вместе. И кому дано некое последнее на земле общее счастье. Пусть даже
ни за что дано. Пусть случайно. (Пусть даже по ошибке.) Но ведь дано,
это мы, это наша жизнь, и мы ее еще застали: мы успели!
Однако менЯ уже раздражали мои же слова. И, как бывает ближе к вече-
ру, на спаде, неприятно кольнуло, а ну как и впрямь это лучшее, что Я за
свою долгую жизнь им, то бишь нам, сказал.
В первые минуты Венедикт Петрович огляделся. И фотографию в книжном
шкафу (Я поставил ее за стекло С мы маленькие, рядом отец и мама) он,
конечно, заметил. Улыбнулся.
С У тебЯ неплохаЯ мебель, С произнес он. Голос тих. Так произносят
оставшиесЯ наконец наедине родственники.
Мы вдвоем, так и есть. В квартире Конобеевых. Но книги Конобеевых
разглядывать Я долго не дал: у них со вкусом не ах. (Книги будут у Собо-
левых, потерпи, Веня.) Дитать ВенЯ не читает, но ему, Я думаю, хочетсЯ
видеть Яркие корешки книг.
С Пойдем на кухню, С предложил Я.
С Подожди.
ВенЯ рассматривал люстру в большой комнате (а Я только теперь ее за-
метил).
СветоноснаЯ стекляннаЯ раскоряка струила не только свет, но и уют:
мерцающаЯ визитнаЯ карточка семейного угла и какогоРникакого достатка.
Скромны Конобеевы С скромно их жилье. Квартира обставлена на скорую ру-
ку, Веня. Все некогда. Недосуг. У менЯ здесь скромно, ты слышишь?.. Но
Венедикту Петровичу после больничных палат с кроватями в ряд, после про-
цедурных кабинетов и голых коридоров обыкновеннаЯ люстра казалась прек-
расной частью прекрасного мира. Он не отрывал взгляда от играющих мелких
стекляшек. Он сел в кресло. Поза получилась длЯ него вдруг удобной, дав-
но желанной, он откинулся. Голова отдыхала на спинке кресла. Счастлив.
С утра была проблема чистой майки, дать Вене, когда помоетсЯ (трусы Я
прикупил ему еще неделю назад). Майка как майка, молодежь не носит, в
продаже нет, но мыРто привычны, так что Я бегал и бегал вдоль лотков у
метро, С купил. Белая, ослепительно чистая, могу Я или не могу майку
брату в подарок, не прихоть же, а вот пожалуй что и прихоть, хочу! С хо-
чу, чтоб завтра (послезавтра) разделсЯ в палате, и санитары про Веню, а
этотРто у брата родного был, сразу, мол, видно. Не в честь и не в лесть
их слова, в гробешнике Я их процеженные похвалы видел, а вот Вене в плюс
(мол, больной, за которым следят!). Дерез ноские вещи внедряетсЯ в бед-
ный Венин мозг моЯ редкаЯ о нем забота, через обновку. Маечки в детстве,
мама нам протягивала в банный день, мне пятьдесят пять, Вене пятьдесят
два, где же наши белые маечки, брат? С А в памяти они, сказал Веня. Он
их там нашел, и Я поверил, как в миф: мама была, банЯ была, рубашки при-
поминаю, а вот маечки мерцают в слишком глубокой глубине; не помню.
Общажник, страж, и нюх уникальный на кв метры, мог бы наводом промыш-
лять, а вот чистого полотенца брату в шкафу не отыскал!.. Но замер. У
Конобеевых и с бельем скромно, не ах. Дутко повел ноздрями. И говорю:
ТВеня. Минутку!.. ЗахватимРка с собой коеРчтоУ, С и прямиком иду к шка-
фу. Дужой шкаф, что там ни говори. Как Ясновидящий вытаскиваю ему
большое махровое и как раз белое полотенце, прямо изРпод горы простыней
(тоже белых, вот что мешало). Белое под белым нашел.
Идем не спеша.
С Какой долгий коридор, С вздыхает Веня, уже устал.
Смеюсь:
С Но не длинней, чем жизнь, а, Веня?!
Не отвечает, а коридор повернул и, спрямляЯсь, опять рванул вперед,
мы идем теперь в квартиру Соболевых (идем мыться). 55 и 52, мы идем
вместе, и коридоры безусловно не длиннее, чем жизнь. Коридоры сходятся,
а, Веня? С ВенЯ только пожимает плечами, устал. (Интеллект не включает-
ся.) Зато ему Явно нравитсЯ идти из моей квартиры опять в мою. Разбро-
санность жилых кв метров по этажам он понимает как своеобразный вид мое-
го, наконецРто, признаниЯ в мире, род богатства. Ах, красота! С охает
(ахает) Венедикт Петрович С и это мы уже у Соболевых.
И у них ВенЯ прежде всего отмечает домашние добротные кресла. Вене-
дикта Петровича тянет не просто повалятьсЯ в кресельных подушках, а чтоб
еще и торшер высокий С за спиной, карманное солнце С и чтоб мягко оттуда
ему светил, грел. Почувствовать (прочувствовать) через мягкий свет до-
машнее бытие. Да, говорю С квартира, тоже мой дом... располагайся, Вене-
дикт. В кресло и полистай книжонку. Какую захочешь и полистай, пока Я
сварю поесть.
Но он замер у полки, книги!.. Книги и краски суперобложек, Венедикт
Петрович не в силах протянуть руку, переплеты рябЯт ему в глаза золотом
тиснения. (Он не читает, говорил мне его лечащий С он листает, но не
прочитывает.) Дто ж: самое времЯ мне на кухню. Еще одно ах: ах, какаЯ
плита у Соболевых! Врубить газ. Открыть воду...
С Я сготовлю поесть, Веня.
Молчит.
С Веня. Ты можешь взять, потрогать книги С слышишь?
Молчит. Перед тем, как на весь день отдать мне брата, лечащий врач и
с ним вместе ХолинРВолин (стоял рядом) объясняли родственнику (мне) как
и что, вплоть до подробностей. ТРемиссии как таковой сейчас нет. Вене-
дикт Петрович временами горько плачет...У С ТПонимаюУ, С кивал Я. В за-
пас врач дал мне одноразовый шприц и темную ампулу на серьезный случай
(срыв, истерика). Дал и большую светлую таблетку на случай более легкий:
на случай слез и угрюмого упрямства. Затолкнуть в рот. ТНе понадобитсяУ,
С уверенно пообещал Я. Но ХолинРВолин еще раз поостерег, Венины слезы
мне будут не в радость, а врач повторил, что таблетка в облатке, не
горька, можно не запивать, а после таблетки слезы высыхают как в майский
ветер.С ТТаблетка надежна. Но учтите: может спровоцироватьсЯ дефекацияУ.
С ТПонимаю...У
СлышалсЯ (через кухонные шумы) мелкий скребущийсЯ звук, поскреб: Я
подумал, что за мышьи звуки? С подумал С и скорым шагом вернулсЯ в гро-
мадный кабинет Соболевых. Мой седой, ссутулившийсЯ брат вжал голову в
плечи, как провинившийсЯ школьник.
С Дто с тобой, Веня?
Смущен. Молчит.
С Дто?.. С Но Я уже догадался: он обнаружил живопись. ЦелаЯ полка с
альбомами! Ближе других красовалсЯ одноухий ВанРГог, еще и подсолнухи на
суперобложке. Венедикт Петрович, вероятно, захотел потрогать. Однако
подсолнухи (альбом) были за стеклом, и ВенЯ тихонько скреб стекло
пальцами, ногтями, попытка прикосновения.
С НуРну, С сказал Я. С Глупости, Веня. Не надо тебе это, Веня, за-
чем?..
Я обнял его за плечо и повел к окнам. (Я пыталсЯ вспомнить, где, в
какой из квартир Я оставил тот, немецкий альбом с двумЯ картинами Вени?)
С Просторно здесь, а?
С Очень! С восхитилсЯ Веня.
В этой моей квартире настолько просторно, что можно ходить взадРвпе-
ред и не чувствовать достаточно далеко отнесенных стен, ходить, не
чувствуЯ стен, а, Веня?..
На кухне тем часом варилась картошка. Мы затеяли в шахматы. (Активный
контакт.) Меж одним ходом на доске и другим Я возвращалсЯ к кастрюле,
пробовал, тыкал ножом, следя, чтобы картошка не переварилась (не набрала
внутрь воды, водяного безвкусиЯ С еще отец научил когдаРто меня, Веню
тоже). ПартиЯ закончилась вничью (Я так хотел), картошка тоже была гото-
ва. Но когда, крупно порубив картофелины ножом, Я приступил к луку, по-
рубил, помаслил и С готово! С позвал Веню, он не откликнулся. Я метнулсЯ
к брату: он спал. Лежал, свернувшись в кресле, поджав ноги.
Венедикт Петрович спал, а Я слонялсЯ тудаРсюда по квартире с улыбкой
и с легкой озабоченностью: спит!.. Было мало столь одностороннего, сон-
ного его счастья; что за счастье без слов? Но и будить Веню Я не смел.
Он проснулсЯ только к десяти вечера.
С Хорошо у тебя! С были первые его слова, и Я, тоже в дреме, мигом
скатилсЯ с соболевского дивана, встал.
Мигом же разогрел на сковородке, и вот, обретенное время, мы с Веней,
два Петровича, поели домашней еды: крупные картошки с постным маслом, с
луком. Поговорили. Потом телевизор. Я увлексЯ зрелищным историческим
фильмом, а ВенЯ смотрел в окна дома напротив.
Фильм Венедикту Петровичу был скучен, а чужие ночные окна нет.
С Поздно уже. Люди не спят. Ссорятся, С сообщал мне Веня.
И еще:
С На втором этаже танцуют, хочешь глянуть?
Телевизор Венедикт Петрович мог видеть и в больнице. С куда большим
интересом он наблюдал диковинную ему живую жизнь.
С ... Мебель рассматриваю. Давно Я не видел штор! Светильники. Какие
разные стали теперь деревянные кровати. А диваны! Я даже пуфик видел.
С Дто?
С Ну, пуфик. Стульчик без спинки, молодой парень сел на него и обува-
ется. Шнурки завязывает.
ВенЯ помылся. ВеликолепнаЯ ваннаЯ комната Соболевых, с зеркалами, с
простором С Вене и полежать бы в ванне, в ласковой воде, но понежитьсЯ
он уже не способен. Отвык. Все наскоро. Маечку надел. Ростом брат высок,
как и Я. Глаза у него С нашей мамы. Зато на правом боку характерные от-
цовские родинки в россыпь.
Лет восемь назад был плох, без сознания, лежал на больничной койке
пластом, а Я хочешь не хочешь к нему зачастил С переворачивал брата с
боку на бок, от пролежней. Одной из этих родинок, крупной и заметной, на
правом его боку вдруг не стало. Похоже, Я ее стер, снял начисто больнич-
ной простыней и самой тяжестью переворачиваемого Вениного тела: стерлась
и нет ее. И не подумаешь, что была. Только тонкий красный следок на бо-
ку, ожог не ожог. Я тогда же спросил лечащего С мол, родинку брату сор-
вал. Дто теперь? Врач махнул рукой: ТА! Пустое!..У С О таком сейчас,
мол, и говорить нечего, мелочь; и правда, подумал Я, что ему наши роди-
мые пятна?
Венедикт Петрович переоделсЯ в чистое, а Я, уже готовый, сообщил ему
про заключительный наш сегоднЯ переход по коридору: спать мы идем в
третью квартиру С да, тоже моя. Там, Веня, уже приготовлено. Всегда там
сплю. (Каштановых. Маленькая.)
С Мы уходим, Веня.
УхоРоодиРиим! Слышишь? С Венедикт Петрович кивнуть кивнул, но никак
не мог уйти из замечательного светлого мира Соболевых. Не мог отор-
ваться. Он даже вернулсЯ через комнаты в кабинет. Стоял, смотрел на
кресло, в котором недавно дремал. (Нам помнится, где мы сладко спали.)
Подушки в креслах. Никогда, ни в жизнь не суметь моей жесткой общажной
руке так разместить, так пристроить в кресле подушку (не замяв, не приг-
нув уголок и в то же времЯ так восхитительно промяв у подушки талию).
Вряд ли домработница, сами, разумеется, они сами! Эстет в них не умер, в
Соболевых, богаты, а как доброжелательны, добры (все крупы оставили мне,
бомжу), и в придачу вот ведь сколько вкуса в их коврах, в их креслах, в
их подушках с талиями, удивляйся, разводи руками, с ума сойти!.. и сами
с усами, и сын в Менатепе! С сказал Я вдруг вслух, восхищаясь родом че-
ловеческим и смеясь.
С О ком ты? С спросил Веня.
Его опять потянуло к полке с альбомами живописи.
С Веня. Мы уходим.
Испугался: совсем уходим?.. На лице Венедикта Петровича смятение. Он
никогда больше в этот прекрасный мир уже не вернется, почему? Почему лю-
ди уходят? С детский вопрос, недетский испуг.
Венедикт Петрович шагнул к книжным шкафам ближе. Подрагивающую руку
он то протягивал к золотистым за стеклом переплетам, то опускал. Я слы-
шал, в каком он волнении.
С Дто? что, Веня?
Молчал.
Тогда Я ткнул рукой в Яркие альбомы:
С Да. ЗамечательнаЯ живопись! Некоторые из них, из этих альбомов
твои, Веня.
Брат глянул на менЯ чуть удивленно. И... кивнул. Он (человек соглас-
ный) всегда мне верил: да... да...
Я достал с полки, протянул ему:
С Твой. Это ты рисовал.
Венедикт Петрович держал альбом с репродукциями, не смеЯ глазами про-
бежать название. Он читает, но не прочитывает, говорил врач. (Как и все
