альнаЯ мастерская) Дуб увлексЯ и сам едваРедва менЯ не забыл и не забро-
сил: он клюнул на Яркую болтливую пару С молодой наш, уже модный худож-
никРабстракционист, с ним девицаРамериканка Кэрол (и вкруг них, конечно
же, россыпь начинающих).
Дубик, душой и телом уже с ними (шустЮр!), хотел менЯ сбыть, то есть
даже совсем хотел выпроводить, однако теперь Я все помнил: а где же,
мол, выпивка крутаЯ и обещанная? С А Дуб уже занервничал, торопит меня:
ТИди, иди, Петрович. Пока!У С Но нет же. Не ухожу. Не соглашаюсь. Дубик
покраснел и сует мне добытую здесь же, прямо со стола, бутылку, мой го-
норар: ТЯ же тебе сказал С пока!..У С Однако Я не ухожу. Нет и нет. Дуб
подзабыл одно правило, есть у нас такое: бутылку жаждущий берет со стола
(себе назавтра), а напитьсЯ жаждущий хочет у стола (сегодня, сейчас).
Гонорар был мал, недостаточен. Разве что аванс. Некоторое времЯ мы выры-
ваем (все поРтихому) бутылку друг у друга, крепкие руки, отмечаю Я (будь
начеку...).
Так что теперь Я не отставал, ходил за Дубом, не упускаЯ
из виду. Я даже протолкнулся, весь потный, за ним к
столу С Дубик там крутился, как пьяный солнцем шмель.
Американка манила. Сияла выпуклым лбом. Но на ее угол
стола пробитьсЯ было еще труднее, чем к выпивке. Кэрол
плотно окружена молодыми. Смех. Свист. Кэрол учит на
русском наши родненькие матерные слова, учит вслух, все
вокруг счастливы и хохочут. Дубик нервничает. Меж тем
молодой абстракционист вынес полотно, открыл С все вновь
расступились, начинаютсЯ ахи и охи; Кэрол, тоже
пьяненькая, уверяет, что она сейчас же звонит в
посольство (нет, не позвонит, а прямо едет туда!) и даст
знать своему богатому чикагскому другу, чтобы он,
чокнутый, картину купил. С ее подачи. Деньги есть,
деньги у него всегда в кармане. В правом или в левом
кармане, это не вопрос. Он богатый чудак. Да, можно
считать, что он уже купил. Купил и поехали дальше, твою
мать... С говорит Кэрол, под общий восторженный смех.
Художник, гибкий, как пробудившийсЯ хищник, нырнул в тусклые полупод-
вальные закрома. Сейчас появитсЯ с новой картиной. Ждали. До Дубика ма-
лоРпомалу доходило, что эта пара занята сейчас друг другом (окрыленный
художник и Кэрол) и ему в руки не дастся. СегоднЯ во всяком случае. А
может, и никогда. Дуб уже сердился:
С Дто за абстракция? Одни перекосы! Мазня! С и он отвергающе взмахи-
вал рукой, отрицал, спец по Кандинскому, смелый в чужой мастерской.
Ко мне подвалил молодой мудак и стал выталкивать вон. ДвумЯ руками,
гдеРто выучившись, ловко и больно толкал, тычок за тычком. Он принял ме-
нЯ за одного из стариков, бывшего деятелЯ Союза художников С за соста-
рившегосЯ на подачках некрупного секретаришку. А Я не смог бы от него
отбитьсЯ без возни и без шума. Я помнил, что нож, что при резком движе-
нии вывалится. Нож у ноги угрелся. (Как бы и нет его, только тяжесть при
шаге, если шаг скор.) Толкавший менЯ кричал: Т...Дто ж ордена снял?
Брежневские выкормыши! Бездари! Когда вы только подохнете?!У С злобно и
пьяно выкрикивал, а главное, больно толкал в грудь. Вопил...
В следующей мастерской (уже рябило в глазах, устал) мы нагнали, нако-
нец, наших дневных пьянчужек: здесь осели Василек Пятов и Киндяев, Гоша,
дизайнер Рашид. МенЯ посадили на табурет, кормили магазинными пельменя-
ми, серыми, слипшимися, но горячими и в обжигающе горячем бульоне (мне
было кстати). Василек пошучивал. Гоша с ним спорил.
Смешно: пельмени они варили в большом чайнике. Табурет занят. Я сел
было на пол, как сидел Василек, но понизу дуло. Почки заныли, Я встал,
поискал С сел, наконец, на какойРто свернутый тюк с бельем. И сидел ста-
рик стариком. Устал. (МоЯ пауза. Законная, Я старше их лет на де-
сятьРпятнадцать.) А Дубик меж тем Яростно спорил. Дубик свой. Как всег-
да. Знающий стукач энергично размахивал рукой, описываЯ нам окраину Па-
рижа, последние дни НиколЯ де Сталя. В сизой накуренности, в дыму и в
разнобое самолюбивых голосов Я не мог не оценить его неиссякающей говор-
ливой силы. Но и другие говорили. Сидели на стульях. На табуретах. На
полу. Париж... Американские выставки... Бульдозерщики... Целков... Шемя-
кин... Сто тысяч... Двести тысяч... (Мы в свое времЯ тоже ставили вехи,
алмазные зарубки: Новый мир... Издание во Франции... Галлимар... Ар-
дис... снежок с забытых вершин.) ТХороший писательУ, С вдруг сказали. А
Я расслышал, кажется, обо мне.
Об агэшнике на кухне такое нетРнет и надо сказать, пусть ему померца-
ет. Милостыня, бросили словцо, жалко ли словца, если ты всю жизнь изго-
ем. (По их мнению, изгоем. Я мыслю иначе.) А ктоРто дал мне закурить.
Появилась рядом и женщина, высокая, с бедрами. Положила на менЯ глаз.
Если об агэшнике трубят, на женщину действует: женщина открыта, как при-
рода, как степь, она суха и в степном этом смысле всегда ждет (а
вдруг?). На чуть плотского, на чуть обещающего, настоящий приемистый
острый глаз. С квартирой. С теплыми кв метрами недалеко от метро. Я ни
мыслью в ее степь не колыхнулсЯ (Я не Вик Викыч, Я общажник). Тогда она
подошла ближе, держалась хозяйкой, руки полные, и, прислонясь, чуть на-
давила теплым бедром. Я на табурете, Я ощутил; стояла рядом.
Я не обернулсЯ С только длил минуту (потреблял ее теплую тяжесть). Я
мешкал, а мне предлагалась всЯ бесконечность немужского мира. ТЛариса?У
С желаЯ угадать имя, спросил не оборачиваясь. (И уже не сторонясь ее
греющего тела.) ТЛидаУ С смеясь, уточнила. Но уж так повелось: когда ме-
нЯ напрямую брали, Я не давался. Я ждал. Женщина свернет. (Они сворачи-
вают С Я по прямой.) Она менЯ вскоре и оставила; летучаЯ особь. Уже с
кемРто другим. Пейзажист некий. Подошла. С той же лаской хозяйки. С тем
же теплом бедра.
В другом углу, на табуретах, спросили:
С ... А старикан, пьянь эта С кто он?
С Его Василек знает.
С АРа!..
Возможно, обо мне. Уже староват длЯ них, мужик за пятьдесят, в разби-
тых ботинках, шастающий из тусовки в тусовку в поисках выпивки. Пьянь.
(ТаскаетсЯ за мелким стукачом, вообразив, что спасает свою биографию длЯ
веков. И что гебистские анналы единственные, что станут вровень с Таци-
том.)
Мысль вновь и вновь вползала мягким следом, чтобы как бы нечаянно
сделать мои руки ватными, а сердце готовым жалеть. Боль ведь не в веках,
не в долгих столетиях С в моем кратком ТяУ, здесь и сейчас. Дто с того,
если одним оболганным больше или меньше, когда их в анналах десятки ты-
сяч? Людишкам и вовек не разобрать эти пестрые километровые списки. Как
сказал один китаец: только забыть.
Началась икота; занервничал. Один из молодых и сильных, типичный бо-
родач (возможно, скульптор, вот у кого ручищи!) тут же ко мне устремил-
ся:
С Поди. Поди... ПроблюйсЯ С потом придешь, С Он толкал менЯ за дверь,
столько же брезгливо, сколько жалеючи. Свой.
Я вывалилсЯ на свежий воздух; у подъезда меня, и правда, вырвало. Это
хорошо. Ночь. Звезды. И блевотины под ногами Я не видел С уже темно.
Надо. Отступать некуда. Два с лишним десятилетиЯ барабанил по клавиа-
туре машинки. Мое ТяУ, мои тексты (Я теперь нажимал и на тексты) выбро-
сить в угоду тому, что он тоже человек?.. Да, выбросить, С сказал Я
вдруг сам себе. Да, человек . Хмель выходил. Хмель словно вываливалсЯ из
менЯ кусками. Но оставшиесЯ куски (пласты) были все еще огромны. Я сла-
бел... опять моЯ пауза.
Так вот и таскаютсЯ (так бесконечно) по знакомым местам в надежде до-
бавить С в упрямой надежде не дать пройти опьянению и накатывающим ему в
подхват неуправляемым мыслям. У пьяной ночи своЯ композиция, свой поми-
нутный крепеж. Идти, добываЯ очередной обжигающий глоток не там, так
тут, С это привилегиЯ и одновременно цель. Это и забава, и рулетка.
ИзысканнаЯ и игроваЯ нацеленность интеллектуалов даетсЯ не всем. Нам С
да. (А они пусть спят. Они С это люди.)
Я стоял, покачивался. Уже редкие шли машины. Промчалась
скораЯ помощь. (Подумал о брате Вене, как он там?)
Вышел Дуб.
С АРа. Ты здесь?.. С И меня, ждавшего, он похвалил: С МолРлодец!
И показал полную бутылку, тот самый мой гонорар. На теле бутылки
сверкнули змейки отражений.
Мы двинулись дальше.
Дубик менЯ не потерял, а Я не потерял его. Дуб старалсЯ С Я тоже. Я
какРто вдруг сжилсЯ с ним. Шли рядом. Такова жизнь. Наши с ним два столь
разных дела не могли стать одним, но ведь они совпали, совместились, а в
надолго затянувшемсЯ совместном деле попутчик, хочешь или нет, почти
родственник.
С Выпей, брат, С стукач, инстинктивно чуткий, еще и иронизировал. Не
целя, он попадал. Не сознавая, что у слова брат есть смысл.
Я делал глоток, придававший силы. Но, похоже, не только мне С Дуб то-
же после каждого моего прикладываниЯ к бутылке веселел. А улицы унылы.
Раз десять за этот полутемный переход, за этот (не самый длинный) отре-
зок наших блужданий и выпивонов по ту сторону Таганки Я думал отменить
тяжкое предприятие. Колебался. И каждый раз возвращалсЯ к исходному мо-
тиву: некуда деться; вынянченное, выпестованное всей моей жизнью, он за-
губит мое С большее, чем Я.
Нас остановил милиционер. В темноте Я почувствовал, как менЯ схватили
за плечо и С рывком С развернули. Я тут же перестал пошатываться, выров-
нял тело, не желаЯ оказатьсЯ в милиции. Я уже не был сильно пьян, а по-
шатывалсЯ просто так, из вялой ночной привычки (и отчасти длЯ Дубика).
Милиционер развернул менЯ к себе лицом. Смотрел. А второй начеку стоял
поодаль. Ко всему готовый. В опущенной руке дубинка.
И с какой же прорвавшейсЯ в голосе страстью, с какой вдруг заботой
Дубик тотчас устремилсЯ ко мне и к схватившему менЯ менту: стоп, стоп,
лейтенант!.. Дуб не мог позволить им менЯ забрать, ни увести в сторону,
он не мог и помыслить о таком, Я был его добыча. Он, как узналось после,
готовилсЯ потратить на менЯ минимум еще кассету, 90 минут.
С НоРно, лейтенант. Мы приятели. Мы гуляем. Все хорошо, лейтенант!..
С заговорил Дубик, бросившись к нам. И ведь как быстро разглядел во тьме
чужие звездочки.
Теперь и Я перед лейтенантом выпрямился, с некоторой даже нарочи-
тостью С мол, трезв и крепок! смотри! Я хотел идти, хотел продолжать
путь, и тоже ведь, моЯ добыча, Я не хотел остатьсЯ без Дубика.
Д Я коротко и напористо объяснялсЯ с ними. Я стоял поодаль. Но чутко
слушал. Быть отмеченным милицией С плохое начало любого дела; хуже не
бывает. Мне стало чуть полегче, когда Дубик также не захотел засвечи-
ваться. Ни корочек, ни какогоРлибо удостоверениЯ он не показал им, ниче-
го С а, мол, паспорта, с собой, увы, нет.
С Петрович, С обратилсЯ он ко мне. С Есть у тебЯ паспорт?
Я колебался: произнесу два слова пьяным баском С могут забрать, скажу
слишком трезво С насторожитсЯ Дубик; Я молчал, серединка золотая, не
подведи.
Меж тем это было худшее, что можно придумать: милиционер, реакциЯ на
молчанку, вдруг придвинулсЯ ко мне и быстро провел руками по груди, по
брюкам. Надо же. Он даже по коленям, оглаживая, провел, а вот до носков
моих в ботинках не добрался. Я онемел.
С Пустой, С сообщил он второму, даваЯ понять, что вполне менЯ обыс-
кал.
А тот подступил ближе, сам вывернул мне брючные карманы, выскреб от-
туда бумажную труху. И пятьсот рублей.
С Разве ж деньги. На штраф нету! С негромко произнес Я, пока он све-
тил фонариком на купюру.
Он оценил (мой голос). Не вовсе, мол, пьян.
Купюру вернул. Но все крутил в руках мои незначащие бумажонки: кви-
танциЯ за свет в сторожимой квартире, билет на электричку. Голос ли мой,
негромкий и трезвый, неожиданно его встревожил. Трудно сказать. Ясно бы-
ло одно С всматривается. Сейчас спросит.
А Дуб, с лейтенантом, к этой минуте уже закурил, угостив того хорошей
сигаретой, взятой у Кэрол. Пахнуло дымком. Они беседовали С к ночи, мол,
