Стерглигов на перестройку: клюет, да никак не подсечь.
В стране шли политические баталии: как нам обустроить
Россию.
Кондаковым проулком Маленький порядочек соединялся с
Селом. Со Вторым Маленьким порядочком его соединял Афанасьев
проулок, переходивший в дорогу через луг к погосту и к
центральной усадьбе колхоза. А с Мельницей он соединялся
Тишухиным проулком в своем начале, вторым, безымянным проулком
в своем конце и межевыми стежками.
На Мельнице жили семьи младших братьев Николая Ивановича:
Егора и Василия. Всего их было четверо братьев. Николай
Иванович был старшим. Семья второго после него брата Алексея
жила по соседству с ним на Маленьком порядочке. Отец четверых
братьев Иван Семенович, участник русскоя-понской войны,
георгиевский кавалер, в молодые годы по обычаю горских народов
умыкнул приглянувшуюся ему девушку из семьи Веревкиных. В
округе еще такого не бывало. Но его сельчане не осудили.
Похищенная красавица сама была влюблена в своего похитителя,
которому родила четырех сыновей. У Ивана Семеновича было три
странности. Первая - он никогда не ругался матерно, в любых
ситуациях. Вторая проявлялась, когда он был в подпитии:
разбрасывал монеты, идя по улице, а бабы собирали их, отыскивая
в дорожной пыли. И третья - любил рассказывать, как живут
японцы в Китае и Маньчжурии, где ему довелось побывать. По
любому случаю, сравнивая что-нибудь с тамошним, он говорил: "А
вот, японцы..." Так его и прозвали - Японец. Прозвище перешло
на детей, причем, о семьях двух младших говорили как о
японцевых, а на семьи старших, что на Маленьком порядочке, это
прозвище не распространялось.
Николай-внук дедовых братьев и их жен звал не дедушками и
бабушками, а дядями и тетями, а их детей, естественно, просто
по имени, так как младшие из них были ему ровесники либо были
моложе его. А они своих старших братьев и сестер иначе, как
Колька, Тонька, Валька не называли. Все правильно: Николай
младший был старшим внуком старшего брата.
У его бабушки Вари было две сестры. Младшая Наталья жила в
другом, далеком от Юсово селе - Тупках. Муж ее Гаврила пропал
без вести на войне. А семья была большая. А старшая бабушкина
сестра Мотя жила в городе на рыночной площади, в комнате с
теткой преклонного возраста и ее семьей. Ее муж был городовым и
куда-то сбежал во время революции. Больше замуж она не
выходила. Она навещала сестрицу в Юсово довольно часто. На
Маленьком порядочке ее знали все. И все: большие и малые -
звали бабой Мотей.
Она всегда приносила какой-нибудь гостинец: кусок
черствого хлебушка или сахара, сбереженного для Кольки, а потом
для него и его сестренки Юли, белокурой девчушки, ставшей ее
любимицей. "От лисички," - говорила она. Очень вкусны были
"лисичкины" гостинцы. Особенно в то голодное послевоенное
время. Николай и сейчас помнит, как за ним, пятилетним
карапузом, через весь луг бежал мужик, стремясь поймать его. Но
не догнал: голодный изможденный старик бегал хуже пятилетнего
ребенка. Он даже заплакал от досады. Этой же весной он умер от
голода. А Кольке позднее рассказывали, как этот самый мужик,
еще во время войны, года за три до своей кончины, сидя у них в
избе, жадными глазами неотрывно смотрел на него, двухгодовалого
поросеночка, спавшего в детской качалке. И даже сказал:
- Такой аппетитный, так бы и съел.
Тогда Колькина мать отругала его, пристыдила и прогнала
прочь.
Вспоминая военные годы и особенно два послевоенных,
засушливых, неурожайных года, сельчане шепотом рассказывали о
случаях людоедства в семьях их знакомых.
В урожайные годы было получше, но многие тоже жили впроголодь: ловили
вьюнов в речке, собирали луговые опенки, запасались на зиму щавелем,
анисом, крапивой, лебедой, вишневой смолой. Собирали по лугу кизяки для
растопки печей. Почти каждый имел какую-нибудь живность: корову, поросе-
нка, овец, кур... Чем больше этой живности, тем больше забот с ней, но и
тем лучше жил колхозник. Условно, конечно. Если корова удойная, а куры
яйценоские, то оставалось немного и после расчета с государством. Ос-
тальное все отдавали в качестве налога. Положено, например, сдать сто
двадцать яиц в месяц, а куры снесли всего сто, хоть покупай недостающие
яйца или компенсируй мясом, молоком, шерстью, но налог сдай. Остатками,
как правилио, себя тоже не баловали, разве только на великие праздники,
или детям иногда перепадало. Обычно носили все это на базар, продавали,
а на вырученные деньги покупали необходимое в хозяйстве: гвозди, соль,
спички, керосин и другое, чего не производили сами. В колхозе работали
за трудодни. По трудодням получали продуктами после выполнения плана их
сдачи государству. В хорошие времена на одну крепкую рабочую силу за год
получали по мешку зерна (обычно рожь), по пуду гороха, литра по два ме-
ду, по стольку же растительного масла и круга по три-четыре жмыха. И
все. Чтобы выжить, многие браконьерствовали, варили самогон и валяли ва-
ленки. Все это жестоко преследовалось, но люди конспирировались, живя по
принципу "авось не засекукт".
Долго смотрит мужик на место бывшей односторонней улицы,
вспоминает свое далекое детство и думает: "Неужели это все
было? Неужели это было так?.." На месте вспоминается многое,
чего не вспомнил бы в другой обстановке, встают перед глазами
картины босоногого прошлого.
Маленький порядочек начинался с небольшой избушки-мазанки,
в которой сначала жил пожилой мужик с женой, больной
туберкулезом. По имени-отчеству он был Василием Кузьмичем, но
звали его по бесталанности и бедности "ни Кузя, ни Вася" или
просто "Кузюка". На правой кисти у него не было среднего
пальца. Это обстоятельство маленького Колю очень пугало. В доме
деда и вообще в селе он видел многих, возвратившихся с фронта
безногих и безруких, подражал им. Пробовал скрутить "козью
ножку" одной рукой, как это делал знакомый однорукий мужик.
Хромых видел с костылями, палками, на протезах, с подоткнутой
штаниной, на каталке (без обоих ног). Когда Кольку спрашивали,
кем он хочет быть, то в отличие от других ребят, желающих стать
трактористами, летчиками, моряками, он говорил под дружный
хохот взрослых:
- Я буду хромым.
Во всяком случае он не боялся увечных, а вот Кузюкину
кисть без пальца боялся панически. Бывало, увяжется за бабкой с
матерью в город, а там и без него хлопотно... Прогоняют пацана,
упрашивают, грозят наказанием - не действует. Бежит он за ними
и канючит, размазывая слезы и сопли... Но вот женщины уже
проходят Кузюкину избушку. Колька продолжает идти за ними, но с
большой опаской. Стоит выйти Кузюке из домика на дорогу и
протянуть к нему свою руку без пальца с грозным вопросом:
- Эт-то что еще такое?!. - как Колька мигом переставал
капризничать и стремглав убегал назад, домой, не смея даже
оглянуться на страшного Кузюку. Наверное у него Кузюка со
своими пальцами ассоциировался с детской пугалкой "коза-коза".
Потом Кузюка куда-то переехал, а в домик вселилась
малюсенькая, худюсенькая старушка, которую редко кто знал по
имени. Иногда ее называли Дашухой Ильичевой, но в основном все
ее звали Похлебкой. Жила она сначала одна-одинешенька. Хоть в
годах (шел ей седьмой десяток), работала в колхозе, ковырялась
на своем огородике. Вскоре приехал ее сын Ванюшка, который
после армии работал где-то на стороне, немного подкопил деньжат
и вернулся в родное село. Но в колхоз не пошел, устроился на
чугунолитейный завод, зарабатывать деньги. Как мог,
отремонтировал домик. Купил себе мотоцикл к восхищению всех
мальчишек села, так как это был единственный мотоцикл на все
село. А мать к этому времени уже в колхозе не работала по
старости. Колхозное руководство было в глубокой обиде, что Иван
не пошел в колхоз, и отрезало у старухи землю. Долго пришлось
бедняжке хлопотать, обивать пороги разных инстанций, пока не
разрешили ей пользоваться небольшим, соток шесть, участочком
возле дома. Безграмотная, она в молодости была одной из
активисток по организации комбедов, а затем колхозов,
агитировала за новую жизнь, которая со временем становилась все
хуже и хуже. К старости заметно потупела и служила объектом
беззлобных насмешек для односельчан. И прозвище-то дали -
Похлебка - не от хорошей жизни.
Однажды, когда еще ее Ванюшка не приехал, парилась она в
бане у Николая Ивановича. А баня, надо сказать, была у него
шикарная.
Просторная, трехполковая, с предбанником. Многие из
соседей ходили попариться в его баню. В этот день, а было это
перед пасхой, в чистый четверг, у Николая Ивановича попарились
старики Халяпины: дед Максим Зиновев с женой; попарились и
вымылись сами хозяева: дед с внуком да бабушка Варя с Валей,
дедушкиной племянницей, жившей тогда у них и нянчившей
маленького Кольку. Не мылась только дочь их, Колькина мать. Она
себя неважно чувствовала и лежала в постели с полугодовалой
Юлькой. Пару было еще много. Похлебка парилась после хозяев.
Примерно через полтора часа пребывания в бане она постучала в
окно и поблагодарила за баньку. Ее в ответ поздравили с легким
паром, и пошла она к своему дому. Валя, выглянувшая в окно,
заметила, что Похлебка-то вроде вместо платка укутала голову
байковым одеялом. Сбегала в баню - точно: платок ее висел на
гвоздике в предбаннике, а одеяла не было. Ну, что ж, бывает.
Такому в Юсово не удивлялись. Попариться люди любили,
случалось, и запаривались. Кстати, потом Халяпины рассказывали,
что ушли после бани домой, перепутав одежду. Максим напялил
женскую рубаху вместо кальсон, а жена долго не могла вместо
рубашки надеть мужнины исподники, все рукава оказывались
длиннющими, а сама рубашка - короткой.
Так вот, после ухода Дашухи прошло около часа. Колька
лежал на кровати, где он обычно ночевал с дедом, дед в новых
белоснежных кальсонах и рубахе сидел на краешке крловати и
читал газету. В противоположном углу избы стояла другая
кровать, где спала маленькая Юлька с матерью. Валя и бабушка
приспевались у печки, готовились к празднику. На зады выходило
маленькое окошечко, в которое Валя заметила быстро идущего
человека.
- Ой, крестная, кто-то к нам огородами чешет... -
сказала она с удивлением. Время было позднее. "Чесать" вроде
было некому, тем более со стороны огородов, за которыми был
луг, весь в весенних проталинах и лужах.
- Гляди-ка, правда... А может, не к нам...
- А к кому же тогда?..
Через несколько минут в окно избы (не в заднее окошечко, а
в которое стучала Похлебка, когда благодарила за баню) раздался
сильный отрывистый стук и послышался довольно грубый голос:
- Гражданочка, выдь на минутку!..
В тех местах бывали случаи, когда бродячие шайки вырезали
целые семьи.
Колькина мать встрепенулась, проснувшись. Валя попыталась
что-либо увидеть через окно, но на улице было темно. Бабушка,
поборов страх, вышла на улицу, и сразу оттуда раздались ее
всхлипывающие крики. Валя выскочила следом за ней... Уже
доносятся рыдания и всхлипы сразу двоих...
- Пап, выйди, ради Бога, что ж там такое творится?..
Праздник на носу, а тут - на тебе: убийство...
Николай Иванович вскочил, отбросив газету, схватил топор и
выскочил в сенцы. На какое-то время всхлипывания и рыдания
прекратились... Послышался какой-то говор... Затем в избу вошел
хозяин, раздраженно бросил топор к печке, и ни слова не говоря,
сел на кровать, снова раскрыв газету. Колька с испугом наблюдал
