Тусклые коридорные лампы. Ни души. Не оборачиваясь и едва качнув в мою
сторону головой, он произнес:
С Живет же такаЯ гнусь на свете.
То есть сказал мне и про меня. Я (от неожиданности) не среагировал.
Не понимал. Я почемуРто принял на свой внешний вид: между тем, на беглый
коридорный взгляд и в тот поздний час Я был вполне прилично одетый под-
жарый мужчина; в свитере, и даже с выступающим белым воротничком рубаш-
ки. Брюки помяты С верно. Но чисты. И ведь Я не был пьян.
Правда, как раз Я закашлялся. Из носа потекло, и, застигнутый, Я нас-
коро утиралсЯ рукой. Дто (возможно) его и возмутило:
С ... гнусь на свете.
Со мной рядом, это Ясно, шагал один из них С из вдруг возненавидев-
ших.
Я спросил:
С ДтоРто случилось?
Он косо глянул:
С Жаль мы пожилые люди. Не к лицу дратьсЯ и набить тебе морду.
Я согласился:
С Были бы помоложе С уже б сцепились.
И продолжал кашлять, исходЯ мокротой.
Мушкин пошел быстрее, как бы не в силах больше менЯ выносить, ни даже
видеть. И все бормотал, мол, гнусь, вот же гнусь какая...
Я шел сзади, отставал. Вдруг Я словно бы его вспомнил: знает. Видел.
Возникло (вспыхнуло) в памяти это лицо С его лицо С в тот самый вечер с
кавказцем, оставшимсЯ навечно (в моих глазах) сидеть на скамейке с ноже-
вым проколом в спине.
Если знает и видел, почему не заявил?.. (А просто потому, что не хо-
тел, он такой. Никогда и ни о ком не заявит. Живет свою жизнь.) ДойдЯ до
конца коридора, Я вновь увидел вполоборота его серое лицо, скрытно нена-
видящее С плоское, курносенькое и с жалящими совестливыми глазками.
Мушкин поливал цветы на подоконнике, из баночки. В томРто и дело, что
ничьи цветы. Коридорные. (Но оттуда, из окна С видно скамейку в сквере.)
В своей бабьей кофте он уходил. Полив цветы длЯ всех, шел, вероятно,
собой довольный. Сделавший на копейку. А Я машинально, то ли пробуя, то
ли опасливо провоцируЯ притихшую неизвестность, поспешил за ним С но
послушайте, Мушкин (Миушкин, поправил он), вы ведь старый общажник, по-
чему, скажите, надо гнать людей из жильЯ накануне зимы? почему вы, как Я
вижу, цветочки дохлые бережете, траву поливаете С а человека, меня, мою
жизнь не цените вовсе?..
Он едва повернул голову:
С Вашу жизнь? да разве ее нужно оценивать? неужели чегоРто стоит?
В бабьей полурасстегнутой кофте (прямо на майку, голаЯ выставленнаЯ
грудь), не повернув плоского лица, он сказал вдруг с подчеркнуто угрожа-
ющей интонацией:
С Не сердите меня.
И добавил просто, без иных оттенков:
С Я бы с удовольствием вас расстрелял. Не сам бы, конечно. Но Я поп-
росил бы солдатиков. Вот вам С ваша жизнь. Вот вам С ответ. Таких, как
вы, просто бы вывести с земли...
Я спросил С негромко:
С Но почему?
С Заметьте, С сказал он (опять с той же угрожающей интонацией). С За-
метьте, что Я не хочу говорить о всяком ином деле.
Я тотчас смолк. Я смолк, не стоило и выспрашивать. Не стоило выяв-
лять, ни даже на глаза, пожалуй, ему попадаться.
Мушкин отвернул свое плоское лицо. Уходил коридором.
Командировочный храпел. Не включаЯ света, Я разделсЯ С шагнул к своей
койке (у окна).
Не было слов. И не мог припомнить. Хотелось сказать, хотелось нашеп-
тать хоть бы какой застрявший в моем мозгу кусок текста, фразу, строку,
есть же светлые! Душа спохватывалась и нетРнет подвывала С как больная.
Я вперсЯ глазами в окно, в клочок звездного неба С и смотрел, смот-
рел.
Наутро Я ушел.
Приискать с ходу ночлег непросто. Дем мучительнее и дольше выпирают
из дома, тем стремительнее оказываешьсЯ вдруг на улице.
Дерез два дня, набегавшийся, Я коеРкак приткнулсЯ в старинную мос-
ковскую общагу, что за Савеловским вокзалом. Койка с 16-го числа (еще
через сутки). В отличие от многоквартирного дома, где Я сторожил (и жил)
и который звалсЯ общагой лишь по привычке, эта, новонайденнаЯ С действи-
тельно общага. Функционировала, говорят, еще с тридцатых годов. Бомжат-
ник.
Но Я надеялся, что на времЯ и что перевалочный пункт: гдеРто же Я
должен жить зиму.
В самый день моего ухода Акулов добилсЯ ужесточениЯ еще и на входе С
не изРза меня, разумеется, а вообще дисциплина. НоваЯ метла мела. Воз-
никли сразу два дюжих вахтера в пятнистом одеянии афганцев. Просто так
постороннему человеку уже не войти. (Мне в том числе.) Висело объявление
о тишине ближе к ночи и о порядке посещения: о гостях.
Ночь провел у кавказцев. Никогда прежде Я не спал в торговом киоске С
сами менЯ позвали, окликнули, когда Я в первой растерянности стоял у об-
щажного входа. Дто, инженер, С выгнали?.. (У менЯ были целые сутки впе-
реди: куда деться?) А они, кавказские мелкие торговцы, хорошо знали, что
такое быть изгнанным внезапно.
С Заходи, отец.
Я спал среди банок пива, кокаРколы, коробок с шуршащим печеньем.
ЭлектрическаЯ печурка давала сколькоРто тепла. И воняла. Кавказцы ушли
кто куда. (Мужчин кормят ноги.) ОсталсЯ заросший тощий малый, сизощекий,
с выбитыми зубами. Он беспрерывно курил. Он спал в одном углу, Я, скор-
чившись, в другом. (У него был с собой нож. У менЯ не было.) Я ворочал-
ся. А он спал совсем тихо. Проснувшись, он покормил меня, лепешка, лук,
кофе из горелых корок.
И всеРтаки под крышей, не на улице. Тот, с проколотым сердцем, остав-
шийсЯ в ту ночь сидеть на скамейке, мог быть его родич. Как знать. Я не
спросил. Это было лишнее. Я принял их заботу просто: это жизнь. Это
жизнь, мы ее живем. В тот раз он отнял у менЯ деньги, и Я постоял за се-
бя. (Не за деньги. За свое ТяУ.) В этот раз они обогрели меня, накорми-
ли, дали ночлег. И Я был благодарен. Не за кофе и не за плащишко на
рыбьем меху, которым ночью какРникак дали укрыться. За свое ТяУ.
Спросил перед уходом, не надо ли заплатить. Денег не было. Но Я спро-
сил.
С НеРе. Будь здоров, отец! С и кавказец развел руками, мол, все в по-
рядке. Три зуба спереди у него были выбиты, он улыбался.
16-го вечером, уходя, Я оглянулсЯ с расстояниЯ на покидаемую общагу С
на дом. На окна. Как раз падали, по одной, снежинки новой зимы. Компози-
циЯ изгнания. И окна в подсвет зажглись, тусклым и желтым: нестирающиесЯ
знаки места, где тебЯ любили.
Так же Я оглянулсЯ на дом (поможет или не поможет, а ты оглянись!),
когда выбежал вслед за Дубисовым, уже прихватив нож и сунув за носок, в
ботинок. Долго мы в тот вечер с ним шли. До окраинных хрущевских строе-
ний... Дубика Явно устраивало поднятьсЯ на самый верх пятиэтажки, под
крышу, где обычно хлам и старые детские коляски. Подымались шаг в шаг.
Напоить и там менЯ бросить, хоть заблюйся. Или же, напротив, из прия-
тельских чувств он не хотел бросить пьяного агэшника на ночной улице
(хотел, чтобы Я проспалсЯ в тепле, это тоже не исключено). Так или ина-
че, он сам искал, и Я догадался, онРто найдет хорошее место.
Собачье скерцо
ВолодькаРмаляр С человек счастливый, таков от рождения.
Володьке полста, то есть помладше менЯ и к тому же дебилен, но в на-
шей трудовой паре он С старший. Ладить с ним просто. Обмануть С еще про-
ще. Счастье его простецкой жизни видно сразу, как только он обмакивает в
краску кисть: глаза его округляются, он даже задерживает вдох. Млеет. И
водит, водит неустающей рукой... По совету какогоРто хмырЯ С здесь же, у
гаражей С мы разбавили краску дрянным сливным керосином, предложенным
нам задешево. Краски, и точно, стало много больше. Красили валиком на
палке (вместо кисти): валик краску сжирал, зато как же быстро красилось!
Быстро и деньги получили. Но один из заказчиков ударил Володьку по лицу,
а поручившаясЯ за нас Зинаида оттаскала за ухо, так как после добавлениЯ
Ткеросиновой дряниУ гаражи день за днем никак не сохли. Машины всей ок-
руги казались больными. (Как в нарывах С в пятнах краски, потекшей под
солнцем с крыш и стен.) Узнав такую машину на дороге уже издалека, Во-
лодька тотчас приветливо махал рукой: наша, родная!..
Когда красим, Володька жаждет рассказывать. Я уже несколько раз озна-
комилсЯ с его детством, отрочеством и юностью, вплоть до вполне де-
бильной попытки женитьсЯ на своей же тетке С счастливое, по его словам,
времечко!
Красим, трудимсЯ С рот Володьки полуоткрыт. Слышу свистящее легкое
дыханье счастливца.
Но вот бежит собака.
С Видал? С спрашивает Володька.
И если Я отвечу что угодно С нет, С или: а что там? С или: угу, С ишь
ты! С да ну ее !.. С любаЯ из нехитрых реплик спровоцирует его на полу-
часовой монолог.
С Видал? С спрашивает Володька.
Молчу. Крашу.
С Собака, С Володька уже ослабил кисть и заметнее приоткрыл рот, го-
товый говорить о детстве, юности и попытке женитьсЯ на тетке.
Молчу.
С Рыжая. Надо ж как! С говорит он ей вслед.
Но Я непобедим, молчу, вожу кистью. Зато, когда в обед перекусываем,
варенаЯ колбаса, батон и полбутылки водки, Я в свою очередь спотыкаюсь о
Володькино молчание С о его недвижное (никуда не движущееся) счастливое
бытие здесь и сейчас, на траве, в тишине, меж двух недокрашенных гара-
жей, исходящих острой керосиновой вонью.
32
Сидим на бревне, хорошо сидим. Легкий водочный хмель на
ветру сносит мое ТяУ к былым дням. Не трава, не толчеЯ
крючковатых травинок и не сор подзаборный С это вязь
текста возникает перед моими глазами, а пальцы рук
рефлекторно (собака Павлова) сами собой заводят мелкий
припляс, просясь к пишущей машинке, тукиРтак, тукиРтак.
С Володьк! С Теперь Я затеваю расслабляющую болтовню: что с оплатой С
и дадут ли нам все деньги сразу? и как быть (как оспорить), если недода-
дут?.. Но Володька сопит, молчит. В чем дело?.. А ни в чем. Оказывается,
ЯРто с ним за весь день возле олифленных заборов словом не обмолвился...
Я смеюсь:
С Так мы ж работали. Кто, Володька, во времЯ работы разговор ведет?!
С Самое оно, С говорит с укором. Обижен.
Гаражи и заборы С Я был доволен деньгами; на круг хватило и себе, и
расплатитьсЯ за былое жилье у Зинаиды. КакоеРто времЯ попахивал кероси-
ном. Посвистывал. Тогда же (без всякой цели) решил хорошо расстатьсЯ с
Зинаидой, купил ей желтоянтарные бусы и бутылку портвейна. Я приласкал
ее, мы провели часРполтора. Зинаида снова недоумевала С БВГДЕЖЗ И
ЙКЛМНОПРСТУФХЦДШЩЪЫЬЭЮяабвгдежзЁ кл м
ноп°±І¦ґµ¶·ё№є»јЅѕ¬АБВГДЕЖЗИЙКЛМНОП Р
СТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮяабвгдежзийклмнопрсту ф
хцчшъэяяяыьэюяне знала, как понять во мне перемену. Вдруг тоже
сделалась нежной. Тихо (боясь спугнуть) нашептывала: ТОставайся. Раз у
нас опять дело пошло...У С Даже попробовала курить, на менЯ глядЯ.
От счастья, что ли (как мало надо!), она забыла, что менЯ сюда больше
не пускают. Пятнистые парни на входе придержали мой паспорт, пропустив к
Зинаиде именно что на часРполтора. Еще и записав на бумажке времЯ с ми-
нутами, когда Я пересек границу.
С Володькой распрощались у метро. Оказалось, Володька вовсе бездом-
ный. Бомж. (Но в отличие от меня, уже привык.) Жмем руки. Пока. Пока.
С Где ты живешь? С этак легко спросил Я, полюбопытствовав у счастли-
вого человека. (Может, и Я там зацеплюсь. За чьеРто счастье.)
Он тоже этак легко ответил:
С А нигде.
Как отвратительно строили эти десятилетиЯ в Москве наверху и как неп-
лохо (с теряющейся, но не потерянной до конца лубочной эстетикой) лепили
метро, станцию за станцией С под землей, внизу. Подземность чувств С не
только мое. Душа многих тяготеет сюда, под своды, от дневных глаз по-
дальше. Почему?..
С ... Дай! Дай ему пинка! С Пьяный, грязный, ссутулившийсЯ мужичишка
(закурил в вагоне метро!) был за нарушение тотчас выброшен вон. Всеми
