с ее старшей сестрой бабой Мотей. Старики вскоре прописались в
поселке Саперная Колпинского района, где дедушка устроился
плотником на асфальто-бетонный завод, главное предприятие
дорожно-строительного района, которым стала Саперная в начале
пятидесятых. Поселился дед с бабками в домике, в котором раньше
солдаты готовили пищу для собак, охраняющих пленных немцев.
Рядом стояли сараи, индивидуально отгороженные друг от друга и
с общим
проволочным барьером. На дверях еще сохранились надписи:
Пират 1, Пират 2, Астра, Тарзан, - и другие обозначения
собачьих кличек. Чтобы найти, где жили Колькины предки,
достаточно было сказать: в собачнике, - и каждый бы показал их
домик. Саперная расположена прямо на берегу Невы. Колька
значительную часть каникул проводил в Саперной. Но это было
потом. А пока...
Ни он, ни сестры даже не задумывались о тесноте, в которой
они оказались с их приездом на Дачу Долгорукова. В комнате
матери до их приезда проживало три семьи: мать с Ольгой,
мать-одиночка Тамара с трехлетним Вовкой и грудным Санькой и
еще одна молодая супружеская пара. К Колькину приезду
молодожены переехали, и в восемнадцатиметровой комнате осталось
две семьи - шесть человек. А через месяц - десять. Ребята
пошли в школу и впервые ощутили тесноту, когда стали делать
уроки: один - за столом, другой - за подоконником. Ольге идти
в школу надо было только на будущий год. Жили дружно. Поговорка
"в тесноте да не в обиде" подтверждалась на практике.
Да и вся секция - большая коммуналка - жила дружно и
мирно. Люди, разные по возрасту, национальности,
состоятельности, семейному и социальному положению - все жили
одной дружной семьей. На общей кухне стряпали немногие, в
основном, квартир шесть, ближе к ней расположенных, либо те,
кто готовился к празднику или встрече гостей. да и то: огромную
кухонную плиту (два на три) топили исключительно редко. Пищу
готовили на стоящих на кухне примусах, керосинках и керогазах.
Использовались только кухонные разделочные столы. Что касается
жильцов дальних комнат, их примусы и керосинки стояли на
табуретках в простенках, между дверьми соседних комнат, прямо в
коридоре. Это являлось нарушением правил пожарной
безопрасности, но при случавшихся проверках все эти
нагревательные приборы незамедлительно оказывались на кухне,
как им и пристало. Счет комнат начинался с первой секции, а во
второй продолжался с шестнадцатого номера.
В первой комнате направо (по нумерации - семнадцатая)
жила небольшая финская семья: муж с женой и дочерью Морькой,
Ольгиной ровесницей. Потом они уехали, а их место заняли две
одиноких дамы: Маша Куданкова и Нина Однобурцева. Напротив их
проживала семья Якубенко, дядя Петя и тетя Поля с тремя
сыновьями, друг за другом уходящими и возвращающимися из армии:
Вовка, Адик и Юрка. Средний - Адик - был самым серьезным из
братьев. Вовка с Юркой были несколько шебутные, но честные
хорошие ребята. На Даче Долгорукова их уважали. Якубенки
приехали сюда с Кольского полуострова. Дядя Петя часто вел на
кухне для окружающих пространные и ностальгические рассказы о
далекой северной земле.
Все жильцы были индивидуальны и весьма интересны. По
соседству с Якубенками жила медсестра Мария Матвеевна с мужем,
которого все звали просто Юрочкой. Он отбывал срок, за что
никто толком не знал, вся речь его - сплошной жаргон.
Мальчишкам нравилось. Часто кто-нибудь копировал Юрочку: " Ах
ты, своя чужую закусала!.." Рядом с Юрочкой жила одиночка Женя.
Она тоже сидела. Будучи вахтером на КПП какого-то "ящика"
допустила нарушение пропускного режима. В тюрьме тронулась
умом. Лицо у нее было веснушчатое, немного перекошенное, глаза
мученические. Ее побаивались. При встрече на улице могла
неожиданно расцеловать знакомого, а могла снять босоножку и
ударить по щеке. Куданкова, кстати, тоже сидела, по словам
соседки, за растрату. Справедливости ради, надо сказать, что в
каждой секции было по три-четыре человека, знакомых с тюремным
режимом. Были и стукачи. В Колькиной секции они тоже были. Их
все знали, но говорили о них шепотом. Об официальных внештатных
сотрудниках говорили открыто. Не было толко "врагов народа". В
середине пятидесятых все выявленные "враги" уже сидели, а
период диссидентства был еще впереди.
За Женей шли Смирновы, потом Ждановы. Кудрявая,
светловолосая дочурка Ждановых умерла в больнице от клубка
глист в кишечнике. Не смогли спасти пятилетнюю девочку, и это
было трагедией не только для родителей, но и для всей секции.
Вскоре после этого Ждановы куда-то переехали, а в их комнату
вселилась семья Клеповых, вернее, Иван с женой Риммой, а с ними
- их сестры: Иванова сестра Нина и Риммина - Люся. Их
соседями были Василий и Лариса Котвицкие; с ними проживала
мать Василия, пожилая женщина без одной ноги. Она курила
"Звездочку", была спокойной и доброжелательной. Жильцами
следующей комнаты были бездетные супруги. Его звали Жора, он
был инвалидом и работал швейцаром в столовой напротив
Финляндского вокзала. Он не выговаривал "р", за что его
прозвали "тлидцать тли". Угловую комнату занимали также
бездетные супруги Иван да Шура Роговы. Иван из семьи
раскулаченных, любил выпить, был заядлым охотником, пел русские
песни и до ругани спорил с Вовкой Якубенко о преимуществе этих
песен над модными современными песенками. А Вовка был
поклонником "Эй, мамбо!"
Напротив Роговых другую угловую комнату занимали две
маленькие семейки: Анна Сегина с Митей Сухомиро и Ольга
Литвинова с маленькой дочкой. Анна работала кочегаром в
дачинской кочегарке. Митя - подсобником на стройке. Она была
старше мужа лет на десять, а выглядела еще старше. Ходила она
бессменно в рабочей одежде и почти круглый год - в валенках.
Курила "гвоздики", не гнушалась, если звали в компанию выпить.
На вид она была, чтобы не обидно, "зело страшновата", но была
добра и справедлива, за что ее уважали буквально все. Она была
посредником во всех соседских конфликтах, а любого хулигана
могла так отчитать, что он утихал и обещал больше не бузить.
Митя ее боготворил. Ольга побаивалась. Были причины. Ольга была
гулящей. Часто к ней приходили с ночевкой и выпивкой мужики.
Пыталась она соблазнить и соседских мужчин, за что не раз ей
попадало от жен и матерей. Ей стыд глаза не выедал. А Митю она
не однажды приглашала выпить в свою компанию. Демонстрировала
"гостям" его способности художника. Митя рисовал бегло:
Лермонтова, Чапаева, Ленина, Сталина, Мичурина... Выходило
здорово. Семнадцатилетним юношей Митя попал на фронт в самом
начале войны. Прошел через все ужасы этой страшной мясорубки:
отступления, окружения, атаки... Был контужен в конце войны.
Это сказалось на его психике. И без того - полуграмотный
деревенский мальчишка, да еще - контузия... Вот почему за
стакан водки он демонстрировал свои таланты Ольгиным хахалям.
Сегина не разрешала ему выпивать без нее. Однажды она засекла,
как Митя (очередная Ольгина выдумка) под пьяный хохот самой
Литвинихи и ее ухажеров за обещанный стакан водки выкладывал
свой член на тарелочку и показывал им.
Ох и обрабатывала же ее Сегина своей клюкой, не давая
выскочить в окно. Мужиков она предварительно выпроводила, а
дверь закрыла на ключ. Долго ходила Ольга с синяками, но
жаловаться не пошла. Митю она больше не задевала; если даже он,
придя с работы, садился за свой пустой стол и с тоской глядел
на выпивку и закуску Литвинихина стола, и кто-то из мужиков,
заметив эту тоску, предлагал поднести ему грамм пятьдесят,
Ольга не разрешала. С Сегиной шутки плохи.
Позднее, когда у Анны определили опухоль (хотя и говорили,
что не злокачественная, но она знала - рак) она стала
выпроваживать Митю в его родное белорусское село, где жили, и
жили неплохо, его еще не совсем старые родители. Они вообще
давно звали его к себе. Он не соглашался. Пришлось Анне дать
ему денег на дорогу и приказать, чтобы он не возвращался.
Поплакал Митя и пошел себе в своей неразлучной шинели широким
размеренным шагом по направлению к городу. Но утром снова
появился на Даче Долгорукова. Дело в том, что билеты сразу было
не достать. Пропустил два поезда. А на тертий... Свободные
места были, но он покупал пирожки и чай... Короче, денег на
билет не хватило, и он вернулся. На второй раз подруга снабдила
его сухим пайком, дала лишнюю десятку на всякий случай, и Митя
уехал.
Рядом с Сегиной жили Чернявские-Ковалевы, а между их и
Колькиной комнатами жил странный мужик по фамилии Антипенко. Он
ни с кем не встречался. Из комнаты выходил редко. Хобби -
постоянно играл на гитаре романсы и вполголоса напевал. Говорил
он как-то не как другие. Например, не "устал", а "организм
требует отдыха", не "есть хочется", а "апптетит громадный".
Гитара его была украшена, как девочка в приличной семье,
большим белым бантом. Он жил в секции недолго, и его комнату
заняли молодожены Иван да Лида Титовы. Он - толковый слесарь и
вообще мужик с головой и руками. Работали они в артели
инвалидов "Прогресс": он - трубопроводчиком, а жена -
станочницей в ювелирном цехе, занималась шлифовкой и полировкой
искусственных камней. В этой комнате у них родился первенец
Вовка - "плут", как окрестил его Юрка Якубенко. Там же позднее
родилась и Маринка, их дочь.
Соседями Кольки с другого бока были Шаровы. Дядя Коля,
мужичок чуть поболее полутора метров, его жена тетя Таня, на
две головы выше мужа, их дочь Валентина, года на два старше
Кольки и их сын Вовка. Валя была рослой в мать, а Вовка вышел
весь в отца. Их обоих с отцом так и звали - "Шарики". Дядя
Коля играл на гармошке и был одним из Колькиных учителей в этом
музыкальном искусстве.
За Шаровыми проживала мать-одиночка Лиза Корнева с двумя
детьми. Муж ее где-то за что-то отбывал срок.
Других жильцов Колька запомнил плохо, они проживали в
секции непродолжительное время, и особого следа в его памяти не
оставили.
4
С утра погода стояла ясная, солнечная. Метеосводка
орбещала хороший денек.
Колькина мать ушла на работу, Юлька, Ольга и Вовка еще
спали. Тамара кормила Саньку. Колька, позавтракав, вышел из
барака. Многие пацаны уже бегали по шлачной улице Дачи
Долгорукова.
Карпушины, голопузые ребятишки из пятого барака, кого-то
дразнили и, подразнив, убегали, оглядываясь. Они, как угорелые,
выскочили из-за угла пятого барака и стремглав бросились в
первую секцию шестого барака. Вслед за ними, страясь не шуметь
и почти незаметно припадая на костыль, промчался, на ходу
бросаясь кусками шлака, гроза дачинских шкетов Наум. В секцию
за ними он не побежал, видно, опасался жильцов - они считали
его хулиганистым подростком. Он стоял у дверей и покрикивал в
дверной проем:
- Ничего, выйдете оттуда, никуда не денетесь... По соплям
получите!..
Потом он заметил Кольку в дверях соседней секции. Постоял
немного, затем подошел к нему.
- Здорово. Пойдем на Грязное болото, на разведку?
Проверим, как там клюква. По дороге малины пожрем.
- А далеко это?
- Да рядом. Через полчаса там будем. Гришка наш собирался
с Мастюком да Феса с братишкой, Феса места знает... Пошли, чего
дома-то делать?.. Или тебе мама не разрешает со мной
водиться?.. Тогда сиди дома.
- Пойдем, - неожиданно согласился Колька, еще секунду
назад решивший отказаться от приглашения. Он нехотел идти без
