лософиЯ вытеснения.
29
Казалось, что эти люди слишком долго менЯ терпели и
любили С почему бы теперь им не попробовать не любить.
С Но все равно можно жить, С уверял себЯ Я (вслух, в пустой квартире
Дерчасовых). В конце концов, что мне до их чувств. А на жизнь нелюбимым
(и потому изгоняемым) можно, мол, тоже посмотреть не как на злоключение,
а как на при ключение С некое интеллектуальное и поРсвоему захватывающее
приключение с твоим ТяУ.
Ко мне вечерами (Я у Дерчасовых) никто, разумеется, и ни разу не при-
шел пить чай, ни рассказать про жизньРзлодейку, ни даже мрачно спросить,
нет ли во вчерашней выдохшейсЯ бутылке глотка водки.
Зато какРто, подымаясь по лестнице, Я расслышал, наконец, выраженный
вслух глас народа С трое (этажом выше) стояли там, покуривали: Т...А пи-
сателишка? Надо бы заявить на него в милицию. Если добром не уходит!У С
ТЗапростоУ, С ответил второй голос, правда, негромкий, неуверенный. Они
менЯ не видели. Третий скрепил: ТБомж и есть бомжУ, С и сплюнул никотин-
ной струей в пролет вниз. Слюна летела мимо меня, обдаваЯ ненавистью.
Даже пьяндыги, обычно заискивавшие, набрались независимости. Им
объяснили, что такое свое жилье, свои углы, свои кв метры С и даже у
них, запойных, когда они видели в коридоре меня, вспыхивало теперь в ли-
це глуповатоРсчастливое выражение собственника.
Соседствующее с выражением всех обманутых: ведь нас все равно обма-
нут, не так ли?
МенЯ тем временем угнетала, обессиливала мысль (тоже из литературы,
но тоже моя) С мысль, что Я порушил в себе нечто хрупкое и тонкое, дан-
ное мне с детства. Мысль и рисовалась как детскаЯ игрушка, десятилетиями
забытаЯ гдеРто под старинной кроватью С матрешка, паровозик, рогатка,
кубик С не знаю что...
Старая, старенькая, как мир, мысль, что, убив человека, ты не только
в нем С ты в себе рушишь.
ОтслеживаЯ мысль, Я рассуждал и всяко философствовал, Я как бы зажи-
мал рукой рану С Я был готов думать, сколько угодно думать, лишь бы не
допустить сбой: не впустить в себЯ чудовищный, унижающий человека сюже-
тец о покаянном приходе с повинной. Покаяние С это распад. А покаяние им
С глупость. Психологический прокол, когда в здравом уме и памяти человек
вдруг записываетсЯ на прием, Является, садитсЯ за столом напротив и...
убил, мол, гебэшника, погорячилсЯ в аффекте! (Простите. И дайте поменьше
срок.)
А ведь будет легче, нашептывала совесть. Как только расскажешь С лег-
че.
Но тут же, поспешая, Я вслух протестующе вскрикивал: а почему мне
должно быть легко? убил С и помучься. И нечего облегчать жизнь...
Я еще только сходил кожицей (первым слоем), а они С вернее сказать,
оно, их желейное коллективноРобщинное нутро, уже среагировало и вовсю
менЯ изгоняло. Оно менЯ отторгало, чуЯ опасный запашок присутствиЯ на их
сереньких этажах одиночки с ножом. (Опасный, в том самом смысле С мне
все позволено.)
Жилье и закрепленные кв метры тоже значили. (Собственнический инс-
тинкт лишь обострил.) Но общаЯ на этажах встревоженность и страх, спешка
менЯ изгнать С это был всеРтаки их инстинкт на кровь и на чужака.
Это был пробудившийсЯ инстинкт на чужого С защитный по сути инстинкт,
перешедший (превентивно) в агрессию: в упреждающее желание от менЯ изба-
виться.
Зинаида, конечно, менЯ покормила. В лице вкрадчиваЯ мягкость.
С Дто?.. И Зинку пришлось вспомнить? С Улыбнулась и прямо, отважно
сказала, что так и быть, готова постелить постель и менЯ приютить.
Готова воевать с общагой, да хоть и со всем миром, но завтра (в край-
нем случае послезавтра С она ведь не даст себЯ обмануть!) мы должны сов-
местно посетить загс. Провоцировала, конечно. Пробовала. А Я даже не
хмыкнул. Не засмеялся. Не смешно.
Но тут же и спохватилась, испугалась протянутой своей же соломинки,
мол, шутка, Петрович, С тебе, мол, все это не нужно (верно) и тебе, мол,
уже не помочь. Все равно тебЯ выставят.
С И мне спокойного житьЯ не дадут, С И Зинаида вздохнула. Знакомый
вздох.
Соседка Зинаиды (квартира рядом) С Гурандина, та еще дамочка, муж в
собесе; оттуда и приполз слушок, что Я из общаги никак не ухожу и, веро-
ятно, собираю соответствующие справки: замыслил претендовать на часть
их, общажного жилья. Мол, дйлите собственность С делите на всех. И уж
вовсе как бред (дурь, до какой может докатитьсЯ всполошенное коллектив-
ное бессознательное) С слух, что на нищенские, собранные сторожением
деньги Я покупаю себе одну из квартир: на их, разумеется, этаже.
С Как одну? С возмутилсЯ Я. ДегоРчего, а денег хватает, и, глядишь, Я
куплю половину этажа, а их всех выселю на хер в Строгино (пенсионеров С
в Митино)...
С Будет болтать! С пугалась Зинаида. Она и вообще пребывала в испуге.
Боялась, как выяснилось, Зинаида и за сынов С вернутсЯ из армии, а
как им жить, а молодежьРто расцвела вокруг и на улицах совсем иная! Я
этого не находил: молодые как молодые. Не злее нас, но пока и не добрее.
Они, молодые, и жилиРто не здесь, а как бы на других планетах С в
иных, в сексуально активных эпицентрах Москвы, по уши в своих тусовках и
диковатой музыке. Казалось бы, что им общага, что им твояРмоЯ собствен-
ность и передел наших затхлых углов С ан нет! С они тоже свежими юными
глазами посматривали и послеживали за общей интригой в коридорах. Следи-
ли как за обретением собственности, так и, в частности, за ежедневным
приростом нелюбви ко мне (к таким, как Я), также и здоровались уже через
раз, ждали изгнания. Известно: молодым по душе очистные работы. (Очисти-
тельные.) Им нравилась необъявленнаЯ травля. Дурачки.
Из остро жаждущих крутилась в коридорах еще и шустраЯ бабенка, Галина
Анатольевна. Приятная. Смешливая. КогдаРто давно (давненько уже) оба под
сильным хмельком мы с ней мило слюбились, понравилось, еще и продолжили
под случай раза триРчетыре, не больше. Теперь она тоже почемуРто хотела,
чтоб мне, здесь зажившемуся, Тдали наконец пинка!У И едва ли не каждый
день ждала теперь в коридорах драки. У этой Галины Анатольевны реши-
тельно не было никаких ко мне счетов. Ни положительных. Ни отрица-
тельных. Даже представить не могу, в чем тут затаилась встревожившаясЯ
женскаЯ суть. Возможно, всех ее возлюбленных рано или поздно били. (Я
был как недостающее звено?) Но, возможно, именно отсутствие ко мне пре-
тензий и недостача каких бы то ни было чувств (шаткий вакуум внутри жен-
щины) как раз и влекли милую Галину Анатольевну к жажде коридорного на-
силия.
Я, выждав в коридоре, прямо спросил ее:
С Галь, а Галь. ТебеРто чего надо? В чем твое дело?
Она сначала зашипела. Потом изогнулась. И, гибкаЯ (очень гибкое,
страстное тело), словно бы вытягиваЯ шею в сторону шестого этажа, где
жил наш вояка, она крикнула:
С АкулоРов! Поди сюдаРа!
Никто не откликнулся.
Тогда милейшаЯ Галина Анатольевна просто ушла, а Я, озлившись, смот-
рел ей вслед, в зад и пыталсЯ вспомнить, какой он в голом виде. Ну, коб-
ра.
Акулов и был, понятно, главным.
Он стал солиднее, не хорохорился, а на озабоченные призывы с этажей
лишь с важностью кивал С мол, дело как дело; если человек сам не угады-
вает ситуацию и не понимает поРдоброму, его силой выбросят отсюда вон.
Он, мол, Акулов, менЯ и выбросит.
При коридорных со мной встречах С ни словом, ни жестом С Акулов пока
что никак себЯ не проявлял. Зато внутренне он весь подобрался. Как ле-
бедьРсамец в стадии брачного триумфального крика, он стал красив. Его
мышцы подтянулись. Возникла та энергичная, напряженнаЯ осанка, так меня-
ющаЯ силуэт воина. Каждый шаг с избыточностью силы С с напруженным подс-
пудом энергии. Я шел по коридору (уже несколько начеку), когда Акулов
преградил мне путь. Он только и сказал: привеРеет!.. Я тотчас метнул
взгляд вперед и увидел там человек пять с нашего этажа. Мужики. Готовые
сомкнуть кольцо. (По его знаку.) Я остановился, сердце подстукивало.
С ПонимаРааРешь ли, какой поворот, С заговорил Акулов.
Руки он держал подчеркнуто сзади, приготовившись, вероятно, дать мне
наотмашь. (Это если Я привычно пущу в ход насмешку. Предусмотрел.)
С Мы тут заняты своим жильем, заботами. Мы трудяги. Ты тут лишний,
братец...
Слова набирали жесткость. ТБраРааРатецУ, С вот как он протянул, с вы-
зовом. Мужчины пододвинулись. А сзади (ведь как интересно) хлопали там и
тут двери, выскакивали семейные женщины, вот и Галина Анатольевна (всЯ в
бигудях, под косынкой) вроде как спешно к соседке С пройти ей надо,
прошмыгнуть по коридору, умираЯ от любопытства.
Я Акулову кивал: мол, все понял, понимаю С сторожение квартир как вид
паразитизма; их точка зрения.
С А вот и молодчина, если все понял!..
Они расступились С пропустили менЯ пройти коридором. Передышка, но,
конечно, временная. У таких послаблений короткий век.
Я лег на кровать, долго лежал. Я слышал не страх перед близким с ними
столкновением, а некий высший и, так сказать, индивидуальный мой страх:
слышал руками, пальцами, телом, взбрыками сердца, гулом в ушах.
Не физическое насилие, не мордобой, а отсутствие своей норы С от-
сутствие места, куда уйти и... их любви. Жизнь вне их С вот где неожи-
данно увиделась моЯ проблема. Вне этих тупых, глуповатых, травмированных
и бедных людишек, любовь которых Я вбирал и потреблял столь же естест-
венно, незаметно, как вбирают и потребляют бесцветный кислород, дыша
воздухом. Я каждодневно жил этими людьми (вдруг оказалось). ТяУ, пустив
здесь корни, подпитывалось.
Додремывал плохую ночь, а за дверью с самого раннего утра опять загу-
дели то близко, то в отдалении нервные коридорные выкрики С ищущие голо-
са.
Казалось, когоРто сейчас вотРвот найдут и выбросят тепленького прямо
из постели: ТГде?.. Где он?У С СлышалсЯ энергичный, очень молодой голос,
командные интонации недалекого ума.
Вернулись Дерчасовы С те же приватизационные заботы: тоже уезжали на
четыре месяца, а вернулись через два. Так что уже поутру Я лишилсЯ пос-
ледних кв метров С с паркетной доской, строгие спартанские обои на сте-
нах.
День казалсЯ длинным. Дерчасовы поРхозяйски посмотрели, целы ли вещи
(все цело), поливались ли цветы (более или менее), не наговорил ли Я по
их телефону с Парижем и Лондоном (нет, ни разу)... Выдав вторую половину
оговоренной суммы (ничтожной; деньги дешевели), менЯ выставили. Все пра-
вильно. Я еще пошастал по этажам в поисках. Как бы случаем и нехотЯ
выспрашивал, не уезжает ли кто хоть в отпуск, хоть на месяц.
Акулов, вновь встретив, сказал:
С Ты, браРааРатец, не ищи норы. ТебЯ же предупредили. Тебе же луч-
ше...
Куривший с ним вместе слесарь Кимясов, глуповатый, тусклоглазый,
прикрикнул вслед:
С С твоими идеалами теперь только в Японию.
Почему пьяндыга так решил, Я думаю, не знает никто. Почему не в Таи-
ланд? не в Австралию?
Я огрызнулся:
С Купи мне билет, засранец С Я уеду.
У менЯ не стало жилья, ни даже хилого статуса сторожа С ничего.
На деньРдругой Я приткнулсЯ у командировочных в крыле К. Но там нена-
дежно. (С очередной волной приезжих деляг и мелких фирмачей из провинции
С хоть завтра С менЯ выметут, как мусор.) Спал в крыле К на одной койке,
потом на другой, как перелетный, как птичка. Под пахучим чужим одеялом.
Но и птичьи мои права комуРто мешали.
ОбъявилсЯ еще один из не терпевших меня: мужик крупный, рыхлый и с
мелкой фамилией Миушкин С его попросту звали Мушкин.
На восьмом этаже этот Мушкин (моих лет, в домашней шерстяной кофте,
надетой прямо на майку) шел коридором С он возвращался, уже покурив пе-
ред сном (не курит в квартире). Так совпало. Рядом со мной, шаг в шаг.
