Так мы говорили, оба уже пьяные, оба уже отяжелевшие, но оба, не сши-
бить, умелые за бутылкой и отлично, в полутонах, друг друга слышавшие.
Я и не старалсЯ ему объяснить. Как можно объяснить, что человек хочет
молчать?.. Но, вероятно, Я уже должен был выдать ему в ответ нечто суро-
вое и о себе самом горькое, вроде как последнюю правду. Вроде как поотк-
ровенничать с старым другом и раскрыться, а все только потому, что хотел
откровенничать и раскрытьсЯ он. Он. Он хотел.
С ... Как подводнаЯ лодка, С пьяно талдычил Я. С Сколько есть воздуху
в запасе, столько и буду жить под. Жить под водой, плавать под водой.
Автономен. Сам по себе.
С Понимаю, С пьяно вторил он.
Многие пишущие, Я и Зыков в том числе, ушли в андеграунд, чтобы вы-
жить; мы зарылись, как зарываютсЯ в землю и крупный хищник, и мелкие
зверьки от подступавшей зимы с холодами. Мы хотели жить. И ведь Я не го-
ворил, что теперь уже, мол, списком стали меж нами (меж мной и Зыковым)
повесившийсЯ КостЯ Рогов и безумец Оболкин, Вик Викыч, Михаил и сотни,
тысячи подранков, как полуспившаясЯ Вероника. Они никак не были на лич-
ном счету Зыкова, и сиди сейчас на его месте другой (из состоявшихся), Я
бы и другому не поставил в счет. Я был поразительно миролюбив. Я не пос-
кандалил, не лез с Зыковым драться, а уже сколько сидели, пили, толкова-
ли, ворошили прошлое С ночь за окнами! Более того: Я дал понять, что
считаю его, Зыкова, хорошим и что вниз (в агэ) по своим возможностям пе-
редам, пусть это погреет ему душу, пусть поможет ему получить ту или
иную нерядовую премию С да пусть, пусть! С он ведь и впрямь не подл, не
хапнул слишком и не предавал, чего же еще!.. В меру открылись, объясни-
лись. Можно и разойтись. Книги (одна длЯ врача ХолинаРВолина) уже лежали
в красивом пакете, на самом дне; будут шуршать там при скором шаге.
Оказалось, Зыков обо мне знает С не захотел принять выдумку и мои
поддавки.
С Я же слышал С ты сторож. Дастные уроки давнымРдавно кончились.
С Давно, С согласилсЯ Я.
С Живешь при какомРто общежитии?
С Ага.
Мы помолчали, потом покурили С потом опять молчали. Казалось, обоим
стало легче. И, конечно, кубанская.
В то непробиваемое времЯ Зыков, больной и спивающийся, тоже едва ли
не сходил с ума: он вдруг настрочил и послал письма известным писателям,
а также секретарям СП, объяснялсЯ им в любви и, конечно, с просьбой по-
читать тексты (и помочь опубликовать их). Как дурачок, он раскрылсЯ им,
как безумный С пишущий, мол, ваш собрат. Он так и писал им, мол, брат
(вот моЯ проза, вот уровень), С Я ваш подземный брат, который какимРто
несчастным случаем застрял в тупике подполья... Вопль! А особых дваРтри
письма Зыков написал талантливым, тем честным и талантливым, что шли уз-
кой тропкой, настолько в те времена узкой, что уже не до чужой судьбы и
в тягость своя. Зыков еще долго держал в столе, среди мелких вещей (ведь
с ума сходил) веревку, то бишь электрический шнур Кости Рогова, он, мол,
комуРнибудь из них, из талантливых, этот шнур висельника когдаРнибудь,
придет день, покажет. Стиль как степень отверженности: Зыков в проси-
тельных своих письмах не кричал, он выл, выл, выл... И пил. Так пил, что
и после опохмела тряслись руки. Те письма С пять? или шесть? С писал под
его истерическую диктовку Я, у него буквы разъезжались, кто же ответит
алкашу! Я писал те его письма, и можно сказать, мы писали, потому что,
руку на сердце, Я тоже надеялся, что, хотЯ бы рикошетом, один из них ему
(нам) ответит.
С Восемь, С уточнил Зыков. С Писем всего было восемь...
И спросил:
С Дто ты там смотришь?
А Я, у чуть светлеющего окна, выглядывал во двор С выглядывал в серое
утро и считал голубей на подоконниках, что в здании напротив. Вдруг их
восемь. ПочтоваЯ птица голубь.
Ранним утром, исчерпав встречу, мы, совсем теплые, выбрались С вышли
на улицу.
Едва на воздухе отдышавшись, Зыков отвез на машине менЯ до общаги.
Куда тебе руль? Ты еле стоишь! С на что Зыков отвечал: ТНо сидетьРто Я
могу!У С и еще фыркнул, мол, у него достаточно теперь денег, чтобы отку-
питьсЯ от самых алчных ночных гаишников.
25
Он вел машину хорошо, спокойно. Правда, и встречных
машин в четыре утра почти не было.
Я не направилсЯ ни в одну, ни в другую из тех двух квартир, что Я
сторожил. (Это чтобы с Зыковым нам уже долго не засиживаться. Дтобы без
запятых.) Мы поднялись на этаж в крыле К, где Я жить не жил, но имел
угол в запас, койку. Делил там комнату с командировочным из Архан-
гельска. Северный мужичок поднял всклокоченную башку и щурился, когда Я
включил свет. Я извинился, мол, на пять минут. Он матюкнулся. Спал.
Грязно. Постель на моей койке смята, еще и слегка заблевана. Ис-
пользуЯ многодневное мое отсутствие, ктоРто из ловкачей здесь нетРнет и
бывал. Небось, с женщиной.
Зыков, в комнате оглядевшись, вынул из кейса на этот раз четвертинку:
С Дто ж. Давай посошок.
Выпили, и тут Зыков спросил менЯ еще одно, что его интересовало.
Спросил легко, быстро, но так и спрашивают то, что, возможно, занимало
мысли в течение всего долгого вечера. (И что вообще, возможно, было
главным в его нынешнем заигрывании со мной.) Зыкову было мало слыть хо-
рошим длЯ андеграунда. Ему хотелось знать о полузабытом прошлом: он
спросил С там (в андеграунде) все еще повторяют этот вздор о его Якобы
приятельстве с гебистомРмайором? неужели все еще болтают?..
С Болтать не болтают, С осторожно ответил Я. И тотчас вспомнил: Зыков
ведь тоже не миновал: ему тоже предстали в злую минуту и ухаб, и горка.
(Которые Я проехал кровавым следом.)
Разумеется, Зыков презирал гебистов. Как и Я, он был от них достаточ-
но далеко. (На сто процентов.) Но у его сердца слева тоже был мягкий бо-
чок. Зыкова тогда, Я думаю, просто понесло, пооткровенничал. Просто
треп. Все мы люди, все мы человеки С и как, мол, под настроение не пого-
ворить с человеком по душам, кто бы он ни был!..
С Даю поставить?
С Дай трезвит. Не надо, С Зыков засмеялся. Мол, не волнуйся; сейчас
уйду.
Как только мытарства кончились и писатель Зыков стал издаватьсЯ на
Западе, а потом и широко здесь, этот самый майор, или кто он там чином,
пустилсЯ в разговоры, толкаемый, скорее всего, своим тщеславием (а то и
по чьейРто подсказке, как знать!). С охотой и где только мог гебэшный
майор трепался, мол, приятельствовал с самим Зыковым, пили не раз вмес-
те, рыбалка, и вообще, хорошо, что вы позвонили. Шутливый этот майор,
или кто он там, укусил, как скорпион. Жизнь Зыкова на времЯ стала отрав-
ленная: все вокруг болтали именно что взахлеб С Зыков, мол, Зыков и КГБ,
разве вы не знаете?!. Услышав такое, Я едва сдерживаюсь: Я свирепею.
(Еще со времени Вени.) Но слух трудно пресечь. Есть те, что дуют именно
что на малый огонек. И умело дуют. ЗнаЯ в те дни Зыкова, как самого се-
бя, Я тогда же повторял всем, что вздор, что дурной слух С слух и не
больше. На что один из наших известных поэтов (притом же порядочный,
честный) мягко улыбнулся:
С Слух?.. или след? С Никогда не забуду выражение его лица. Вот во
что обошлись Зыкову одинРдва пустеньких как бы приятельских разговора.
Каким боком вылезли. Ему, правда, не пришлось кровавить руки. Счастлив-
чик.
Зато теперь он, писатель с европейским именем, интересовался, что ду-
мает о нем обросший сторожРагэшник, сидящий на грязной, заблеванной пос-
тели. (В обшарпанной общежитской комнате крыла К.) И не просто интересо-
валсЯ С его заботило.
Он зависел. Не любопытство и не оглядка писателя, а его опаснаЯ ре-
альность: его болото, когда вдруг надо идти по камешкам. В подсознании
таитсЯ огромный и особый мир. Андеграунд С подсознание общества. И мне-
ние андеграунда так или иначе сосредоточено. Так или иначе оно значит.
Влияет. Даже если никогда (даже проговорками) не выходит на белый свет.
С Скажи. Неужели они (вы, вы все) там, в своем подземелье, не забыли?
Небось, в солнечный денек. Небось, с пивком. ТакаЯ застольнаЯ минута!
Покурить и поболтать с майором, сидЯ на воздухе, на ветерке, С это ж ка-
кое удовольствие расслабиться, еще и посмеяться, пошутить с ним и над
ним: мол, тоже ведь человек, хотЯ и майор.
Я покачал головой: нет, не забыли.
Зыков сглотнул ком. И сам же с окончательностью пожал плечами. Мол,
что поделать.
С Но тыРто знаешь, что Я чист.
С Знаю.
Словно боясь ошибитьсЯ (может, в первый раз он не так расслышал), Зы-
ков снова менЯ спросил С слова те же, но интонациЯ с повтором была иная:
С Скажи. Неужели не забыли? (Неужели не простили?)
Я покачал головой: нет.
Один день Венедикта Петровича
... На спор! С открыть, откупорить взболтанную крепкой рукой бутылку
шампанского, но так, чтобы ни единой капли вина (ни даже пенной капли)
не упало на стол. Не наследи как заповедь. Брыскин похож на фокусника, и
какие уверенные движения! С пальцами, ловко и нарочито замедленно (иг-
рок) он стаскивает витую проволоку с бутылочного горла. Смеется.
Затем смелым рывком он выдергивает звучно хлопнувшую пробку и мгно-
венно, поРгусарски сует бутылку себе в рот. Ни капли и не упало. Ска-
терть суха. Однако взболтанное игристое вино обмануть трудно: в ту самую
секунду, когда Гриша Брыскин плотно, алчно захватил бутылочное горло
ртом и уверен, что он уже пьет и что спор выигран, шампанское из его
ноздрей ударило двумЯ великолепными струями прямо на стол. ПетЯ Гугин
(думаю, знал эффект заранее) кричит на все застолье, что он выспорил,
что десять свидетелей и что завтра же он забирает у Брыскина натурщицу
Лялю... Брыскин, продолжаЯ глотать, давясь и кашляЯ, хрипит в ответ, хер
ему лысый, а не Лялю, вино и пена на столе уже не из бутылки , пена из
него, из Брыскина, можно считать, отчасти им уже потребленная, выиг-
рал!.. С и тут (общий гогот) из его ноздрей ударил остаток, слабовато,
но опять в две пенные струи. Голоса встревоженно закричали:
С Альбом! Альбом!.. Осторожнее! (Мол, Брыскин, гусар недоделанный,
едва не залил пеной.)
С Альбом! С вскрикнул и Я.
Из рук в руки альбом, с красными конями на суперобложке, уже двигалсЯ
на нашу половину стола.
Альбом передали Турову, агэшник, второй год как избалованный выстав-
ками за границей, он ласково отер глянец альбома салфеткой. (Салфетки им
купил Я.) От Турова красные кони скакнули в молодые руки Коли Соколика,
а далее уже Василек Пятов, тамада, не без торжественности вскрикнув:
ТВнимание!..У С выложил альбом перед старичком Уманским. (Старичок
дряхл, сомлел с первой же рюмки.) Я настоял, чтобы его привели.
Великого эксперта пришлось толкнуть, чтобы он открыл глаза. Уманский
ожил и даже встал, но только он взял тяжелый роскошный немецкий альбом в
руки, как тут же сам опять рухнул на стул.
26
Но сообразил: вновь встал, оставив теперь альбом лежать
на столе.
С Речь, С подсказали ему.
Уманский уже встрепенулсЯ С он оглядел застолье быстрыми бесцветными
глазками:
С Дорогой Венедикт Петрович... Я стар, и Я могу вам говорить просто:
дорогой Венедикт!.. Веня!..
Старый эксперт давно уже не умел пить, не умел стоять с альбомом в
руках, он и сидетьРто в хорошем застолье уже не умел, засыпаЯ и завали-
ваясь на сторону. Но говорить он умел. Альбом прекрасен! СотнЯ репроду-
цированных картин (сотнЯ с лишним) русского андеграунда 60-х и 70-х го-
дов, из них две картины Венины. Полторы , потому что втораЯ не наверняка
принадлежала его кисти, шла с знаком вопроса. Ни немцы, ни Уманский, ни
сам ВенЯ идентифицировать работу точнее уже не смогли. Увы!..
Венедикт Петрович был бледен С он не вполне понимал, но, конечно,
вполне чувствовал (внимание к нему и всЯ речь о нем!). ВъевшиесЯ морщины
