событие, тем более такая, как Тонькина. Народу набралось
столько, что в обоих избах дяди Васиной пятистенки умещались с
трудом. Только с Тонькиной стороны набиралось десятка четыре
человек: по отцовой, японцевой линии, да по материнской (мать в
девичестве была из Линьковых, хотя тоже Дементьева), да
несколько подружек. Пили и гуляли, пели и плясали. Плясали так,
что половицы гнулись, посуда будто тоже приплясывала на столе,
соломенная крыша шаталась и вздрагивала так, что воробьи
дружными стайками вспархивали и улетали прочь. Гармонисты
сменяли один другого, нельзя же без отдыха, да и выпить тоже
надо, закусить. Иногда гармонисту не давали и с лавки встать.
Обступали его со стаканом, картофелиной, селедкой. Приглушал на
немного гармонь, быстро выпивал, закусывал и продолжал
наяривать, перекрывая заливистыми руладами дробный перестук
каблуков и звонкие припевки пляшущих:
- Отчего же не сплясать,
Отчего не топнуть?
Неужели в этом доме
Переходы лопнуть? - Так в наших краях в разговоре
произносят глаголы будущего и насто ящего времени: он
идеть, они лопнуть, - в неопределенной форме. И далее:
- Пошла плясать,
Доски гнутся.
Сарафан короток - Ребята смеются.
Курить старались выходить на крыльцо, на улицу, а выходя
на улицу, и плясали там. Гармонь было хорошо слышно через
открытые двери. А потом и гармонисты вышли на свежий воздух, и
свадьба продолжалась уже на улице. Сразу около дяди Васиного
дома собралось множество любопытных односельчан, соседей. Все с
интересом наблюдали за весельем, некоторые не выдерживали и
сами пускались в пляс вместе с гуляющими. Родители молодых и
сами молодожены угощали подошедших и подключившихся к свадьбе
людей. Те выпивали, как водится, с пожеланием здоровья молодым
и большого количества детей.
Немного забегу вперед события, так как не могу не сказать,
что все пожелания сбылись на сто процентов, что говорит об
искренности чувств и гостеприимстве, в чем тоже особенность
Тонькиной свадьбы. Они прожили счастливую жизнь. Конечно, все в
работе, все горбом да пупком, но в любви, согласии и
благополучии. Шестерых детей вырастили: трое девок да парней
столько же. У каждого своя семья. Внуков у Тоньки с Колькой -
куча.
А свадьба только разгоралась, входила в силу. Перепляс у
дома перешел в перепляс на улице и - дальше по селу. На каждой
более-менее вытоптанной площадке у какого-либо дома
останавливались и плясали. Выходящих полюбоваться на свадьбу
хозяев угощали (графины с водкой и закуску несли с собой), а
если в доме жили родственники молодоженов, те угощались и в
свою очередь сами приглашали молодых в избу и угощали их вином
и хлебом-солью, чем Бог послал. И снова плясали и пели и, что
удивительно, не уставали. Причем, спетое ранее не повторялось.
Откуда только что бралось. Тут были и камаринские, и семеновны,
и мотани, но чаще звучали елецкие да рязанские частушки и
страдания. Особенно красиво получалось, когда быстрого темпа
частушка сменялась отчаянным и безутешным страданием. Сюжеты
больше были свадебные, любовные, соответственно случаю. Были и
с картинками, и менее откровенные. Один начинает в переплясе
почти речитативом:
- Она меня заразила
На высоких каблуках.
А я ее тоже, тоже - На огороде, в лопухах. -
Другой протяжно и голосисто продолжает:
- Эх, она меня
Съесть хотела:
Искусала
Мое тело.
И снова пляс.
Мимо старинной полуразрушенной церкви прошли, не
останавливаясь, но музыки и песен не прерывая. Один какой-то
пьяненький с угреватым лицом мужик, не из гостей, все пытался
пробраться в центр пляски, но его не пускали, и он, приплясывая
среди зрителей, фальцетом пропел под мотаню:
- Ой, мотаня, ты, мотаня,
Ты, мотаня - глупая.
Не ходи, мотаня, в церковь:
Поп за сиськи щупая.
Мужика сразу одернули, не из-за религиозного чувства, да и
вольности, высказанные в частушке, сельской цензурой
допускались. Многие помнили, как в тридцатые годы за перегибы в
антирелигиозной пропаганде и агитации он, тогда молодой еще
парень, был даже выведен из числа комсомольского актива. Его не
любили и сторонились: знали, что некоторые неосторожные
вынуждены были в свое время сменить родные
места на весьма отдаленные и суровые районы северного
Урала и Сибири не без помощи этого угреватого активиста. Едва
избежал этой участи и Максим Зиновев, единственный мужик в
селе, сохранивший крестьянский облик. Носил бороду, чем очень
был интересен для сельской босоногой мелкоты. Мы его рисовали в
тетрадках, на упаковках, на газетных полях - на всем, на чем
можно было рисовать. Борода делала рисунки похожими на
оригинал. По селу ходили разговоры, что за эту бороду ( вызов
что ли какой видели в ней власть имущие), а не только за
высказывания в защиту сохранения сельского храма, чуть не
упекли деда Максима, куда Макар телят не гонял. Но все
обошлось. Сейчас он стоял среди зрителей и слегка притоптывал
правой ногой в такт музыке. Над густой, сросшейся с усами и
бакенбардами, бородой улыбались серые с синевой хитрые дедовы
глаза.
А свадьба двигалась по главной улице села, которая
по-местному так и называлась: Село.
Заводилами на свадьбе были свидетели, то есть, дружки
бывших жениха и невесты, а сегодня - мужа и жены. Дружками
были Шурка Японка, двоюродная сестра невесты по отцу, и Минька
Линьков (или просто Линек), двоюродный брат по ее же,
Тонькиной, матери. Оба дружки были не простыми заводилами, а
ряжеными. Минька был наряжен женщиной. Длинный, в женском
нарядном сарафане, кокошнике, в туфлях на высоком (хорошо еще
не шпилька) каблуке, он выглядел еще длиннее, и поэтому один
вид его вызывал улыбку. Его длиннота и неуклюжесть особенно
подчеркивались тем, что рядом с ним выплясывала низенькая
росточком, подвижная Шурка, одетая под джигита, в костюме с
газырями, с кинжалом. Они задавали тон всем, и свадьба шла, как
на одном дыхании, без срывов и сбоев. Молодые первыми
заражались примером дружек, но у них выходило все степеннее и
солиднее, они как бы не бросались в пляс, а вступали. Тонька в
подвенечном наряде белой уточкой кружилась в центре свадьбы. И
сизым селезнем, водя ее за руку, грудь вперед, ходил вокруг
возлюбленной ее молодой супруг.
Ну, а дружки уж и выделывали кренделя. Линек превзошел
самого себя: он крутился волчком, ходил петухом, делал, подобно
запорожцу в гопаке, невероятные прыжки. А руки-то, руки без
устали отбивали чечетку: по груди, по коленям, по голеням, по
земле...
- Все папаши собралися,
А мово папаши нет.
Мой папаша чрез мамашу
Отправился на тот свет, - и сразу:
- Ой, страданье страданцово,
Теперь воля не отцова.
Тетка Нотя Линькова, мать Минькина, тихонько улыбалась да
с укоризной покачивала головой.
С плясками и прибаутками добрались до дома жениха.
Родители были уважаемые на селе люди, но несколько прижимистые.
Поэтому все с интересом наблюдали, как будет встречена свадьба.
Как водится, приняли по стопке из рук молодоженов, выпили
за их здоровье, закусили хлебом и солью. Выпили и дружки, тоже
закусили. Крякнули:
- Ох, что-то горло дерет. Вот бы сала или масла, смазать
его слегка, - это опять Линек.
- Ой, хозяева, горло-то пересохло, помогите беде...
Хозяин без лишней суеты вошел в сени и через минуту вынес
оттуда ковшик колодезной воды - надежнейшее средство для
восстановления пересохшего горла. Дружки: один и другая, по
очереди выпили воду, поблагодарили, затем, отойдя поближе к
толпе, переглянувшись, дружно спели:
- Эх, что-то голосу не стало.
У попа объелись сала.
Кругом заржали, загыкали. Видно, заранее готовилась
частушка-то.
Свадьба продолжалась вот уже несколько часов, из них около
трех - на улице. Надо было поворачивать к дому. И на обратном
пути так же - с плясками и прибаутками.
- Говорят, я - боевая.
Я и правда - атаман:
У начальника милиции
Отрезала наган.
- Она меня
Шалью крыла.
А под шалью - Что там было!..
А Максим Зиновев, притоптывая ногой говорил соседу Петру
Ивановичу Горохову, постарше себя года на три-четыре:
- Вишь, как распелись-то, на душе радостно!.. Хотя вроде
и радоваться-то особенно нечему. Хорошо, что любовь, свадьба, а
жизнь-то - чертова. Вот уж пять лет, как война кончилась, а в
колхозе - один мерин - Пегарь, да из техники - одна
полуразвалившаяся полуторка.
- Да-а... - поддержал дядя Петя.
- И свадьба-то первая после войны на все село. Зато какая
свадьба!.. Молодец Василий Иванович, хорошую свадьбу сделал.
- Вот пляшут, и будто все боли и напасти забыты начисто.
А ведь чего только народ не испытал...
- И грабиловку, и принудиловку. Такую войну выстоял. В
нищете прозябает, а веру в будущее не потерял.
- В будущее, но не в газетную болтовню да по радио.
- Тихо!.. Ты что, Зиновев, очумел?.. В момент загремишь.
И я с тобой на пару.
- Да накипело, Иваныч. Ну ладно. Все равно будем жить
хорошо. Должны. Не мы с тобой, конечно, а вот внуки - точно. Я
в этих плясках и песнях вижу веру людей в себя, не примирение с
тем, что есть, а именно - веру. А что смахивает на примирение,
то, наверное, потому, что до кондиции не дошло. Но дойдет.
Кусок хлеба на всех поровну - это нормально, когда он -
последний. А получше жить будем - так не пойдет. Труженику -
тружениково, лодырю - лодырево. Можно и в колхоз объединяться,
только работать там, а не клопом на шее сидеть. Время нужно.
Еще не раз придется людям хлебнуть несправедливости, унижения,
пройти через искушения, грех, ханжество. Вон как поют и пляшут!
Значит, будут жить по-человечески. Дай, Бог.
- Дай, Бог, дай, Бог, - закивал головой Петр Иванович.
Два старика
стояли и разговаривали. Не просто вели беседу, а фило
софствовали, размышляли о крестьянской жизни, о будущем. Их
размышления были им навеяны еще не отпевшей и не отплясавшей
веселой свадьбой. Надолго она осталась в прамяти односельчан.
Потом эту свадьбу не раз вспоминали в дни других свадеб, в дни
различных праздников: советских и религиозных. Да иначе и быть
не могло, Ведь это была первая послевоенная свадьба в селе -
Тонькина свадьба.
ШИШКОВ
Надо же так случиться, что мой друг детства женился на
моей дальней родственнице, а точнее - на моей троюродной
тетке. Теперь мы с ним вроде как породнились. Его дети будут
моими четвероюродными братьями или сестрами.
Забегая вперед, скажу, что родилось у них двое сыновей:
Валерий и Игорь, - первый больше на отца похож, а второй - на
мать. Оба закончили сельскохозяйственный техникум, отслужили
срочную службу. Валерий служил на флоте, побывал в разных морях
и странах, работает в совхозе, воспитывает с молодой женой
симпатичного мальчишку Павлуху, вылитого деда в детстве. Игорь
после увольнения в запас помогает отцу, первоклассному
сварщику, пасти крестьянских коров: в перходный период от
застоя к рыночной экономике (переход этот оказался посложнее
суворовских переходов) агрономы, выходит, не нужны; как ни
странно, сварщики - тоже. Нет, где-то они очень требуются, но
им-то надо не где- то, а поближе к дому. Вот они и взялись
по-своему решать продовольственный вопрос.
А сообщила мне о женитьбе друга моя бабушка Варя:
- Шишков-то твой женился на нашей Вальке, Парашиной
дочери. Помнишь тетку Прасковью-то? Из Лапшиных она, а мне -
