сказал:
- Да-а... Под себя льете?
- Случается, - спокойно отвечал Чудак, - в основном, по
праздникам: Новый год, Восьмое марта...
Врач недоуменно посмотрел на него поверх очков.
- Вам необходимо лечиться, - изрек он, - а вы так
спокойно об этом говорите.
- Ну, так уж и "лечиться"... Что я - алкоголик? Я и так
брошу. Все
засмеялись. Стало ясно, что Генка не понял вопроса. Уже
тогда, в
военкомате Кольку спросили, где бы он хотел служить. Он
ответил - на флоте.
- Но ведь там четыре года, на год больше?..
- Ну, так что ж?..
- Значит, море любишь?
- Да.
- А был ты в море?
- Нет...
Самым большим плаваньем для Кольки было - в Петродворец
на катере от пристани "Площадь Декабристов".
- Я много читал о море.
О море он мечтал с детства, с первых рассказов
Станюковича. Его тянуло в бескрайние морские просторы. Он
бредил штормами, экзотическими странами. Но полюбил море только
потом, находясь в море.
Из дневной школы после девятого класса ушел учиться на
матроса Саша Матин. Через год он приходил в школу (Колька еще
тогда в восьмом учился), показывал аттестат зрелости,
полученный им в заочной школе моряков. Рассказывал, что
собирается учиться дальше, на штурмана. Колька постеснялся
спросить, как поступить в морскую школу. И было ему тогда
только пятнадцать лет. Все равно бы никуда не взяли.
А вскоре после окончания школы уехал в Ригу учиться на
судомеханическом факультете мореходного училища Феса. Он даже
прислал Кольке письмо, в котором описал их занятия, подготовку
к предстоящей первой плавательской практике.
Разбередил он Колькину душу. Ему для учебы в училище не
хватало образования (он только поступил в десятый класс
вечерней школы), а учиться в мореходной школе не хватало лет.
Он уже ходил на улицу Двинскую, к Главным воротам морского
торгового порта, узнавал условия приема.
Все получилось совсем неожиданно. После приезда со своей
малой родины Колька догуливал последние три дня отпуска. Через
три дня снова ожидалось: "Прогресс", Семен Васильевич,
квадранты...
Случилось ему сопровождать своего сапернского друга Женю
Малышева, поступившего работать на мясокомбинат, в
военно-учетный стол комбината. ВУС мясокомбината находился в
здании Московского райисполкома. Пока друг ходил по кабинетам,
Колька сидел в приемной. Женька долго не выходил. Тогда Колька
вышел на улицу размяться, стал просматривать на стенде
"Ленинградскую Правду" и случайно прочитал, что в мореходную
школу производится дополнительный набор на обучение
специальностям матросов, кочегаров и машинистов паровых котлов.
Мотористы, видно, уже полностью были набраны. До окончания
набора, как и до выхода на работу, оставалось три дня.
Друга, конечно, он прозевал. Когда поднялся, долго еще
ждал. Потом спросил в кабинете, где Женька долго находился, и
ему ответили, что Малышев уже давно ушел. И Колька сразу поехал
в моршколу.
Все необходимые документы он собрал за три дня. На работу
вышел только для оформления расчета. Потом комиссия. А еще
через неделю он был зачислен курсантом в третью учебную группу
матросов Ленморшколы Балтийского Государственного морского
пароходства.
Во время учебы в мореходной школе Колька чаще жил в
Саперной, чем на Даче Долгорукова, дорога выходила немного
короче. За год особых впечатлений о Даче Долгорукова не
осталось.
22
А потом - бесконечные морские просторы. Первый теплоход
- "Кисловодск". Первое плавание, первые впечатления:
экзотическая Куба, чистота английских улиц, переход балластом
(то есть, без груза) через Атлантику, деревянная Игарка. Город,
о котором Колька знал еще в школе из учебника географии,
крупнейший лесной порт, выглядел большой, но захудалой
деревней. Деревянные улицы и покосившиеся неказистые домики
вдоль них. Курить на улицах не разрешалось. По известным
причинам. Фотографировать также. По неизвестным причинам.
В местной газете "Коммунист Заполярья" были опубликованы
его стихи. Самые первые стихи он опубликовал в газете "Знамя
Ленина", когда ездил в отпуск. Потом его публикации все чаще и
чаще стали появляться нс страницах бассейновой газеты
"Советская Балтика". Писать он не бросил. Море как бы внесло в
его творчество свежую поэтическую струю. Поэзия его
пропитывалась соленой морской романтикой. Помогали в написании
стихов занятия в литературном объединении при ДК Первой
Пятилетки, которые он посещал, будучи курсантом мореходной
школы. Объединением руководил талантливый поэт Глеб Сергеевич
Семенов. Занимался Колька всего один сезон, но получил много. В
это время занимались у Семенова такие поэты, как Соснора,
Кушнер, Городницкий, Галушко, Кучинский. Приходил на занятия и
читал стихи издавший тогда первую книжку Лев
Мочалов. Попал Николай в это ЛИТО таким образом.
Пришел на встречу выпускников вечерней школы. Сразу зашел
к Маргарите Николаевне. И в разговоре:
- Я теперь не одна. К нам после института поступил
молодой преподаватель русского языка и литературы Саша Кушнер.
Он тоже сочиняет стихи, и довольно хорошие.
Маргарита познакомила его с Кушнером, Кушнер с двумя
товарищами, выступавшими на вечере встречи со стихами. Один из
них был Александр Городницкий. В фойе во время перекура Колька
прочитал им несколько своих стихотворений. Нашли, что можно его
рекомендовать в их объединение. Дали адрес и время занятий.
Плавание эти занятия прервало.
Уходил в первый рейс Николай в нерадостном настроении.
Мать положили в онкологическую больницу. Сын навестил ее перед
уходом в рейс. Она его благословила. С "Кисловодска"
списывались в отпуск сразу несколько моряков. По его просьбе
практикант ЛВИМУ кореец Борис Дегай навестил Александру
Николаевну в больнице, чем она была очень тронута.
С приходом в Ленинград он шел в свой первый морской
отпуск. Целый год он не был дома. Пришли ночью. Ждать до утра
- никакого терпения. Таможенный автобус довез моряков до
кинотеатра "Москва", где легче сесть на какой-либо последний
трамвай. Но таковые уже прошли. А он даже толком не знал, где
мать и сестры. Знал, что мать выписалась из больницы, но где
она сейчас: в Саперной или на Даче Долгорукова?.. Ни туда, ни
туда таксисты везти не соглашались. И поехал он на Лесной, к
Науму. У Наума уже спали. Наумова друга встретили радостно, как
своего сына. Утром он должен был поехать на судно, оформить
отпуск, а затем, заехав на Лесной за вещами - домой. Но куда?
Николай попросил Наума зайти после работы ( он все ездил
работать на "Прогресс") на Дачу Долгорукова или в ясли, где
работала мать, и узнать, куда ему ехать. Но о его приходе
просил никому не говорить, узнать все разведывательно.
Александру Николаевну Наум нашел в яслях. Не удалось ему,
однако, обмануть материнского сердца. Сюрприза у сына не
получилось.
Сюрприз получился для него. Когда он из порта прибыл к
другу за вещами, все смотрели на него как-то странно, будто с
каим ожиданием. Не успел он этого осознать, как сзади,
откуда-то из-за занавески выскочила его мать и стала его
обнимать, целовать, разглядывать. И, конечно же, плакать. У
Бруков отметили его прибытие. Потом молодой моряк с матерью
поехали в Саперную. Там, у дедушки с бабушкой находились и
Юлька с Ольгой.
Мать рассказала Кольке последние новости о Даче
Долгорукова. После отъезда из поселка второго потока
переселенцев, жильцов червертого, пятого и шестого бараков
переселили в освободившиеся комнаты первого, второго и третьего
бараков. А их бараки и оба здания в конце поселка окружили
колючей проволокой, переделали все под тюрьму и поселили
заключенных с большими сроками. И все стали жить, как зеки. От
колючей проволоки их отделяло полтора метра деревянного
настила. Дорожка. По этой дорожке люди ходили по своим делам.
Укатится мяч у ребенка за проволоку, тот хочет его достать, а
охранник с вышки кричит:
- Уберите ребенка!
По ночам часто слышались автоматные очереди. Побеги. Все
бараки: и тюрьма, и жилье вольных людей - окружили высоким
сплошным частоколом. В нем имелись ворота на случай проезда
машин. Ворота охранялись и были почти всегда закрыты.
Единственная дырка шириною в две доски была у входа, на конце
деревянной дорожки. Яблоновские и корпусовские шутники не раз
заколачивали эту дырку досками. Идут люди на работу, а выход
забит. Да и сама Дача Долгорукова числилась как спецучреждение,
а не как населенный пункт. Баня и прачечная уже не
функционировали, но общая система отопления действовала.
Квартплату с жильцов не брали, и сама контора на Новгородской
улице уже не существовала. Руководство ЛенГЭС торопило
строителей со сдачей домов для поселения оставшихся за забором.
И так в течении двух лет. Доски полов в бараках прогнили.
Стекла окон были выбиты, окна затыкались подушками и одеялами.
Люди
уже не расселиться мечтали, а наоборот, съезжались друг к
другу для совместного проживания. В одной комнате с Александрой
Николаевной и ее дочерьми в третьем бараке проживали еще три
девушки. Веселее, экономнее, теплее.
Бывшие зеки из числа жильцов или те, у кого сидели
близкие, кидали через забор заключенным запрещенное для
передач: водку в мешочках с песком, чай, наркотики в сигаретах
или конфетах. Конфликты с охранниками были постоянными.
Рассказывают, может это и брехня, будто в Мариинский
Дворец, что на Исаакиевской площади, направлялась делегация из
трех человек: многодетная блокадница Тамара, круглогодично не
вылезавшая из своих валенок Анна Сегина и молодой, по-модному
одетый (для контраста, что ли) Вася Кедык. Вася во время войны
подростком был вывезен фашистами из оккупированной Украины и
проживал в немецком концлагере довольно продолжительное время.
Его речь трудно было представить без "майн либен фрейляйн",
"зер гут", "ауфвидерзеен" и других расхожих немецких выражений.
На прием к руководству попасть оказалось невозможным. А к
"слугам руководства" с большим трудом через одну уборщицу, что
провела их запасным ходом, они попали. Хотели узнать о
перспективах еще не расселенных жителей Дачи Долгорукова, а
узнали, как умеют грубить просителям в высоких соетских
инстанциях. Все трое были выдворены оттуда с милицией, так как
Сегина уже схватила чернильницу и намеревалась пустить ее в
голову грубой чиновницы в доме на Исаакиевской.
Александра Николаевна с дочерьми чаще находились в
Саперной. А в комнате оставалась баба Мотя. Много изменений и
среди самих жильцов. Умер новый сосед, муж материной подруги -
Калачев. По пьянке. Умерла Анна Сегина. Попал под поезд (шел из
Песочной от больной матери по шпалам) Толя Блинов. Повесился
сапожник и гитарист Юрка Малков. Застрелился Чудак. В третьем
бараке их комната стала соседней с комнатой Колькиной матери.
Чудак пришел с улицы, а мать его смотрела какое-то кино по
телику у Калачевых. Чудак пришел хмурый.
- Пойдем домой.
- Сейчас, Гена, приду...
- Иди скорей...
- Ну, Генка, ну, право слово, чудак... Дай кино-то
досмотреть.
- А то застрелюсь...
- Ну, иди, иди, сейчас приду.
Генка ушел, а минут через пятнадцать грянул выстрел.
Первой прибежала в его комнату из соседней баба Мотя, за ней -
Генкина мать и другие соседи. Генка полулежал, откинувшись, на
