МоЯ . Жилье Наты крохотно, но тихо, спокойно и в углах чисто, квартирка
С как оазис в бомжатнике, набитом вьетнамцами и монстрами. За квартиркой
приглядывает (подметает, прибирает) приходящаЯ и поминутно охающаЯ тетка
Наты, баба с вислым пузом С ОхоРхонюшка. Сама Ната может только жалобно
дуть во флейту. Двое мужиков С мы как бы гости, и Ната (по нашей
просьбе) играет; когда она держит флейту у рта, Я и этот толстый, рыхлый
Валентин невольно думаем об одном и том же. Ната интеллигентна, застен-
чива. Сидит и выдувает звуки.
За чаем Валентин заводит разговор о банках, о банкирах. Живот, рыхлаЯ
шея, обвисшее лицо, но из этой горы жира нацелен взгляд острых глаз.
Пьяница неглуп. Я почти уверен, что подспудно у него известные алко-
гольные нелады, заботит член, ссохшийсЯ от спорта (полупридавленнаЯ
мужскаЯ скромность), и понятно, что с Натой, не смеющей глаз поднять, он
надеетсЯ преуспеть и не переживать постельных комплексов.
С Если рубли С банк ТРоссийский кредитУ. Если валюта С банк зарубеж-
ный. С Валентин вещает, разъясняЯ тонкости большой коммерции. (Как мно-
жество нищих в нынешнее время.)
Дай. Тихий разговор втроем.
С ... Банк выбирают серьезно. Банки дают толчок всей экономике в це-
лом. Деньги не лежат С деньги работают. Деньги.. Деньги... С повторяет
зацикленный Валентин. (Бедняга. Его деньги шуршат, тысячи, миллионы, ку-
пюры уже устлали пол, и в скором времени Ната сможет заворачивать флейту
в стодолларовые бумажки, чтобы предохранить нежные дырочки от пыли.)
Так что и здесь, в бомжатнике, С вопрос жизненного пространства. Ва-
лентин одинок, и тихаЯ квартирка Наты, ведь он уже втерсЯ сюда, длЯ него
не просто удачный случай С это его находка, его теплое место. Я его по-
нимаю. Я знаю, что такое пядь облюбованных кв метров.
Понимаю, знаю С и всеРтаки его выгнал. Мне сейчас нужнее (и жизнен-
нее) это пространство. Он сидит здесь в последний раз. Пусть посидит,
пусть послушает флейту. Пусть в конце концов поговорит о деньгах и бан-
ках: денег, конечно, не нюхал, много слышал о них... тысячи, миллионы...
но как же утомительно он гонит, гонит зеленую волну! Создает имидж. Не
длЯ менЯ и даже не длЯ Наты. ДлЯ самого себя. ДлЯ флейты, котораЯ так
жалобно пищит в этих греющих его стенах. Он говорил бы и о женщинах,
распушал бы блеклого цвета перья, тем самым С косвенно С приманиваЯ ее
робкий ум (ее незнание). Он бы пошел на выдумку, на миф. Рискнул бы. Но,
увы, С при любом стороннем мужском ухе Валентин сфальшивит. Рядом тре-
тий, сижу и слышу. Не получитсЯ у него. (То ли дело наседать тетРаРтет
на девственницу тридцати лет. Какой бы простор!) Он, конечно, счел, что
Я его гоню, чтобы опередить и самому жить в квартирке, спать с Натой. И
пусть.
А за дверью, в коридоре слышен мат, лунатические шаги
пьяни. И попискиванье крыс. В голове не укладывалось,
как в таком жутком бомжатнике прижилась тихаЯ и
нетронутаЯ Ната, полурусскаяРполуармянскаЯ женщина
тридцати лет со своей флейтой и... одна. На островке.
Боязливая. Но как только случай, как только случитсЯ
один раз, хоть бы и с мягкосердым Валентином, ее
беззащитность и плюс квартирка станут манить. НетРнет и
станут заглядывать с полбутылкой. (Весь спектр спившихсЯ
хищников, усатых и с синими подглазьями.) Пока что ее не
угадали, но ЯРто, сторож и этажный исповедник, имел
достаточный опыт. Несомненно она была инфантильна, мозг
ребенка.
Пришлось сказать Валентину несколько жестких и прямых слов:
С Да, да. Хорошо, хорошо, С Валентин даже заторопился.
Привстал со стула, но Я рукой усадил его: пусть посидит сегодняшний
вечер, раз уж пришел. Но в последний. И повторять Я не стану. (Хорошо,
хорошо, он больше не придет сюда, он может поклясться!..) А Я его опять
пригнул, притяжелил рукой к стулу С сиди. И он сидит, слушает флейту в
последний раз. Ната держит флейту у губ... музыка музыкой; а жизнь как
жизнь.
Валентин встал, сказав глуховатым голосом: ТПока. СчастливоУ, С Ната
вышла на минуту его проводить, а Я, оставшись за столом, задумалсЯ и...
уснул. (Полночи шастал по коридору, курил, обдумывал так и этак, и вот
сморило. Сидел и спал.)
Похоже, Я и уснул от свежего предощущения: от неожиданно мелькнувшей
мысли. То было маленькое, но важное психологическое открытие по ходу мо-
его сюжета С мысль, что менЯ (мою душу) давит сейчас не столько совесть,
сколько невысказанность. Да, да, моЯ нынешняЯ беда не в угрызениях со-
вести (в общемРто слабых) С беда в умолчании. В том, что ни листа бумаги
передо мной, ни, хотЯ бы, слушателя. Ната звучало как надо, то есть надо
ей (недалекой, неумной) попробовать рассказать: попробовать выгово-
риться. О себе, но из опаски как некую то ли историю рассказать, то ли
сказочку на случай. Разумеется, осторожно... сказать или хотЯ бы перес-
казать, вот без чего Я задыхался.
На мысли Я и уснул. Дто за посыл души? С пока что мне не прояснилось:
не додумалось. Вроде как хотЯ бы этим, пробалтывающим и опасным путем
менЯ всеРтаки возвращало к Слову. Вроде как попадись мне глухаЯ и немаЯ
(именно, чтоб не сказала никому, да и сама услышала плохо), так Я бы и
впрямь давно уже ей рассказалРпокаялся. Ну, может, сначала приласкал, а
уж затем покаялся. Кто в этом смысле лучше Наты?..
А еще и какой получилсЯ дуэт! (Когда Валентин ушел.) Я уснул, Я на
стуле сидЯ уснул, победитель, и, как узналось после, мощно храпел, С
спал за столом, а Ната играла на флейте.
Сначала Ната растерялась: не знала, как быть, если гость спит сидя.
Она мыслила словамиРклише, но два ей известных слова сейчас отталкива-
лись и взаимно противоречили: гость и спит . Ната ходила под храп тудаР-
сюда, поставила заново чай, печенье на столе, а гость знай наворачивал
звук за звуком (Я совсем забылся). Дас был поздний. А Ната не знала, как
ей жить дальше.
День за днем и год за годом Ната существовала (и какРникак вписыва-
лась во всех нас) только и именно благодарЯ этим устойчивым клише, кото-
рые на пробу медленно перебирались или, лучше сказать, подбирались в ее
маленьком мозгу, ища ответ. Так и не найдЯ решения, она сходила на вахту
и позвонила вислопузой тетке, та выбранила ее, охРох, как же так вышло,
охРох, однако, кряхтя, стараЯ поднялась с постели и приехала. А Я, сидЯ
на стуле, все насвистывал, надсаживался, взрывалсЯ звуками вдруг набе-
гавших снов. Ната мямлила, мол, вот поглядите на него, тетя, а вот пос-
лушайте. Однако ОхоРхонюшка только проверила газ, ванную комнату, потом
сказала Нате:
С Ничо, ничо. Он хороший. Он не тронет. Он сам уйдет... С И ушла се-
бе, уехала, вот ведь и за (за меня) народ выдал глас божий.
В житейском наборе Наты одним из первых, Я думаю, как раз и стояло
слово хороший, важное слово, но подступала ночь, два клише вновь взаимно
выталкивали друг друга, не стыкуясь и не доверяЯ. И в новых сомнениях С
не зная, как быть С Ната взяла флейту и загудела. Ее волшебное нытье
сливалось с моим всхрапываньем, на что Я (во сне) сказал себе:
С Ага. Дуэт, С и снова закрыл глаза. Но все же проснулсЯ и огляделсЯ
(и наконец сообразил, где Я и что Я).
Я пожелал Нате спокойной ночи. Она была счастлива, что ухожу, и тоже
мне пожелала. Мы раскланялись, как два музыканта, рассыпающихсЯ в комп-
лиментах друг другу С хорошее было звучание, чудное, благодарю вас, ка-
кой вечер, какой дуэт!..
В ее квартирке тепло. Вечер, чай вдвоем. Зима и флейта.
После чаЯ Ната поиграла С такие беспомощноРмилые изливались звуки.
Сидели за столом. (Жизненное пространство открыто.)
С Хочу рассказать тебе одну историйку, Ната...
Я произнес первые слова пробно: мол, какаЯ сейчас тяжелаЯ жизненнаЯ
полоса! У многих людей. Слышишь, Ната?..
Ната (почти перебив) тотчас мне ответила:
С ДаРа... Иногда голова болит.
Я выдержал паузу С повторил, мол, тяжелаЯ полоса. Мол, есть у менЯ
один приятель (хотел, как о приятеле). Неплохой человек...
С Дасто простужаюсь, С сказала Ната.
ТолькоРтолько Я брал разбег, а Ната вновь быстро и какРто пустячно
перебивала. ДтоРто про таблетки. Про теткин рецепт.
Еще несколько минут моих разговорных усилий, и выяснилось, что моло-
даЯ женщина не умеет собеседника выслушать: не умеет услышать. Ее ма-
ленький ум не воспринимал чужую речь долго. Пять слов С не больше. То
есть на каждую мою (на любую!) фразу Ната торопилась ответить. Дто угод-
но С но в ответ.
Она не перебивала С она так разговаривала. Милый человечек считал,
что именно так, случайно сыплющимисЯ словами, и надо вести долгий разго-
вор вдвоем. В промельк слов она оценивающе и даже этак бодренько глянула
на менЯ С мол, неплохо, а?.. и еще раз, с некоторым сомнением, правильно
ли, мол, идет у нас беседа? все ли впопад?.. К тому же она покраснела.
Возможно, решила, что Тстарый джентльменУ надумал объяснитьсЯ в чувстве.
Тетка подсказала? (Научила?) Но, конечно, Ната и сама могла знать про
объяснениЯ и умела волнение чувствовать (и даже этих мужских объяснений
бояться) С смотрит же она телевизор.
Стала убирать со стола, перемыла обе чашки, блюдца, все очень медлен-
но. (ДаваЯ мне прозаическую возможность просто уйти, поблагодарив за чай
и за флейту.)
Но Я не уходил.
С Поздно... Буду спать ложиться, С проговорила она робко.
А Я сидел на стуле.
С Ложись спать, С сказал.
Уговорить ничего не стоило. Ната отправилась в крохотную
ванную и, там повозившись, вышла в пижамке С бледной,
многажды стиранной и штопанной. ЖелтенькаЯ пижамка, в
которой она вышагивала совсем девочкой. Да она и была
девочкой.
Легла, натянув одеяло. А Я все сидел неподалеку, на стуле.
С Ты спокойно спишь? С спросил.
С Да.
С А о чем думаешь, когда засыпаешь?
Улыбнулась: С О письме.
С О каком письме?
Ната рассказала С она, мол, написала письмо дальним родственникам в
Баку (по подсказке тетки, конечно), а ответа нет. Может, письмо потеря-
лось?..
Минута показалась подходящей. (ВечерняЯ уходящаЯ минута. Грело под
сердцем.)
С Я...
Но теперь Я осекся. А Ната мягко повернулась на бок, лицом к стене С
лицом от меня. Тихо лежала.
Удивительно, как тонко, как сильно почувствовал этот человечек. Ее
отворот к стене был идеален длЯ паузы. ДлЯ долгой вступительной паузы, в
которую Я смог бы начать о чем угодно С начать и житейски обыденно расс-
казывать (ей С как самому себе).
С Я...
Но С не смог. Я вроде как сам не захотел форсировать и решил мягко
отложить на потом, до другой такой же минуты. Мол, Я выжду. Мол, буду ее
(Нату) и ее (подходящую минуту) пасти на некотором еще расстоянии.
С Спокойной ночи, Ната.
Погасил свет. Услышал в ответ приглушенное: ТСпокойной ночиУ, С она
засыпала. Но она не спала.
Вышел. Дверь захлопнулась, замок английский. (Промах. Это был промах.
Я мог ей говорить и говорить. С подробностями. Дто только не войдет в
убогий, уже засыпающий ее ум?..)
Я оправдывал свою пассивность и умолчание тем, что мог ведь и напу-
гать ее рассказом. Ната бы тотчас замкнулась, это Ясно. Отчасти при-
сутствовал и момент осторожности: вдруг бы, слово к слову, менЯ потащи-
ло, понесло каятьсЯ все больше! (Убогие способствуют желанию раск-
рыться.) Да ведь и боязно было (совестно) на детский ее ум навалить,
нагрузить свою беду?..
Купить в какойРнибудь ночной палатке. Оделся, вышел. Ветер. Снег в
лицо. А Я так напрягал мозги, пытаясь обрести хоть какуюРто живую мысль,
что в глазах запрыгали желтые и оранжевые круги С желтые, Яркие, сбесив-
шиесЯ луны...
Уличные палатки по пояс занесло снегом. И вой метели. (Опять этот с
прорывами из черных небесных дыр космический вой.) Ноги устали, дрожь. А
