаньте же! - повторила она.
Но он не слушал ее; сжимая ее в своих объятиях, он целовал ее жадны-
ми, дрожащими губами и старался опрокинуть на подушки.
Она с трудом вырвалась от него и быстро встала.
- Послушайте, Жорж, перестаньте! Ведь мы не дети, мы отлично можем
потерпеть до Руана.
Он сидел весь красный, охлажденный ее благоразумием. Когда же к нему
вернулось прежнее спокойствие, он весело сказал:
- Хорошо, я потерплю, но до самого Руана вы не услышите от меня и
двадцати слов, - вот вам за это. Имейте в виду: мы еще только проезжаем
Пуасси.
- Говорить буду я, - сказала она.
Спокойно сев рядом с ним, она начала подробно описывать то, что их
ожидает по возвращении. Они останутся в той квартире, где она жила со
своим первым мужем, причем обязанности, которые Форестье исполнял в ре-
дакции, вместе с его жалованьем тоже перейдут к Дюруа.
Вообще, материальную сторону их брачного сожительства она с точностью
дельца уже заранее обдумала до мелочей.
Их союз был основан на началах раздельного владения имуществом, и все
случаи жизни - смерть, развод, появление одного или нескольких младенцев
- были ими предусмотрены. Дюруа, по его словам, располагал суммой в че-
тыре тысячи франков, из них полторы тысячи он взял в долг. Прочее сос-
тавляли сбережения, которые он делал в этом году, ожидая перемены в сво-
ей судьбе. Мадлена располагала суммой в сорок тысяч франков, которую, по
ее словам, оставил ей Форестье.
Вспомнив о Шарле, она отозвалась о нем с похвалой:
- Он был очень бережлив, очень аккуратен, очень трудолюбив. В корот-
кий срок он нажил бы себе целое состояние.
Дюруа, занятый совсем другими мыслями, уже не слушал ее.
Порой она умолкала, думала о чем-то своем, затем возобновляла начатый
разговор:
- Через три-четыре года вы сможете зарабатывать от тридцати до сорока
тысяч франков. Проживи Шарль дольше, он зарабатывал бы столько же.
Жоржу наскучили ее наставления, и он прервал ее:
- Насколько мне известно, мы едем в Руан не для того, чтобы говорить
о нем.
Она слегка ударила его по щеке.
- Правда, я совсем забыла, - сказала она, смеясь.
Разыгрывая пай-мальчика, он сложил руки на коленях.
- У вас теперь глупый вид, - заметила она.
- Вы сами навязали мне эту роль, - возразил он, - теперь уж я из нее
не выйду.
- Почему? - спросила она.
- Потому что вы не только будете вести наше хозяйство, но и руково-
дить моей особой. Впрочем, вам, как вдове, и карты в руки!
Она была удивлена:
- Что вы, собственно, хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, что ваши познания должны рассеять мое невежество, а
ваш опыт замужней женщины должен расшевелить мою холостяцкую невинность,
вот что!
- Это уж слишком! - воскликнула она.
- Это именно так, - возразил он, - Я не знал женщин, так? - а вы муж-
чин знаете, - ведь вы вдова, так? - и вы займетесь моим воспитанием...
сегодня вечером, так? - можно начать даже сейчас, если хотите.
- О, если вы рассчитываете в данном случае на меня!.. - воскликнула
она, развеселившись.
- Ну да, я рассчитываю на вас, - тоном школьника, отвечающего урок,
заговорил Дюруа. - Больше того, я рассчитываю, что в двадцать уроков...
вы сделаете из меня образованного человека... Десять уроков на основные
предметы... на чтение и на грамматику... десять - на упражнения и на ри-
торику... Ведь я ничего не знаю, как есть ничего!
- Ты глуп! - все более и более оживляясь, воскликнула она.
- Раз ты начала говорить мне "ты", - продолжал он, - то я немедленно
последую твоему примеру, и я должен сказать тебе, дорогая, что любовь
моя с каждой секундой становится все сильней и, что путь до Руана кажет-
ся мне очень долгим!
Он говорил теперь с актерскими интонациями, сопровождая свою речь
смешными ужимками, которые забавляли молодую женщину, привыкшую к выход-
кам и проказам высшей литературной богемы.
Она искоса поглядывала на него, и он казался ей поистине очарова-
тельным, он внушал ей желание, подобное тому, какое вызывает в нас вися-
щий на дереве плод, хотя рассудок и шепчет нам, что надо запастись тер-
пением и съесть его после обеда.
Нескромные мысли, осаждавшие молодую женщину, заставили ее слегка
покраснеть.
- Мой милый ученик, - сказала Мадлена, - поверьте моему опыту, моему
большому опыту. Поцелуи в вагоне ничего не стоят. Они портят аппетит. -
Покраснев еще больше, она прошептала: Недозрелый колос не жнут.
Дюруа посмеивался, - двусмысленности, исходившие из этого прелестного
ротика, возбуждали его. Затем он беззвучно пошевелил губами, словно шеп-
ча молитву, и, перекрестившись, торжественно произнес:
- Отдаю себя под покровительство святого Антония, оберегающего от ис-
кушений. Ну вот, теперь я каменный.
Неслышно надвигалась ночь, и ее прозрачный сумрак, будто легкий креп,
окутывал раскинувшиеся справа необозримые поля. Поезд шел вдоль Сены.
Молодые супруги смотрели на реку, что тянулась рядом с железнодорожным
полотном широкою лентою свеженачищенного металла, и на багровые отсветы
- на эти пятна, упавшие с неба, которые лучи заходящего солнца отполиро-
вали огнем и пурпуром. Отблески мало-помалу тускнели и, подернувшись
пеплом, печально гасли. А поля с зловещей предсмертной дрожью, каждый
раз пробегающей по земле с наступлением сумерек, погружались во тьму.
Вечерняя грусть, вливаясь в раскрытое окно, охватывала души еще не-
давно таких веселых, а теперь внезапно примолкших молодоженов.
Прижавшись друг к другу, они следили за агонией дня, чудесного, ясно-
го, майского дня.
Когда поезд остановился в Манте, в вагоне зажгли масляный фонарик, и
он мерцающим желтым светом озарил серое сукно обивки.
Дюруа обнял Мадлену и притянул к себе. Острое желание сменилось в нем
нежностью, томною нежностью, безбурною жаждой тихой, убаюкивающей, уми-
ротворяющей ласки.
- Я буду очень любить тебя, моя маленькая Мад, - прошептал он чуть
слышно.
Его вкрадчивый голос взволновал ее, по ее телу пробежала нервная
дрожь, и, слегка наклонившись, так как щека его покоилась на теплом ложе
ее груди, она протянула ему губы.
Это был продолжительный поцелуй, безмолвный и глубокий, затем рывок,
внезапное и яростное сплетение тел, короткая ожесточенная борьба, стре-
мительное и беспорядочное утоление страсти. Потом, оба несколько разоча-
рованные, утомленные и все еще полные нежности, они не разжимали объятий
до тех пор, пока паровозный гудок не возвестил им скорой остановки.
- Как это глупо! - воскликнула она, приглаживая кончиками пальцев
растрепавшиеся на висках волосы. - Мы ведем себя, как дети.
Но Дюруа с лихорадочной торопливостью покрывал поцелуями ее руки, то
одну, то другую.
- Я тебя обожаю, моя маленькая Мад, - сказал он.
До самого Руана они сидели почти неподвижно, щека к щеке, глазам -в
раскрытое окно, за которым в ночной темноте порою мелькали освещенные
домики. Наслаждаясь тем, что они так близко друг к другу, испытывая все
растущее желание более интимных, более непринужденных ласк, они отдава-
лись своим мечтам.
Остановились они в гостинице, окна которой выходили на набережную, и,
наскоро поужинав, легли спать Наутро горничная разбудила их ровно в во-
семь.
Чай им подали на ночной столик, и когда они выпили по чашке, Дюруа,
посмотрев на жену, в порыве радости, охватывающей тех счастливцев, кото-
рым удалось найти сокровище, сжал ее в своих объятиях.
- Моя маленькая Мад, - шептал он, - я тебя очень люблю... очень...
очень...
Мадлена улыбалась доверчивой и довольной улыбкой.
- И я тоже... как будто... - целуя его, сказала она.
Но его смущала поездка к родителям. Он много раз предупреждал жену,
отговаривал ее, старался ее подготовить. И теперь он счел необходимым
возобновить этот разговор.
- Пойми, что это крестьяне, настоящие, а не опереточные.
Она засмеялась.
- Да знаю, ты мне уже говорил. Вставай-ка лучше, а то из-за тебя и я
не могу встать.
Он спрыгнул с кровати и начал надевать носки.
- Нам будет у них очень неудобно, очень. У меня в комнате стоит ста-
рая кровать с соломенным тюфяком - и больше ничего. О волосяных матрацах
в Кантле не имеют понятия.
Она пришла в восторг:
- Ну и чудесно. Что может быть лучше... провести с тобой... бессонную
ночь... и вдруг услышать пение петухов!
Она надела широкий пеньюар из белой фланели. Дюруа сразу узнал его, и
ему стало неприятно. Отчего? Ему было хорошо известно, что у его жены
делая дюжина утренних туалетов. Что же, значит, она должна купить себе
новое приданое? Это уж как ей будет угодно, но только он не желает ви-
деть домашние туалеты, ночные сорочки, все эти одежды любви, в которые
она облекалась при его предшественнике. У него было такое ощущение,
словно мягкая и теплая ткань все еще хранит в себе что-то от прикоснове-
ний Форестье.
Закурив папиросу, он отошел к окну.
Вид на гавань и на широкую реку, усеянную легкими парусными судами и
коренастыми пароходами, которые при помощи лебедок с диким грохотом
разгружались у пристани, произвел на него сильное впечатление, хотя все
это ему было давно знакомо.
- Черт, до чего красиво! - воскликнул он.
Подбежала Мадлена, положила ему на плечо обе руки и, доверчиво при-
жавшись к нему, замерла, потрясенная и очарованная.
- Ах, какая красота, какая красота! - повторяла она. - Я и не думала,
что на реке может быть столько судов сразу!
Завтракать супруги должны были у стариков, которых они известили за
несколько дней. И через час они уже тряслись в открытом фиакре, дребез-
жавшем, как старый котел. Сперва бесконечно долго тянулся унылый
бульвар, затем начались луга, среди которых протекала речка, потом доро-
га пошла в гору.
Мадлена была утомлена; прикорнув в углу ветхого экипажа, где ее чу-
десно пригревало солнце, она разомлела от пронизывающей ласки его лучей
и, словно погруженная в теплые волны света и деревенского воздуха, Вско-
ре задремала.
Муж разбудил ее.
- Посмотри, - сказал он.
Проехав две трети горы, они остановились в том месте, откуда откры-
вался славившийся своей живописностью вид, который показывают всем путе-
шественникам.
Внизу светлая река извивалась по длинной, широкой, необъятной равни-
не. Испещренная бесчисленными островками, она появлялась откуда-то изда-
ли и, не доходя до Руана, описывала дугу. На правом берегу реки из Дымки
утреннего тумана вставал город с позлащенными солнцем кровлями и мно-
жеством остроконечных и приплюснутых, хрупких и отшлифованных, словно
гигантские драгоценные камни, воздушных колоколен, круглых четыреху-
гольных башен, увенчанных геральдическими воронами, шпилей и звонниц, а
надо всем этим готическим лесом верхушек церквей взметнулась острая со-
борная игла, изумительная бронзовая игла, до странности уродливая и не-
соразмерная, высочайшая в мире.
Напротив, на том берегу реки, возносились тонкие, Круглые, расширяв-
шиеся кверху заводские трубы далеко раскинувшегося предместья Сен-Север.
Длинные кирпичные колоннады этих труб, еще более многочисленных, чем
их сестры-колокольни, обдавая голубое небо черным от угля дыханием, те-
рялись вдали среди простора полей.
Выше всех взлетевшая труба, такая же высокая, как пирамида Хеопса
(это второе по высоте творение человеческих рук), и почти равная своей
горделивой подруге - соборной игле, исполинская водонапорная башня Мол-
нии казалась царицей трудолюбивого, вечно дымящего племени заводов, а ее
соседка - царицей островерхого скопища храмов.
За рабочей окраиной тянулся сосновый лес. И Сена, пройдя между старым
и новым городом, продолжала свой путь, подмывая крутой, покрытый лесом
извилистый берег и местами обнажая его каменный белый костяк, а затем,
еще раз описав громадный полукруг, исчезала вдали. Вверх и вниз по тече-
