удалось вовлечь его в давнюю игру: ТСмотри, Веня. Мы в детстве. Мы с то-
бой скакали, как кони...У С Я напомнил, показав ему, как именно следует
скакать (переступать) на четвереньках. Я проскакал вперед, потом назад,
потом ВенЯ пробовал сделать, что и Я. Получилось. Ура! Плечо к плечу, мы
передвигались на четвереньках рядом, не слишком, впрочем, торопясь, дви-
гаемсЯ С и ладно. Уже темнело. Машины, параллельно нам, проносились по
дороге с зажженными фарами.
Мы одолели подъем, потом спуск. Я ведь еще и сумку его волок. ОсенняЯ
трава, мелкие катышки пыли С эта темнеющаЯ вечерняЯ землЯ была удиви-
тельна. Давно Я не видел ее в такой близи: какаЯ земля!.. Ныла поясница.
Но Я все шустрил возле брата, как бы задаваЯ тон. Таракан, но более под-
вижный и живой, Я резво забегал вперед, говорил, давай, давай, догоняй!
С приостанавливалсЯ и ждал. А впереди (цель) горел и тоже ждал (нас обо-
их) фонарь: тускловатый, но высокий (и достойный восхищения, когда ты на
коленках). От фонарЯ к фонарю.
Нас обогнала группка торопящихсЯ людей, веселые, один из
них говорил: ТНет, нет. Мне вон тот нравитсЯ С смотри,
какой моторный!У С про меня, разумеется. Они прошли
мимо, сочтЯ нас пьяными, проспавшими полднЯ и
толькоРтолько пробудившимисЯ в траве. Они торопились.
Один из них, впрочем, сострил (этот их тонкий
нижегородский юморок): он на ходу склонилсЯ к более
шустрому таракану, ко мне, и дружески сказал, как бы на
бегах, как бы своему фавориту: ТНеужели придешь
вторым?..У С и похлопал по плечу, поощряЯ. Юморок
адресовалсЯ им, группке, С услышали и хохотнули. Ушли.
А мы передвигались и совсем не спешили, преодолеваЯ зыбкую полутьму
(меж двумЯ фонарями). Травинки нетРнет и били по лицу. У следующего фо-
нарЯ отдохнули; там же Я распрямил спину и, горделиво стоЯ на коленях,
помочился. Без напоминания, по извечной человеческой синхронности, Вене-
дикт Петрович тоже поднялсЯ на колени и, хотЯ не обильно, но покропил
осеннюю траву. В сторону, по ветру, все правильно.
Там, в движении, коленками на земле и в тишине (возможно, благодарЯ
тишине), Я вдруг услышал Слово, и это Слово было Я сам . Мне лишь пока-
залось, почудилось. После десятилетнего молчаниЯ (мне показалось) Я ус-
лышал знакомый гул. Воздух и землЯ С все качнулось. Я увидел, как мой
брат подымаетсЯ с колен. ПошатнулсЯ раз, другой. Встал.
С Я сам, С это сказал Венедикт Петрович. И шагнул.
Мы были уже на подходах к метро. Вошел в метро он тоже сам. А когда
на крутых ступеньках эскалатора Я брата придерживал, Венедикт Петрович
вытирал (вполне правильно) с лица пот платком и говорил (вполне разум-
но), что ему жарко. Мне тоже было жарко. Но день завершился, день удал-
ся! И ехать, к счастью, было уже без пересадок.
Оба изнемогли, устали, и оба молчком, скорей бы, мол, корпуса больни-
цы, С да вот и они! Теперь все проще: теперь Венедикт Петрович может
сесть и сидеть, хоть бы и прямо на траве. Сидеть, лежать, кричать, полз-
ти, да и провожающему эти дела трынРтрава, потому что здесь ВенЯ все мо-
жет. А хоть бы и выйти на проезжую часть перед больницей и прилюдно по-
писать, еще и потрясти возбудившимсЯ органом, как пачкой денег, С пожа-
луйста, автобус объедет, а идущий обойдет, и даже взъярившаясЯ уличнаЯ
толпа против Венедикта Петровича бессильна, потому что уже на террито-
рии. Потому что уже их ответственность, что он ни делай. (Он их С именно
этого они и хотели, сами хотели и добивались, когда тридцать лет назад
его залечивали: забрать себе его ТяУ.) Пописать, обнажиться, а может, и
поджечь складРсарайчик, неподалеку домик, или даже большой дом, смотрЯ
по интересу. Даже и всю больницу поджечь, и опять же виноваты будут они,
виновато общество, весь мир, но не он, потому что его нет, его ТяУ не
существует, нет моего брата. Стоит Венедикт Петрович и чуть покачивает-
ся. У входа. Ждем, когда примут. ТОткрывай!У С кричу.
Я всеРтаки проведу его внутрь. Это важно после домашнего кайфа. Видел
не раз, как подгоняют санитары отдохнувшего , давай, давай, смеются, а
давай наперегонки, милРляга? С тычками, один толкнет вялого слева, дру-
гой с правой стороны. Так и протолкали мячиком по коридору до палаты, а
потом, ах, синяк, и тут синяк?! ахРах, да что ж ты падаешь, дохляк ка-
кой. А пожрать, между прочим, он не дохляк, не зазевается, лишнюю сосис-
ку у соседа взять С это понимает, а лишний шаг сделать по коридору С
этого его шарики уже не крутят!
Дто?! а почему так поздно его привезли?! а вы не вмешивайтесь, у вас
вон свой С вы думаете, он не берет со стола чужие сосиски? не берет, за-
то он у вас срет мимо, С нет? ну, если еще не срет мимо, так срал же и,
стал быть, будет... Да ты не каркай, чего ты с родственниками треп-
лешься,С это сказал второй санитар, более скучный и сам полупришиблен-
ный. Ага! Вот и накаркал С смотри! Прихватив справаРслева, вели Венедик-
та Петровича, и вот из его штанины, из левой плюх и еще плюх, и следы на
полу... Ну, ты подумай, что за день сегодня! да не кричи ты при
родственниках! да не его это родственник, начхать на него!.. как теперь
быть с ним, с этим? Как? С а вот как! С потащим его мыть, обмыть положе-
но, давай, давай, не в говне же его оставлять. А вот насчет пола пусть
нянька, или родня! пусть роднЯ раком, и чтоб тряпками хорошенько возили
воду по полу С и чтоб честно, от стены до стены.
Оглянулся. Венедикт Петрович оглянулся, чтобы увидеть менЯ с расстоя-
ния. (Понимал, что Я тоже вижу его.) Оттолкнул их. И тихо санитарам, им
обоим как бы напоследок: не толкайтесь, Я сам. И даже распрямился, гор-
дый, на один этот миг С российский гений, забит, унижен, затолкан, в
говне, а вот ведь не толкайте, дойду, Я сам!
