для поддержания общественного порядка из числа желающих. Друзья
в знак солидарности записались все. Толя помогал Женьке. Он
буквально загорелся этим делом, недаром после службы в армии
пошел на работу в милицию. Они записали данные Кольки и Володи,
взяли с них по фотокарточке и по характеристике-рекомендации из
их школ.
С документами организаторам пришлось работать впервые. Не
обошлось и без ошибки. Из-за отчеств. Отчеств-то друг друга
ребята не знали. С Володей было проще, у него брат - Борис
Ильич, значит, и он - Ильич; а Колька уехал в Ленинград и
отчества не оставил. Женька написал ему свое: Павлович. Так и
ходил Колька с удостоверением на имя Николая Павловича. Да и
кто там проверять бы стал? Сходило все время. Позже на
дежурствах они уже не по имени друг друга величали, а по
фамилии (официальнее) или по имени-отчеству (значимее). В этом,
первом их, по-взрослому серьезном деле, все же был элемент
игры. Особенно, когда дело касалось Володи, брата завклубом.
перед тем, например, как вывести из клуба "клюкнувшего" и
хорохорящегося мужичонку, рассуждали:
- Надо бы удалить из зала этого петушка-забияку. Как вы
полагаете, Владимир Ильич?
- Пойдемте вместе. Архисквернейший мужичок в поселке. Но
ничего, батенька, ничего. Не с такими справлялись.
5
Со временем беззаботных дней у ребят становилось все
меньше и меньше. Друзья понемногу взрослели. Женька уже
работал. К тому же, его сильно стал интересовать
противоположный пол. А девчонки в Саперной были что надо.
Женька больше других интересовался рыженькой шуструшкой,
голенастой полячкой Ядзей. Он и сам ей нравился. Даже
посторонним было видно, что она к нему "неровно дышит", как
говорили в Саперной. С Ядзей встречались недолго.
Лебедью из "гадкого утенка" становилась Люська Титова. Они
с Тонькой толстой Маши часто ночевали в сарае, на сеновале, и
мальчишки иногда лазали к ним, рискуя быть замеченными кем-либо
из жителей. Лазали далеко не все, а только те, кому был
адресован девичий призывный свист с сеновала, когда ребята
проходили мимо сараев. Домой в таком случае возвращались, когда
добрые люди уже готовились просыпаться. Хорошо, что и сами
летом ночевали в сараях - никому лишнего беспокойства.
У каждого из Женькиных друзей была своя симпатия. Словно
магнитом притягивала парней своей свежей юностью Оля,
племянница Музы Петровны, руководительницы местной
художественной самодеятельности. Муза и сама была молода и
красива и являлась желанным объектом ухаживаний самодеятельных
артистов, большинство из которых были солдатами.
Все это было не совсем в Женькином вкусе. Его внимание
привлекла еще очень молоденькая чернявая девчушка Нина, старшая
из многодетной семьи Кулиничей. Но к ней он сначала не смел и
подступиться. Она была еще совсем юной, а он уже имел опыт
"общения с девушками". Несмотря на усталость (работа на
колбасном заводе не из легких, да и дорога не близкая) он
старался не пропускать таких мероприятий, как танцы, на которые
раньше, бывало, и не затянешь. Причем, если в клубе по
какой-либо причине танцев не было, ездил в Ивановское,
Никольское, Отрадное, ходил в Корчмино или даже перебирался на
другой берег Невы, в Овцыно. Нужны были не сами танцы, а новые
впечатления, новые знакомства и встречи со старыми знакомыми.
Одному было ходить скучно да и не безопасно. Ходили по
два-три человека. Когда возвращались домой по железной дороге,
напрмер, из Ивановского, то часто приходилось прыгать на ходу
поезда, так как не все поезда останавливались в Саперной. Из
Корчмино возвращались обычно с песнями.
Однажды Женька пригласил Кольку в Корчмино на танцы. А
танцев почему-то не было, и они пошли к Женькиной знакомой
Вале. Родителей у Вали дома не оказалось, но оказалась подруга
из Ленинграда, тоже Валя. И была приготовлена закуска: салаты,
огурчики, колбаса, тушеное мясо и другие вкусные вещи. Было
много спиртного. Женька понял, что танцев не предвиделось, а
приглашали его под видом танцев на запланированную, как он стал
догадываться, вечеринку. Ему знакомые давно говорили, что
Валька его хочет "захомутать". Он же решил, что в "хомут" лезть
не обязательно, а погулять не грех.
Валька была завлекательна. Но о молодых людях, которые
ходили к ней, соседи высказывались с неодобрением. Про нее же
все говорили, что она - "оторви да брось". Об этом чуть позже
Женька узнал и сам. А подруга ее ему не понравилась. Но
подруга-то предназначалась не ему, а Кольке. Женька нет-нет, да
поглядит на друга: улыбается, значит, все нормально. Хотя может
быть - из вежливости.
Пили, ели, веселились... Слушали музыку и сами пели.
"Расцвела сирень в моем садочке" сменялась "Красной розочкой",
"Розочку сменяло: "Кап,
кап, кап, кап, каплет дождик...", затем - "утки
кря-кря-кря..." и так далее.
Валька Женьку совсем замучила. Сначала она вела себя
сдержанно, потом в танцах стала всем телом тереться о него, а
когда он, стесняясь, старался отстраниться, вдруг зло бросала
его и бежала разбивать другую пару. Женька тянулся к ней и
боялся ее. Он-то мог сдерживать свои порывы, а Валька - нет.
Она заваливала его на диван, несколько раз укусила...
Отбиваясь, Женька видел, что у друга с его дамой все идет
нормально, спокойно. А Валька постепенно, потихоньку
возбудилась до такой степени, что вот-вот с ней случится
истерика. И она случилась. Уже ближе к утру темпераментная
хозяйка утащила Женьку в другую комнату и стала насильно его
раздевать, дрожа всем телом, целуя его и со стоном кусая.
Женька сопротивлялся из последних сил. А Валька дошла до
бешенства, и когда из соседней комнаты раздался дружный дуэт:
"Кап, кап, кап, кап, каплет дождик", - она остервенело
заорала:
- У кого там закапало, так вашу мать!?.
С Валькой началась истерика.
Больше Женька к ней не ходил. И вообще два месяца избегал
женщин.
6
Лучше все же танцевать в своем клубе, чем ездить к черту
на кулички за поцелуями, а иногда за синяками. Тем более, что
Женька как дружинник должен быть в клубе во время танцев, среди
танцующих. Мало ли кто, особенно в нетрезвом виде, начнет себя
вызывающе вести, угрожать или просто мешать окружающим. Женька
всегда дежурил в клубе с удовольствием. С ним, как всегда,
дежурили его друзья. И делом занимаются, и отдыхают. Вон
танцует стройный, подтянутый Толя. Вон Борис, его брат, что-то
рассказывает девчатам, а те смеются. Борис мастер рассказывать
смешные истории с самым серьезным выражением лица, что больше
всего и смешило собеседника. Он мог закатывать глаза, как у
покойника. Но главное - он мог хрустнуть любым суставом.
Хрустел пальцами, кистями, ключицами, шеей. Причем, громко.
Часто подходили к нему любопытные: "Боря, хрустни чем-нибудь".
И он хрустел. Отсюда и прозвище: "Хрусть чем-нибудь". Он не
обижался. В походе зп грибами он собирал цветы. Любил
декламировать стихи. Пробовал сочинять и сам, но лучше, чем "Я
сижу средь зеленых ветвей" придумать ничего не мог. Любил
говорить в рифму. Встречая, например, Кольку, вместо обычного
"Привет!" говорил: "Келя, ты откеля?" Он был невозмутим. Даже в
азартной картежной игре, в то время, когда его ход, он мог
пространно о чем-то рассказывать. Как-то один из партнеров не
выдержал:
- Ну, чего ты сидишь? Дергайся!
Борис посмотрел на него, спокойно отложил карты в сторону
и начал дергаться. Всем телом. Вот и сейчас, он смешил народ.
Вон Витька Шорин танцует с какой-то нездешней и все не
может никак обойти пьяного Колю Карандаша.
- Во, пенек! - сердится Витька. А Коля и впрямь похож на
пенек: коренастый, кряжистый. А прозвище - Карандаш, что тоже
верно. Он наверное поругался со своей супругой Машкой Рыжей.
Она приехала с Охты, завлекла Карандаша и женила на себе. А до
него была гулящей, даже на учете в милиции стояла. А разве
сразу перестроишься? Родила она Кольке девку. Сначала
материнское взяло верх. Она нежно баюкала дочку, пеленала,
кормила грудью. Бывало, при всех во время кормления наставит
грудь на соседок и давай их поливать молоком, как из
спринцовки. А сама смеется:
- Ага! А говорили, что Машка и родить не сможет, и
молока, мол, у нее не будет... А это что?!.
В полгода отняла дочь от груди и загуляла. А Коля стал
выпивать с горя.
Пары кружились в вальсе. А у сцены Колька из "собачника"
разговаривал с Борисом Ильичем, вероятно о стихах. Заразил-таки
завклубом поэзией Женькиного друга. Последнее время Кольку как
подменили: он ходил рассеянным, словно во сне, что-то шептал
про себя. Часто бегал к Борису Ильичу. Тот давал ему всякие
книжки о стихотворчестве. Женька помнит, как друг выступал на
концерте со своим стихотворением о Саперной. Оно начиналось
лирически: "Рассвет голубой над Невою встает". Но потом шла
сплошная критика сапернского быта: условия работы на заводе,
нехватка продуктов в магазине, пьянство рабочих. Ему тогда
аплодировали стоя. Борис Ильич цвел: первое Колькино
стихотворение было написано с его помощью. Друзья поздравляли
Кольку с успехом. Взрослые отнеслись к выступлению по-разному:
участковый врач Гельчинский, полковник в отставке, заведующая
детским садом Лидия Павловна и ее ухажер бухгалтер Донов, -
хвалили Женькина друга. А десятник Андрей Иванович назвал стихи
антисоветскими и вредными, а Колькина деда обозвал английским
шпионом. Женька хотел ему тогда сказать: "Дурак!", но передумал
и почему-то продекламировал: "Грабили нас
грамотеи-десятники..." Андрей Иванович обиделся и отошел. Ну и
пусть.
Женькино внимание вновь привлекла уже повзрослевшая Нина
Кулинич. И судя по тому, что танцевала она с разными
кавалерами, ухажеров у нее не было. Женька только отошел от
своих любовных приключений в Корчмино. Он пригласил Нину на
танец. Потом еще. Потом проводил домой. Так оно начиналось.
В Саперной своими силами (дорожно-строительный район все
же) строили кирпичные четырехэтажные дома. Из бараков старожилы
перебирались в эти дома, а бараки заселяли вновь прибывшие.
Женькина семья одной из первых въехала в новый дом. В гости к
ним приехал его дедушка Маркел. Деду квартира понравилась, и
вообще поселок понравился. Вот только парикмахерская работала
через пень-колоду. На время приезда деда она как раз не
работала по "техническим причинам". А дед все рвался
подстричься. Женьке необходимо было везти его в Понтонную, вот
он и сказал деду, что, мол, Колька подстригает лучше всякого
мастера, хотя тот в жизни никого ни разу не подстригал. Но
Женька строго предупредил друга, что ломаться не надо, а то дед
обидится. Он не поверит, что Колька не умеет стричь. Конечно,
не боги горшки обжигают. Колька подстриг деда Маркела.
Подстриг, не высказав ни взглядом, ни вздохом, что не умеет.
Каких усилий это ему стоило, знает один он. Женька, глядя на
него улыбался и сочувствовал ему в душе. Однако, подстриг
"мастер" неплохо. И дед позднее с гордостью говорил, что его
стриг сам Колька Михин. И слово "сам" он выговаривал, как будто
этот "сам" был Маршал Жуков или по меньшей мере начальник ДСР-3
Чекин.
Самому Женьке как-то непривычно сначала было в новой
квартире. Он тосковал по просторной, с небольшой кухонькой и
печкой, комнате в бараке. Там, как-никак, прожито более пяти
лет. В ту комнату вмещалось много гостей Женька помнит, как они
