полагали, увлечение. Их логика - логика бесчувственных людей
- Кольке была непонятна.
Семья Кармен одной из первых выехала из Дачи Долгорукова
на новое место жительства. Они переехали на проспект Энгельса,
в старый кирпичный дом под номером семь. Ее соседями по
квартире стали бывшие Колькины соседи Котвицкие. И Колька, и
Адик продолжали ездить на Энгельса за взаимностью. Иногда оба
возвращались на одном трамвае, но в разных концах вагона. Нет
взаимности. Настроение обоих - ниже нормы. Особенно у Кольки:
помимо неразделенной любви на его настроение влияло и то
обстоятельство, что он разрушает возможное счастье Кармен и
Адика. Но что он мог с собой поделать?.. Он понимал и "насильно
мил не будешь", и "за любовь надо бороться". Он просто хотел
видеть
любимую, общаться с ней, храня в душе надежду на светлые
перспективы.
Кармен, однако, эти ухаживания порядком надоели.
- Да оставьте вы меня в покое, ради Бога!.. -
воскликнула она однажды с отчаяньем в присутствии обоих
женихов.
И Колька решился. Он уезжал в свой первый отпуск на
родину, где не был более пяти лет. Уезжал уже после окончания
средней школы, как говорится, с аттестатом зрелости в кармане.
Школу он закончил с тройками: математика, физика, химия...
Причина одна. Частые пропуски уроков в последней четверти едва
не стоили ему образования. Но все обошлось. Школа - позади.
Уезжая в отпуск, Колька намеревался подготовить почву,
чтобы осесть там, на родной земле, у родственников, а затем
приехать в Питер за оформлением выписки. Но от любви не
убежишь. Она могла сама погаснуть со временем. Но время этому
еще не пришло. С отъездом Колькины страдания не закончились.
Да, конечно, "время - лучший лекарь", но от знания этого не
становилось легче.
Колькин закадычный друг и родственник Ленька с сочувствием
и уважением слушал его исповедь. И вместе с ним радовался,
когда из Ленинграда на имя Кольки пришло письмо... От Кармен!
Воистину, будто невидимые крылья выросли у Кольки за спиной. Он
порхал, как бабочка. Стихи стали получаться не упадническими, а
радостными. Кармен ни о чем таком не писала. Писала о себе.
Намеков на любовь не было. Но ведь написала же... Просто так не
бывает. И несказанно радовали Кольку слова: "Закружил меня
месяц март". Это он родился в марте, а в разговоре с Кармен
как-то сказал от кого-то услышанное, что слово "март"
по-армянски означает "мужчина".
Оставаться дольше в отпуске Колька не мог. Через два дня
он уже подъезжал на "Красной стреле" к городу над "вольной
Невой", своей второй родине.
Возвращение успокоения не принесло. Отношения с Кармен
почти не изменились. Разве только, что она перестала сердиться
на Колькины посещения. При встречах они смотрели передачи по
телевизору у Котвицких. Или прогуливались по Удельному парку,
причем, втроем, с ними совершала прогулки лучшая подруга Кармен
Валя Малкова, одноклассница Кольки по дневной школе. Говорили о
пустяках. Колька тогда уже был курсантом мореходной школы.
- Будешь плавать, свет повидаешь, - с грустной ноткой
сказала Кармен во время одной из прогулок. - В разных портах
побываешь. А в портах - девушки. - Она говорила "в портах" с
ударением на "а", а не на "о". Колька тактично поправил:
- Девушки в портах везде есть. Стало очень модным вместо
юбки порты носить.
Она звонко расхохоталась. Шутка была принята...
Потом они целовались. Первый и последний раз целовались
Колька и Кармен. Колька был на вершине счастья. Эти мгновенья
он никогда не забывал. Часто с грустью он вспоминал эту и
другую встречу, еще на Даче Долгорукова, в первом бараке, у
окна. Тогда они долго стояли. Говорили о цветах, о звездах, о
любви и дружбе. И еще о чем-то, совсем незначительном... И было
так радостно и так легко!.. Расходились в четвертом часу. Белые
ночи. Колька впервые тогда обнаружил, что его часы,
оказывается, светятся.
Судьба распорядилась по-своему. Виноват ли Колька, что
разминулись их пути? Кармен не виновата. А он? Этого он и сам
не знал7
17
Жизнь шла, как ей полагается. Уезжали первые счастливые
семьи.
Впрочем, не такие уж и счастливые, как оказалось потом.
Все меняли комнаты в бараках на комнаты в коммунальных
квартирах. Уехали Шаровы. В одну квартиру съехались Котвицкие и
Кармен с матерью. Уехали на Большую Спасскую Клеповы,
Ковалевы-Чернявские, Тамара с детьми, которых у нее уже было
пятеро: Вовка, Санька, Люська, Сережка и Леха. Все, кроме Лехи,
были Ивановичами. Ивановной в действительности была Люська.
Отцы других ребят были не Иваны.
Тамару любили все соседи. Коренная ленинградка, она
подростком пережила самые страшные дни блокады. В 1943 году ее
эвакуировали в Ярославль, в детский дом. В шестнадцать лет,
получив паспорт, она возвратилась в Питер, но вся ее большая
семья погибла. Осталась тетка Рубайка, у которой Тамара
остановилась. Потом - Дача Долгорукова. Первый муж ушел от
нее, не оставив адреса. Но оставил Вовку и грудного Саньку.
Потом родилась Люська.
У Ивана Рогова забурлила кровь молодецкая, вспомнил он
молодость и пошел в гости к молодой и симпатичной женщине.
Кто-то засек и шепнул Шуре. Скандал произошел великий. Но пока
Шурка в окружении соседок рвалась в дверь Тамаркиной комнаты,
Иван вылез в окно и ушел. А ночью Колька и вся его семья были
разбужены воинственными криками Шурки Роговой и ударами чего-то
твердого по стенам и мебели. Видно, увертывался Иван от ударов.
Но иногда было отчетливо слышно, как что-то ударяло по
человеческому телу и молящий хрип Ивана:
- Повесь ружье на место... Только ружье не сломай... Так
появилась
Люська. Затем - Сережка. Сама Тамара утверждает, что
Сергей, как и
Леха - дитя ее второго мужа, а фамилию носит не
Лавринович, а Григорьев, то есть, ее девичью, потому, что при
его рождении она с мужем была еще не записана, к тому же, мужу
по документам было меньше восемнадцати лет. Ей лучше знать, чем
кому бы то ни было. Однако, соседи имели свое особое мнение,
считая Сережку сыном гостившего на Даче Долгорукова армянина
Корюна Саркисяна. О нем - несколько подробнее.
Однажды мать сказала Кольке:
- Коль! Пришло письмо из Армении, где я жила, от моих
квартиродателей. Очень просят, хоть на недельку принять их
родственника, он едет лечить астму... Со временем он найдет
жилье, а для начала ему надо гдето приткнуться.
- Ну, на неделю-то ничего. Мы как-нибудь вдвоем
поместимся на диване.
- Да нет, тесниться не придется. Он приезжает в зимние
каникулы. Я с девчонками побуду в Саперной у дедушки с
бабушкой. Работаю в ночь. После смены навещу вас и - снова в
Саперную.
Сказано - сделано.
Корюн Саркисян оказался красавцем мужчиной, с чувством
юмора и с кавказским темпераментом. Раз, Колька, придя вечером
домой, застал его с какой-то женщиной. Ничего не сказал. Пили
вино. Колька спал, как убитый. Второй раз ему долго не
открывали, а кода, наконец, Корюн открыл, он был весь какой-то
растерянный. В комнате накурено, хоть топор вешай. На столе
четырнадцать бутылок: двенадцать с кагором, а две уже пустые.
Видно было, что пил он не один.
- Причащаемся? - спросил Колька, открывая форточку.
- Да, понемногу. Садись, подкрепись.
Колька присел к столу и пока думал, как получше, поудобнее
спросить, с кем он тут "причащался", открылась дверь
полотняного шкафа, и оттуда в одной рубашке, заговорщически
улыбаясь, вышла Нина Васильевна Котова. Колька поперхнулся
вином. Нина Васильевна!??
Заведующая детскими яслями, уважаемый человек, замужем,
растят дочь
Вальку, Юлькину одноклассницу. Одна из немногих на Даче
Долгорукова, кого величали по имени-отчеству. Если большинство
замужних женщин величались: Лидка Ивана Титова, Шурка Ивана
Рогова, Шурка Витьки Лебедева (даже тетю Полю звали "тетя Поля
дяди Петина"), то в семье у Нины Васильевны было наоборот. Про
ее мужа Володю (кстати, по фамилии Дураков) говорили: Володька
Нины Васильевны...
Кого угодно был готов Колька увидеть в таком виде, но
только не Нину Васильевну. Много тогда выпили, но вино Кольку
не взяло. Всю ночь он не мог уснуть. А тут еще такой "амор"
через стол от Колькиного дивана. Но более всего он был потрясен
словами Нины Васильевны:
- Нет уж, пригласил блядь, так держи марку, будь
мужчиной. Вскоре
Корюн переехал на Восьмую Советскую к своему лечащему вра
чу, с которой он, по его словам, вступил в самые близкие
отношения. Вот
этого Корюна и подозревали Тамаркины соседи в отцовстве ее
Се режки.
Леха был последним ребенком у Тамары и, хоть и говорят,
какой палец ни отруби - больно, самым ее любимым. Он носил
отцовскую фамилию - Лавринович.
Два брата Костя и Семен Лавриновичи приехали на Дачу
Долгорукова в поисках счастья. Семен поселился в комнате
Тамары. На вид ему было лет двадцать пять, а по паспорту едва
исполнилось восемнадцать. Колька был с ним в приятельских
отношениях. Семеном он был только по паспорту, а звали его все,
как он и представлялся, Леха (потом так и сына назвал).
Леха был не подарок. Вспыльчивый, неукротимый, он в
горячке мог совершить любое преступление, что и произошло,
причем, не раз. В гневе он так избил Тамарку, что она не скоро
пришла в себя: в голове от молотка Лехой были оставлены четыре
дырки. Долго Тамара ходила стриженой. Заявлять не стала.
Боялась. Через некоторое время Леха нанес несколько ножевых
ранений мужику из третьего барака. Адику Якубенко удалось
вырвать у него нож. Мужика спасли. Затем "улаживали" вопрос с
потерпевшим. На чем сошлись, неизвестно, но в суд тот тоже не
подал.
Сколько веревочке не виться... Ударил как-то Леха лопатой
по шее собутыльника из четырнадцатого барака, а тот и концы
отдал. Леха пустился в бега. Он свое получил, а Тамаре
воспитывать на одного ребенка стало больше.. Впрочем, он вообще
оказался не Семен и не Леха, а Архип. Имя Леха ему нравилось, а
паспорт он выкрал у младшего брата Семена. И было ему не
восемнадцать, а двадцать пять.
18
В числе первых переезжала и семья Наума. Тоже в
коммуналку, на Лесной проспект. Шесть человек на двадцать
метров. Двое соседей. Ванной комнаты нет, горячей воды - тоже,
но есть телефон. Все-таки удобства. Бруков и вещи перевозил
зять их соседа Витьки Лебедева Николай. Колька сопровождал
друга в "новую" квартиру, в которой тому суждено было прожить
двадцать четыре года.
Теперь с Наумом Колька виделся только на работе, а когда
поступил в мореходную школу, они стали видеться совсем редко.
Иногда Наум с работы не сразу ехал домой, а заходил на свою
родную Дачу Долгорукова, пообщаться с другом. Нет-нет, и Колька
заезжал после занятий на Лесной.
Круг Колькиных знакомых на Даче Долгорукова обновился. Еще
при Науме приехали Титоренки: Николай и Славка. Николай учился
на метростроевца. Славка готовился в армию. Перед армией они с
Юркой Якубенко сменили столько мест, что в паспорте некуда было
ставить штампы. Работали даже в цирке. Униформистами. Убирали
реквизит с арены после выступления артистов, готовили следующий
номер.
Появились сразу три Толика. Два в поселке уже было: Блинов
и
Круподеров. Чтобы не путаться в пятерых Толиках, трех
приезжих называли с добавкой: Толик Маленький (Холодилов),
Толик Беленький (Гришин) и Толик Шуркин (Васильев). Шурка -
мать Толика, сестра Лидки Титовой, отбывала за что-то срок, а
