с друзьями встречали Новый год. Человек пятнадцать. И не было
тесно. Часа в два вышли на улицу, кричали "ура", пускали ракеты
в небо, бросались снежками друг в друга. А Нинки среди них не
было. Она могла быть в клубе, где в честь Нового года танцы
были до утра. Женька всех поволок в клуб. Дома остался один
Колька - следить за печкой и смотреть праздничную передачу по
телевизору.
А Нинка... Ах, эта Нинка! Не было ее на танцах. Говорили,
была, но ушла. Настроение Женькино испортилось, но по
возвращении домой, где друг за время их отсутствия обновил
закуску на столе, приготовил горячую картошечку, настроение
снова поднялось. Новый год все-таки.
С Нинкой были у него и встречи, и разлуки; и ссоры, и
поцелуи; и прогулки под луной, и обиженные сидения по разным
углам. Как-то раз под наплывом наисквернейших чувств они с
Колькой дали клятву друг другу не жениться, как можно дольше.
Оба женились в двадцать лет. А потом еще женились. Женька сам
понимал опрометчивость своего поступка, но, видно, судьба
такова. В любви, как в государственной политике, возможно
достижение любых договоренностей при взаимных уступках и
уважении одной стороны к другой. А у Женьки и Нинки дух свободы
преобладал над всем прочим. Ложная гордость, капризы, мучения и
обиды. Одни ошибки приводили к другим. И в результате: Женька
сам по себе, а
Нинка - сама.
7
В шестидесятом году была Женькина свадьба.
Невеста выглядела белой лебедушкой, жених - орлом. Ее
звали Валентина. Жила она в Корчмино. Нет, не та Валя, боже
упаси! Нормальная девушка, как и многие другие, пока не стали
чьими-то женами.
Свадьба проходила в доме невесты. Столы ломились от снеди.
Жениховы друзья сидели за столом молодоженов. Сам он был весел,
держался солидно, пил в меру, лихо целовался при дружных криках
"Горько!"
На другом конце стола, напротив молодых сидели Борис,
Колька и Иван. Слева от Кольки сидела корчминская девушка Феня,
довольно интересная и привлекательная. Женька смеялся, наблюдая
за Колькиным с ней разговором. Колька вел себя
по-джентельментски, ухаживал за дамой, развлекал ее беседой.
Женька знал, что Феня от рождения глухая и понимает собеседника
только по губам. Видно было, что Кольку она понимает не во
всем. Звонко смеялась, когда ее веселый сосед, чтобы посмешить
молодых, дергал за веревочку висящего на стене Буратино, а тот
в ответ забавно дрыгал ногами и руками. Смеялись не только
молодожены, смеялись все. Затем за веревочку дергал Борис, а
Колька читал стихи, посвященные свадьбе друга:
- Чтоб не стало в семье разлада,
Чтоб любви не увял цветок,
Пожелать вам согласья надо
И детей пожелать пяток.
Забегая вперед, следует заметить, что у них родился
парень. Один. На других не хватило времени. Что было бы, если
бы пожелания друга исполнились, можно только представить...
А свадьба, как говорят, пела и плясала. Во время перепляса
Женька улучил момент и перекинулся с Колькой несколькими
фразами. В том числе:
- Ну, как свадьба?
- Прекрасная свадьба.
- А соседка Феня?
- Прекрасная девушка.
- Ты ее завлеки.
- Прекрасная мысль.
- Она уже к тебе неравнодушна. Расспрашивала. А когда
узнала, что - моряк... Туши лампу. Да еще стихи... Хоть она и
не поняла... Он хотел
еще сказать, что она не слышит, но не успел, молодая суп
руга поволокла его за руку куда-то из комнаты.
Уже после свадьбы Борис рассказывал Женьке, как их друг с
Феней под ручку ходил по ночному Корчмино и целый час перед
сном ( а спать легли часа в три) читал ей стихи. Ночью-то?..
Ведь она только по губам... Но она делала вид, что понимала. А
он пьяненький и тронутый ее вниманием, заливался соловьем.
Когда его позвали спать, он и спать хотел с Феней. Это его
предложение она поняла точно. Еле уложила она своего ухажера в
постель на полу большой комнаты, где была (только через
занавеску) и постель новобрачных.
Женька слышал, как укладывала Феня Кольку, как на его: "А
ты придешь?" - отвечала: "Конечно, вот только скажу дома, чтоб
не волновались". Через пять минут после ее ухода Колька так
захрапел, что молодые расхохотались. Что происходило между им и
женой, Женька, безусловно, помнит, но вспоминает редко. Такое
дело. А о поведении Кольки в их первую брачную ночь вспоминает
охотно. Уже светало, когда на полу, где спал их друг,
послышалась какая-то возня, сопение, затем послышался
рассерженный голос Володи-баяниста, спавшего рядом с Колькой:
- Ну, что же ты меня ворочаешь-то?..
Женька с женой даже сели в своей двуспальной кровати и
отодвинули занавеску. Володя отбивался, как мог, а Колька
настойчиво пытался перевернуть его лицом к себе, спросонья,
повидимому, принимая его за Феню. Так он дважды рассмешил
молодоженов: когда ложился спать и перед тем, как проснуться. И
рассмешил гораздо больше, чем дергая за веревочку Буратино.
На другой день веселье продолжалось. Кольке не веселилось.
Хотел плясать и не мог - баянист Володя ему все время
подмигивал. Феню удивило и даже обескуражило Колькино
поведение, так не похожее на вчерашнее. А молодоженам было
весело. Ах, если б так всю жизнь!
Но, увы, семейная жизнь оказалась недолгой. Осенью этого
же года Женьку призвали в армию, где он пробыл четыре долгих
года, включая пребывание на Кубе. После армии он жене оказался
не нужен. Вобщем, "прости меня, но я не виновата..." Что ж, у
жизни свои законы, а у законов свои исключения.
А наше повествование на этом заканчивается. В соответствии
с названием. Женька Малышев стал Евгением Павловичем, а это уже
герой другого рассказа.
ХОДИЛИ МЫ ПОХОДАМИ
Нет, речь пойдет не о морских походах. И даже не о
моряках, но о будущих моряках, курсантов Ленинградской
мореходной школы. Сокращенно моршколу редко называли эЛэМШа, а
чаще по-старому - ШМО, то есть школа мореходного обучения. С
гласной как-то звучнее. Да, к тому же, порядки в школе были
строгие, за нарушения дисциплины могли отчислить, а особенно
грозным в этом отношении был завуч ( ранее - начальник школы)
по фамилии Шприц. Поэтому ШМО расшифровывалось также и "Шприц
может отчислить". А еще школу величали "академией Шприца".
Обучались в мореходной школе на матросов, мотористов,
машинистов паровых котлов и кочегаров дальнего плавания.
Обучение было одногодичным. В программу входила предучебная
практика на парусниках, так сказать, ознакомление с морем, и
обязательная практика на полях подшефного колхоза. Выпускники
мореходной школы распределялись на суда Балтийского
пароходства, и потому брали в школу только ленинградцев со
средним образованием в возрасте не моложе семнадцати лет, чтобы
по окончании школы они стали совершеннолетними и могли работать
на судах загранплавания. В основном и поступали в таком
возрасте. Исключение составляла небольшая прослойка отслуживших
в армии срочную службу молодых людей. Из их числа назначались
старшины учебных рот, групп, командиры отделений.
Володю назначили старшиной второй учебной роты матросов,
хотя в армии он не служил. Он был в течение шести лет
воспитанником школы военных музыкантов. Отец его погиб на
фронте, мать же, участница войны, работала на Адмиралтейском
заводе, и кроме Володи у нее была еще маленькая дочка Надя.
Его и в мореходную-то школу приняли не как всех.
Семнадцать ему исполнялось в ноябре, а начало занятий - в
сентябре. Пошли навстречу его настырным домоганиям, учли
биографические моменты и приняли.
Первый морской поход, в котором он принимал участие, был
переходом из Ленинграда в Таллин на баркентине "Сириус".
Неоглядная ширь балтийских вод да стремительный бег по ней
многопарусного красавца - это на всю жизнь осталось в
Володином сердце
Первым же самостоятельным походом был его рейс на ледоколе
"Сибиряков" после окончания мореходной школы уже не в качестве
курсанта, а в качестве матроса. До совершеннолетия он учеником
матроса был зачислен на пароход "Иван Ползунов", стоявший
несколько месяцев в доке Канонерского судоремонтного завода.
Потом было великое множество походов "по различным островам и
странам" на разных судах и в разных должностях.
Но между этими двумя походами был еще один, весьма
памятный для будущего капитана дальнего плавания поход - на
лыжах по маршруту Ленинград - Новгород.
Учиться в мореходной школе было несложно. Володя любил
занятия по морской практике и основам судовождения. Веселыми
были занятия по английскому языку. "Англичанка" Евгения
Павловна была по натуре женщиной доброй и с чувством юмора. Для
успешного овладения курсантами английским она старалась
пробудить в них чувства собственного достоинства. При помощи
иронических комментариев с шутками и подковырками. Все
разговоры на уроке проводились только по-английски, но себе
Евгения Павловна разрешала к английской фразе добавлять
своеобразное выражение типа : "труля-ля", "лим-бом-бом",
"морячишки" и тому подобные приложения. Однажды Юра Воробьев
мялся-мялся у доски, путался в грамматике. Наконец, классная
леди не выдержала, посмотрела на беднягу поверх очков (а он
пришел в моршколу из театрального института или училища, и
звали его в ШМО артистом), горестно вздохнула и произнесла:
- Э пуа атист... - что означало "бедный артист", - и
добавила свое коронное "тру-ля-ля".
Некоторые курсанты при малейшем недомогании, или используя
любой другой, самый незначительный повод, старались пропустить
денек-другой от занятий и побыть дома. Дело в том, что они были
на полном пансионе (обмундирование, питание) и неполученные
завтраки и обеды им компенсировались деньгами. Ежемесячно
курсант получал за воскресные дни обычную компенсацию - около
сорока рублей. А "проболел" недельку, получишь все сто.
Для Володи учебная программа была очень простой. Он
успевал не только учиться, но и заниматься в духовом оркестре
(кларнет, флейта) при ДК Урицкого. Кроме этого он сам руководил
оркестром школы, а позднее и всего пароходства.
О предстоящем лыжном походе он узнал одним из первых, но
не из официальных источников, а через ребят. Его группа
дежурила по школе, и он был помощником дежурного офицера.
Проверяя несение службы личным составом, он зашел в гардероб,
где дневалили двое курсантов. Этот наряд считался самым
блатным. Во время уроков всегда можно было и посидеть, и даже
почитать книгу. Заговорили о музыке. В разговоре один из
курсантов спросил:
- А ты-то в поход записался?
- В какой?
- Ну, как "в какой"?.. Собираются на лыжах, что ли,
куда-то идти и давать по пути концерты, где будут
останавливаться... Мне Володя Бойцов рассказывал, ему
предлагали...
Володю Бойцова он знал еще по практике на "Сириусе". Это
был талантливый парень, невысокого роста, веснушчатый,
подвижный и шустрый. Он читал стихи, пел сатирические куплеты,
участвовал в интермедиях, но главное... Он был превосходным
чечеточником! Для самодеятельности он - находка.
Узнав от ребят о походе, Володя сразу же пошел в комитет
комсомола. Комсомольский секретарь Женя (официально Евгений
Семенович) Верисоцкий
был руководителем плавательской практики его группы на
"Сириусе". Он удивился, что слух о походе так быстро
распространяется по школе. Впервые речь о нем пошла вчера в
узком кругу: начальник, замполит, завуч и два инициатора - он
