диване. Все лицо и грудь были в крови. Здесь же валялось ружье.
Правая нога Генки была разута. Он стрелял себе в рот.
Новости были далеко не из приятных. Как люди жили?!. Лично
Николай за время работы в пароходстве всего несколько раз
ночевал на Даче Долгорукова. Один раз в сплошном окружении
женского пола: три жилички, сестры, мать и баба Мотя. Он храпел
и сквозь сон слышал, как над ним дружно все смеялись.
- Вот тебе и поэт... Моряк... Ну, почему же так храпит
он? Не
просыпаясь, моряк в рифму отвечал: - Он весь романтикой
пропитан.
И снова - смех... Потом - затишье... Потом - храп.
Храпеть было от
чего. Они с Толиком Беленьким выпили бутылку "Старки".
Девчонки пить наотрез отказались, мать с бабой Мотей пригубили
по полстопочке, а мужчины уже затемно "бегали" в дежурный
магазин, аж за Невой, на Тульском переулке, где отоварились
двумя (на всякий случай) бутылками "Ерофеича" и тремястами
граммов грудинки.
Позднее, перед самым переездом, Николай жил в бараке в
отдельной комнате (свободные комнаты были в избытке) с молодой
супругой целую неделю. "Медовую" неделю.
Там же ему довелось услышать свое первое выступление по
радио - стихи. По обычному репродуктору - выступление
Хрущева. Николая кто-то из соседей "поймал" по радиоприемнику.
Все, кто имел приемники, настроились на нужную волну и включили
их на полную мощность. А Хрущева - выключили. На всю секцию
раздавался молодой звонкий голос: "Мы живем, на волнах
качаясь..." Соседям Николай Сергеевич был дороже, чем "дорогой
Никита Сергеевич". Николай был свой.
23
Четырнадцать моряков Балтийского пароходства направлялись
в командировку в Турку (Финляндия) на приемку нового теплохода.
Отъезжающие и провожающие собрались на Финляндском вокзале.
Друг друга не знали. Ждали старшего. Старший появился
возбужденный, так что его не сразу и поняли: надо ехать на
Московский вокзал, так как поезда на Финляндию идут оттуда.
К поезду успели во-время. Стало понятно, почему с
Московского, когда увидели проплывающую за окном Дачу
Долгорукова. С наружной стороны дачинского высокого забора
бегали какие-то незнакомые подростки, повидимому, дети жильцов,
приехавших на Дачу Долгорукова в последние годы. Вот они
остановились и провожают глазами поезд, по традиции полагая,
что поезд этот - правительственный.
Николай подумал, что сюда уж он более не вернется, а
возвратится в Ленинград уже в новый адрес, который он пока еще
не знал.
- До свидания, Дача Долгорукова. Нет, прощай!..
Но через год он вернулся на старый адрес.
А все-таки здорово, что он сам участвовал в переезде на
новое место жительства.
В ожидании машины волновались все: мать, сестры, молодая
жена Николая Лиля (полное имя Лидия), красивая и, как все
красавицы, не совсем серьезная женщина. Перевозить их должен
был по случайному совпадению тот же шофер, зять Витьки
Лебедева, который перевозил Наумову семью. Машина подъехала к
коридорному окну барака, через которое удобнее было грузить
немудреную мебель и другие нехитрые пожитки. Неожиданно в окне
появилась улыбающаяся физиономия Наума.
- Привет!.. А ты как здесь?..
- Да вот, приехал сопроводить друга на новое место
жительства. Ты же меня провожал... Помнишь?
- Конечно, помню. Но как ты узнал-то?
А узнал Наум совершенно случайно. Встретил на улице машину
Лебедева зятя. Тот ему и рассказал, что перевозит друга на
улицу Маршала Говорова. Разумеется, согласился взять Наума с
собой. Вот он и явился.
Настроение было радостное. И все-таки было немножко
грустно. Ведь на Даче Долгорукова прожита значительная часть их
жизни. Весь переходный период, от подростка до взрослого
человека...
Дом, в который въезжала семья Александры Николаевны,
частично уже был заселен. В первой парадной, где была их
квартира, уже жили Галка Бычкова с матерью, бывший управдом
Шабасов с семьей, гитарист Васька Данилов с женой и маленьким
сынишкой и множество других, так хорошо знакомых по Даче
Долгорукова людей. Выгружались быстро, оперативно. Да и
выгружать-то было особенно нечего. Вновь прибывших встречали
новые соседи - все старые знакомые.
Наум рассказывал бывшим соседям по Даче Долгорукова, как
они живут на Лесном. Искренне удивлялся:
Это надо же, прожить два года почти в тюрьме. Нам все же
повезло, выехали раньше.
- Если уж откровенно говорить, - это Иван Титов, то я не
два, а все восемь лет прожил, как в тюрьме.
А Кедык его поддержал:
- У нас в неметчине тоже такие бараки были. Даже
планировка похожая. И плита такая же на кухне, и умывальники...
- Тогда, выходит, я пятнадцать лет отмотал? Семь - в
крытой и восемь в дачинских бараках?.. - заржал Карась,
маленький и крепко скроенный мужичок. Из-за него когда-то его
будущая жена Тоська (Карасиха) бросалась под поезд и ей
отрезало руку, за что получила и второе прозвище - Анна
Каренина.
Карась заржал так заразительно, что засмеялись все.
- А я, - высказался вдруг молчавший все время
пятидесятидвухлетний тесть Николая Михаил Гаврилович, не
судимый и никогда не живший на Даче Долгорукова, - сорок пять
лет прожил в тюрьме.
И никто не засмеялся. Может быть не поняли смысла
сказанного. На
дворе стоял май 1962 года.
ЖЕНЬКА МАЛЫШЕВ И ДРУГИЕ
1
Приехали Малышевы в Саперную из далекой Вологодской
деревни Верхоглядово, что в трех километров от районного центра
- Череповца. Деревня состояла из тридцати дворов,
расположенных на берегу безымянной речушки.
Не в ту Саперную, что финскими домиками протянулась вдоль
Шлиссельбургского шоссе возле железнодорожной станции Саперная,
а в ту, что шла вглубь от шоссе к самой Неве. Поселок
раскинулся на небольшом пространстве неподалеку от разрушенных
войной высоких кирпичных зданий. Здесь военнопленными немцами
был построен асфальто-бетонный завод (АБЗ) и рядом с заводом -
барачный поселок. Кроме асфальто-бетонного завода в поселке
функционировали автоколонна и дорожно-эксплуатационный участок
(ДЭУ). Из жилых строений не барачного типа были несколько
частных домиков на берегу Невы, каменное здание ДЭУ и так
называемый "собачник". Ранее в этом домике жили
солдаты-кинологи. Они ухаживали за собаками, готовили для них
пищу, кормили их. С 1955 года в "собачнике" поселились дедушка
с бабушкой Женькиного друга Кольки.
В детстве Женька воспитывался без отца, меньше с матерью,
чем с бабушкой и дедушкой. Когда они с матерью приехали в
Саперную, то с дедом и бабкой оставались Женькины младшие брат
и сестра. После смерти бабушки и они приехали к матери. Своих
потомков изредка навещал дед Маркел, невысокий, но крепкий,
жилистый мужик. Женька любил деда и скучал по нему. И вообще он
первое время здорово тосковал по своей деревне и по маленькой
безымянной речке.
В Саперной же, под самым, как говорится, носом, протекала
Нева. В этом месте ее ширина составляла около километра. Налево
по Неве - в Ленинград, направо - в Ладогу. Направо - против
течения, идти трудно. Особенно трудно грести, когда проходишь
Ивановские пороги. Там
течение... Если ляжешь на спину у берега, то понесет с
такой скоростью, что кусты над тобой только мелькают, о них
руки в кровь издерешь, но не остановишься.
Лодка являлась единственным средством переправы на другой
берег. А там уже был Всеволожский район - область, поселок
Овцыно. В овцынский магазин добираться из Саперной было ближе,
чем в Понтонную или в Корчмино. Свой же функционировал плохо.
Выбор продуктов был невелик. Переправлялись через реку и на
работу туда и обратно, а также в гости, за грибами и на танцы.
Не дай Бог запоздать малость после танцев, имелись все шансы
заночевать на берегу. Перевозчика и без того приходилось ждать
очень долго, тем более становилось обидно, когда на твое
отчаянное "Лодку!" с родного сапернского берега чего только не
посулят тебе в "глотку".
На лодке по весне ходили почти до Ладожского озера за
черемухой.
Вот и тогда, ясным весенним утром, Женька отчетливо
помнит, как ребята отправлялись за черемухой, а он не мог
поехать, помогал матери заниматься подсобными работами на АБЗ.
А вечером по поселку разнесся слух, что утонул один из
близняшек Назаровых.
Кому пришла в голову мысль привязаться к попутной барже,
никто не знает. Короче, ребята привязались, но не к последней
барже, а к предпроследней. Случилось, буксир ли затормозил, еще
ли что, но задняя баржа догнала лодку и так ее стукнула, что
дно лодки вывалилось. Один из ребят сразу сумел ухватиться за
борт баржи и тем спасся, а трое ушли под воду. Вскоре Вовка
Старухин, самый старший из них вынырнул с маленьким братишкой
Колькой. Его он тоже высадил на баржу, успел, а сам нырнул,
чтобы избежать удара надвигающейся другой баржи. Позднее он
рассказывал, что несколько раз пытался вынырнуть, но постоянно
ударялся головой в деревянное днище баржи. Уже легкие требовали
вдоха и в голове стучало громко-громко, когда он, наконец,
вынырнув, успел ухватиться за корму уходящей последней баржи. А
Назаров-близнец так и пошел ко дну. Через несколько дней его
выловили в районе Володарского моста.
Первыми из ребят, с кем Женька познакомился в Саперной,
были Старухины, Козловы, Шорины, Славка Мидин. Старухиных было
много. По возрасту Женьке подходили Толька (помоложе его) и
Вовка (чуть постарше). Это была дружная трудолюбивая семья.
Спокойные, деловитые, несуетливые. Козловы, наоборот, были
задиристые и отчаянные, не зря Козлами звали. Толька Козел был
постарше Женьки, немного приблатнялся, носил "лондонку", верх
тогдашнего шика, много рассказывал о целине, куда на целый год
ездил с первыми добровольцами. Ребята восхищались его
рассказами, завидовали ему. Шорины были, как и Старухины,
хозяйственны и трудолюбивы. Их было двое: Витька и Колька.
Витька учился в десятом классе, а Колька был еще совсем пацан.
Витька больше дружил со Славкой Мидиным, они были
одноклассниками.
Несколько позже - другие знакомства: Валерка Михайлов,
дяди Феди ряболысова (так звали Валеркина отца, который был и
рябой, и лысый) сын; Вовка Николаев (Никола); непостоянный
житель Саперной (проводил каникулы у бабушки с дедушкой) Колька
из "собачника"; Ваня Осипов.
Еще позже приехали Толя Петров с братом Борисом (хрусть
чем-нибудь); Володя, брат завклубом, и другие ребята.
Валерка учился играть на баяне и трубе. Получалось
неплохо. Особенно мелодия: "Раз пчела в теплый день весной..."
Была у него сестра, позднее - красавица девка.
У Николы тоже была сестра Люся, постарше его. Они жили с
матерью в каменном здании ДЭУ. Никола часто к месту и не к
месту криво улыбался, как будто с пренебрежением, надменно и
хитро, за что его еще звали косоротым.
Борис с Толей поселились в бараке их сестры Нины, которая
проживала с мужем Иваном Владимировичем Семиным и сыном
Колькой. Муж был старше ее намного. Насупленный, он казался
соседям нелюдимым, но это впечатление было обманчивым. Он со
всеми сходился довольно быстро. В компании любил выпить. Людей
же притягивало к нему то, что он был мастер на все
руки, а главное - первоклассный печник.
У Семиных ребята иногда коротали ненастные дни, слушали
хорошую музыку - у Нины был проигрыватель и много пластинок.
В хорошую погоду чаще ходили на озеро. Озеро было чистое и
просторное. Там можно было вволю поплавать, понырять,
