на водку не хватило (ночнаЯ цена), что менЯ вдруг озлобило. Ух, как по-
валил снег!
Деловек и пьянРто был несильно С его, видно, просто повело в мою сто-
рону; задел плечом.
С Ну ты! С огрызнулсЯ Я с таким злом в голосе, что он спешноРспешно
затопал прочь. От греха подальше в самом прямом смысле.
Я даже погналсЯ (скользЯ по снегу плохонькими подметками) за ним. Хо-
телось ударить, уже ощутил ту, внезапную железность в мышцах, в кулаке.
Бежал, запыхавшись, ловЯ снежинки ртом.
Но Я остановился. Бог остановил меня. (Не дал. Не захотел.) Скажем
проще: чтоРто менЯ остановило. (Я не помнил что.) Снег валил. Я не увя-
залсЯ за тем пьяным. Я не бил кулаком в стекло палатки. Я не попал под
троллейбус... Улица за улицей, Я тихоРтихо шел. Пока не увидел в редею-
щей круговерти хлопьев входную дверь бомжатника, а сквозь стекло С силу-
эт вахтера. Услышал его негромкую жалобную дудку (а с ней, мысленно, и
флейту Наты).
Слабость во всем теле, но особенно в ногах. На третий этаж еле под-
нялся. СвалилсЯ в постель. (Не смог раздеться.) МенЯ словно бы выжали,
выкрутили, как старенькую домашнюю тряпку.
Сокомнатники не спали. Лысоголовый Сергеич протопал раз, другой мимо
менЯ (мимо моей кровати).
С Болен, что ли? С спросил он с нерешительностью в голосе.
Двое мрачных Сашек, сбросив ботинки и забравшись с ногами в кровать
(в ту, что ближе к лампе С к свету), играли в подкидного. Они играли
всегда только меж собой. У них были свои счеты, своЯ темнаЯ работа, своЯ
некрасиваЯ вьетнамка.
Один из них зорко глянул в мою сторону:
С Отстань от него. Лучше водки ему принеси! С сказал он Сергеичу.
Тот стоял посреди комнаты, конвульсивно дергаясь. (Занервничал. На
водку у него не нашлось.)
Я силилсЯ не бормотать, чтоб было без слов (чтоб длЯ всех прочих без
смысла) С только постанывал. Пробила испарина. Весь дрожал. Мои соком-
натники переговорили меж собой: водка или лекарство С на все нужны руб-
ли. Из продажного у менЯ имелась только машинка, смотались к вьетнамцам,
пришли Тхень и еще один, Ши, потрогали мой лоб и послушали мои стоны.
Потом осмотрели машинку. Да, они дадут за нее сколькоРто денег... Но это
только сговор, ночной договор С живые деньги завтра.
Сергеич уснул. Двое мрачных Сашек еще долгое времЯ сидели на кровати,
поджав ноги, и сбрасывали друг другу карты, молча, без эмоций. Мельком
один из них вскидывал на менЯ взгляд. Они не доверяли ни мне, ни моей
болезни. Но всеРтаки уснули. А менЯ лихорадило.
Среди ночи Я вдруг встал. И шарил руками, выгребаЯ мелочь из тех, из
других карманов С искал деньги. Зажег лампу, на что один из Сашек, под-
няв сонную башку, зашипел С мол, сейчас схлопочешь, стараЯ сука!.. Я по-
гасил свет и продолжал искать. Это было глупо: искать в темноте от-
сутствующие деньги.
Утратил реальность, С объявил Я себе. С Ищешь деньги на водку , когда
надо искать водку, соберись с силами, пойди к людям (одно из откровений
литературы, разве нет?), пойди и попроси...
И пошел: шел ночью, по бомжатнику, с его попискивающими крысами.
Вьетнамцы спали. Я вновь вернулсЯ на наш третий С самый гнусный этаж С
какиеРто полуодетые пропойцы, страшные морды отворяли мне с матом дверь.
К одним, к другим, к третьим. И ведь помогли. НашелсяРтаки озаботивший-
ся, один из них, затюканный подонок с подбитым глазом. Проявил участие.
Отыскал бутылку, шмыгаЯ соплей. Сказал простудным голосом, сколько тебе?
С а Я попросил:
С Дай не жалей. Сколько можешь. Мне бы напиться, С и беззвучно запла-
кал.
С Случилось? С сказалРспросил он (без особой охоты услышать ответ). А
Я и не отвечал.
Я только мотал головой, сбрасываЯ с глаз слезы. Он дал, поколебав-
шись, мне всю бутылку, Я вернулся, и, сев в постель, закутавшись в одея-
ло, всю ее выпил, по полстакана, чтобы и скоро, и сильно.
Зимний ветер все подвывал. (Не стихло и к ночи.) Я сидел на постели в
темноте: бутылка была нольРпять, на голодный желудок достаточно. Но
чтоРто во мне еще дергалось, не заглушалось, и тогда Я поискал в тумбоч-
ке у Сергеича (радедорм, полутаблетки, унимать пинки в зад), нашел их
ощупью. Припрятанное им на ночь С в трясущуюсЯ ладонь Я отсыпал себе
три... четыре... пять... шесть... семь (напомнило о радуге, о гармонии)
С остановилсЯ на цифре. И опрокинул все в рот.
Я еще добралсЯ от тумбочки до своей кровати. (Помню.)
Над головой уже нависал страшный обвал, а Я хотел воды,
выпить воды, опережающаЯ мысль: быть ближе к воде.
Мысль, нечаянно, мол, убил себя, вместо того, чтобы
устроить затяжной сон. Ближе к воде... Но грохнулсЯ не у
воды, а в шаге от постели (шум падениЯ С последнее из
реальности).
Проспал Я на полу, возле своей кровати, ночь, а может быть, две (плюс
лишние сутки). Новым утром, проснувшись (сокомнатники спали, в окне едва
забрезжило), Я пополз С в прямом смысле слова С к воде. Как лежал на по-
лу, так и пополз. До двери, открыл ее и С вперед С полз коридором, низом
которого свистел ледяной сквознячок.
ПоднялсЯ по коридорной стенке, но упал С однако же вновь встал и шат-
коРвалко вошел на общую кухню. Открыл кран, поставил табурет рядом (душа
уже кричала, но Я переставил табурет ближе), сел и прильнул головой к
крану, к струе. Я даже вскрикивал, так утолялась жажда. Я долго пил. По-
том сидел, невнятно мыча. Потом опять пил. СклонялсЯ к крану со стонами,
с кряхтеньем, с ознобистыми вскриками, помалу приходЯ в себя. И опять
пил.
Туман в голове, густ, как студень, стал рассеиваться. Туман редел С в
просветы на секундуРдве оттуда уже выглядывало как бы удивленное случив-
шимсЯ мое ТяУ. Я жил. Я осваивался. С утра продав вьетнамцам машинку,
получил деньги (боялсЯ пока что жить ночь без рубля). Вышел в магазин,
купил еды. На кухне этажа (незанятаЯ конфорка), бок о бок с Сергеичем, Я
поставил варить картошку, хорошо помню, как мыл ее, тер штуку за штукой,
поставил на огонь. Надо было поддержать силы.
Я хорошо поел. Середина дня. Я подумывал о мелочовой работе в ближай-
шем гастрономе, грузитьРразгрузить. Выздоравливая, человек с интересом
цепляетсЯ за заботы как за мелкие выступы бытийности С за разгрузку ко-
робок; за еду; за покупку теплых носков. Там и тут уже хотелось искать
себе занятие. Так что это случилось совершенно на ровном месте, когда к
ночи Я завыл. Этот приступ был стремителен, беспричинен. Я кричал и кри-
чал.
Оно (возбуждение) налетало поначалу легкое, легонькое, легковесное,
как ветерок. Образ страха был ткань С кусок полотняной серой ткани, при-
битый к стене гвоздиками и хлопающий на ветру. Ветер рвал в том месте,
где одинРдва мелких гвоздика (из ста, допустим) выскочили, и вот некий
край всей моей сущности теперь болтался, хлопал тудаРсюда, незакреплен-
ный. Сердце зависало...
С Оооо... Уууу... С И следом теперь налетала боль, настолько скорая,
настолько нещадящая, что человек в такие минуты уже не человек, не сам
по себе С он уже как ломаемаЯ ветка, как животное, он готов стать хоть
глупым, хоть кающимся, примитивно бьющим поклоны, каким угодно, С только
бы боль унять. ТАааа. Уууу...У С исходил Я криком. Крик (отдать ему
должное) снимал остроту налетающей боли: с воем, с каждым взвыванием
(ненадолго) Я словно бы тоже взлетал, взмывал в обезболенную высоту не-
ба. Это уже после Я пыталсЯ кричать словами, поначалу Я выл. Голова в
огне. Жар. А из детства С из далекого жаркого лета С выглядывает моЯ мо-
лодаЯ мать; мать стоит в раме окна, занавешиваЯ его серым полотном
(тканью) от палящего солнца...
В комнате под мой вой в ту ночь оставалсЯ только Сергеич. (Оба Сашки
ушли на поздний промысел.) Стараясь криков не слышать, Сергеич засунул
лысую голову под подушку. И все равно он дергалсЯ на кровати всю долгую
зимнюю ночь С умолял менЯ молчать, хотел уйти...
Дальше С с чужих слов. (Не все помню.) Я кричал, выл среди ночи, уже
ничего не осознавая. Сергеичу пришлось встать и хоть когоРто звать. На-
бежали вьетнамцы. Я разбрасывал их по комнате; хилые, мерзнущие, в неу-
добных шлепанцах, они тем более старательно и хватко висли на мне. Они
влезали на пустые кровати (обоих Сашек), чтобы прыгать на менЯ сверху.
Едва поднявшись с пола, в ушибах и в ссадинах, они вновь и вновь отважно
бросались со спины или сбоку, с уговорами, с просительноРвежливым мяу-
каньем, С и все это без малоРмальской передышки, не прерываЯ комнатной
охоты (облавы) ни на минуту, ни даже на секунду, столь невыносим был длЯ
них русский вой: утробные звуки чужого племени.
Но появившеесЯ посреди комнаты белое пятно халата сделало, что надо:
мои руки ослабевшими, а мой голос вдруг сходящим на нет. Я сам далсЯ са-
нитарам. В карете, в выстуженной машине, Я, правда, вновь пробовал
биться. Колеса скрипели на снегу. На поворотах, как только машину зано-
сило, Я ТплылУ, кричал, а санитары, подозревая, что больной со стажем,
спрашивали, в какую психбольницу везти. (Зачем кудаРто, если Я чейРто
постоянный клиент?) Мужики с огромными руками кричали мне в самое ухо. И
Я назвал С почти машинально С больницу, где Веня.
Больница, номер которой Я хорошо знал. Врач отметит после, что Я сам
определилсЯ в карете . Этот смышленый врач и счел, что Я давний клиент С
бил по щекам и спрашивал, в какой лечишься? С В какой? С В какой?.. С он
спрашивал беспрерывно, пока из моего подсознаниЯ (из под подсознания)
чтоРто паучье, как иероглиф, не вынырнуло С номер больницы С и помрачен-
ный мой рассудок тотчас его ухватил, назвал.
Случай из несложных, а все же госпитализировали, хотЯ уже на другой
день, утром, Я вполне пришел в себя.
Голова раскалывалась (возможно, от инъекций). Но стало легче, и вече-
ром Я уже с удовольствием поел. Оглядевшись в палате, Я счел, что мне
повезло: в знакомом месте. И ВенЯ гдеРто здесь же. И если что, Иван
Емельянович тоже какРникак знакомец и менЯ припомнит, подлечит.
В дороге, как мне рассказали, Я кричал и металсЯ самым бесноватым об-
разом. ВоРпервых, то есть более всего, Я в своих криках пророчествовал о
человеке погибающем С о Тчеловечестве, которое учитсЯ жить вне Слова,
потому что осталось без словаУ (мои обрывочные мысли тех дней) С это все
исходило из менЯ воплем, вызовом, проклятием погибающему человечеству,
машина мчала, а сам Я билсЯ в руках санитаров, их ухмылок нимало не сму-
щаясь. Вероятно, как все пророчествующие.
И лишь воРвторых, урывками, Я кричал, что Тне хочу убиватьУ. (Проро-
чества и вызов человечеству не исключали попискиваньЯ совести. Выла зи-
ма, но подвывала и флейта.) Санитары и на это лишь ухмылялись С пересме-
ивались, убивать, мол, уже староват, слабо, мол, тебе папаша! Веселые
мужики. Они умело лупили по щекам и со смешочками вкатили мне уже в до-
роге пару хороших шприцев. Узнал Я после. Было стыдно. Было неловко, как
если бы спящий, во сне обмочился. Нет, нет, Я не кричал впрямую не хочу
убивать, это уж слишком (кричал солдат, мой сопалатник), но чтоРто ведь
и Я кричал. И про нож. И про чувство вины. И Тне хочуУ тоже было. (Не
только стыдно. Еще и опасно.)
7
Но санитары же и успокоили: чего не наговоришь после
того, как весь вечер разбрасывал по углам десяток
вьетнамцев, С не Я кричал и выл: кричал ничем не
защищенный, нагой край моего ТяУ. У каждого есть.
А ведь мог бы и не попасть в больничные стены, расскажи Я хоть вполс-
лова в тот вечер полусонной Нате. (ДлЯ чегоРто же Я выставил рыхлого Ва-
лентина.) Рассказать за чаем С это как выпустить через потайной клапан
пары. Ната бы дула в свою флейту, и моЯ бы душа потихоньку дула в свою.
Не успел. Ждал чегоРто. Ее пожалел.
Так Я корил себЯ (уже несколько прагматически), а уж если корил, зна-
чит, ожил.
Еще через день Я уже как свой расхаживал по больнице. Шел к столам,
