будет душ.) Гуси и журавли на плитках, крыло к крылу, с оттянутыми назад
лапками С в тоталитарноРбоевом строю летели не в осень, а в вечность.
Узнал. Из стариковских морщин (как из зарослей) выглянул знакомый мне
человек, автор ТночныхУ непубликуемых романов Василий Зарубкин, а ког-
даРто просто андеграундный Вася; боже, как сожрало его время. Нос сиз и
руки в алкашной тряске (ловят, ловят улетающую с плиток осеннюю птич-
ку!).
С ... Эта сука опубликовал уже две повести. Пусть бы даже за свой
счет!
С А у тебЯ есть деньги? С посмеиваютсЯ над ним.
С У менЯ будет спонсор, С твердо выговаривает старик ВасЯ новенькое
словцо, глаза загорелись.
Я тоже было присел на плитку (холодноватая). Вокруг громко обсужда-
лись будущие издания, сборник, альманах, и где найти дешевую бумагу длЯ
тульской или калужской типографии. Я в разговор не вступаю. (Все это но-
во, чудну длЯ меня.) Курю. Мысль ушла в никуда, вяжет там некие кружева.
Я ее отпустил. Пусть там.
А сердце давит. Нет Викыча. Нет Михаила. Вот и последние русские ли-
тераторы, разрозненные, одинокие, С по каким только улицам они не шляют-
ся, чем только не подрабатывают! С пустотой в карманах. С литературой в
крови. Нелепые старики. Солдаты. А вот ведь пришли! И папки свои незаб-
венные принесли!.. Старушки со стихами перестали ходить по редакциям уже
много раньше. (Умницы. Как только попадали передние зубы.) Еще одного,
шастает взадРвперед, Я вдруг отличаю С узнаю по его щекам с характерным
нарезом старых морщин, когдаРто он был ТолЯ Подкидыш, прозвище, огрызок
фамилии, блондинчик, он, он! С с подавленными страстями, но с так и не
уснувшим честолюбием.
Он тоже узнал. Сипит. Сипит мне в лицо, не здороваясь, а просто сунув
навстречу костлявую руку С так мы общаемсЯ меж собой десять (или сколько
там) лет спустя:
С Говорят, ты нашел издателя?
Негромко смеюсь. Да, Я нашел С но не издателя. А что?.. Не могу ска-
зать что, но чтоРто в своей жизни нашел.
С Деньжат в таком случае не одолжишь ли? (Юмор?)
С Не одолжу,С говорю. И швыряю окурок в тихо дымящеесЯ (от окурков)
ведро на полу.
У стариковРлитераторов, кто с прискоком и с одышкой, так или иначе, а
все же впрыгнул в новые времена (в трамвай) С у них не столь шизоидный
вид. Меня, вот ведь счастье, принимают как раз за такого. Мой спокойный
равнинный шаг кажетсЯ им предвестником того, что у менЯ на мази и что
вотРвот гдеРто бабахнет мой роман, залежавшийсЯ с брежневской эры.
С Подойди к Антон Степанычу. Скажи ему чтоРто.
С Дто сказать? С спрашиваю Я.
С Как что? Поговори. Ну хоть подбодри!..
Показывают мне совсем уж одряхлевшего старого пса, жующего бутербро-
ды, обнюхал, прицелилсЯ С и шасть в пасть! С нет, не пойду. Только серд-
це тяготить. Зачем его подбадривать? Пусть жует. (Я даже и припомнить
дедка не в силах. А еще окажется, что он младше меня!)
С улицы скрипнули тормоза. Машина. К издательству, у дверей которого
агонизировали остатки пишущего поколения, подъехал ныне известный Зыков.
Я еще от Михаила знал (вместе продумывали мой поход сюда), что Зыков и
есть один из редакционного совета , куда не звонить и в дверь не стучать
, а также один из основателей издательства, вложил, кажется, большие
деньги; точно не помню; слухи.
Ах, как несколько человек, узнавших его, метнулись справа и слева.
Обступили. ТНе обещаю. Не обещаю. Будем строги в отборе рукописейУ, С
отвечал он им на ходу.
С Будем строги... Не обещаю... С Но вопреки словам, лицо писателЯ Зы-
кова было вполне доброе, покладистое. Лицо их старинного друга. Зыков
честен. Зыков расстарается, это Ясно, и всЯ эта орава полусумасшедших
стариков обретет тексты, впервые в жизни набранные типографским спосо-
бом. Сто авторов. Так сулили в рекламе. Книга, разумеется, будет толста,
бумажный кирпич. Книга будет набрана мелкимРмелким шрифтом. Будет издана
и тут же забыта, не продающаясЯ и рыхлая, с разлетающимисЯ страницами,
распадающаясЯ, сыпкая, как пересохшаЯ глина. Как холмик. Как в оградке
горбик земли С братскаЯ могила писакам, трудно дожившим до времени Гор-
би. (И все равно счастье. Дто там говорить! Как сияли их лица!..)
Зыков увидел меня. В глазах мелькнуло. Он счел, что Я разыгрываю гор-
деца (а Я и разыгрывал), сам подошел ко мне дружеским шагом. Пожал руку.
Взял рукопись (все старички отдадут свои замшелые папки секретарю, а вот
у менЯ взял лично) С глянул:
С Стал новеллки писать? От руки?
Но разглядел на листке фамилию и, чуткий, не стал дальше расспраши-
вать. (Прослышал ли, что Вик Викыч погиб? или еще нет? С чуткий, добрый,
а лицо непроницаемо.) Просто кивнул. СказалРспросил, надо бы нам при
встрече выпить, как считаешь?
И улыбнулся:
С Нам теперь при встречах нельзЯ не пить.
Рядом тотчас протиснулсЯ сизоносый ТолЯ Подкидыш. Сизоносый, седой и
С теперь заметно С с шрамом на лбу. Бубнит. (Расслышал уже издали вы-
пить... встреча ...) Заглядывает в глаза. Попрошайный рефлекс. ТА кто же
не хочет выпить со знаменитостью!У С то есть с Зыковым, то есть уже
сильно, шершаво его лизал.
Но у Толи Подкидыша рукопись Зыков не взял.
Еще более нас различаЯ (и тем розня), Зыков приобнял менЯ за плечо и
повел из склада в сторону издательских дверей. Оттуда, из утробной глу-
бины комнат слышалсЯ завораживающий стрекот то ли ксерокса, то ли не-
большой типографской машины. Било в нос краской. Уже тут Я почувствовал
(с ним рядом), что Зыков менЯ слегка обласкивает (осторожно, конечно, с
дистанцией, но обласкивал), а пусть, подумал Я, посмотрим, чего человеку
надо.
Злые Языки говорили, что мы c Зыковым как прозаики стоим друг друга и
что всЯ разница наших судеб в случайности признаниЯ и непризнания. В
том, что однажды после совместной пьянки Я опохмелился, а он нет. Случи-
лись вдруг западные корреспонденты (тогда еще, при цензуре, бегали за
нами), ониРто из нас двоих и выбрали длЯ фото Зыкова, как более измож-
денного. То есть сфотографировали обоих, но меня, толькоРтолько опохме-
лившегосЯ и благодушного, в газетах отвергли. (ЗачемРде им счастливчики
брежневской поры?)
Разумеется, выдумки. Нас фотографировали, но нас не различали. Мы
слегка ревновали, не без того, но мы дружили. А чувство двойничества,
если отслеживать, пролегало в нас куда глубже. Оно не поддаетсЯ анализу.
И его не подкрепить разночтением теперь известных или малоизвестных фак-
тов.
Как и менЯ (как и всех нас), Зыкова не печатали. Как и менЯ (как и
многих из нас), разРдругой его дернули на Лубянку С он пил, голодал, на-
жил сильнейший гастрит. Нет, не Язва. Однако же именно с этим Язвенным
видом он вдруг проник за рубеж. Его издали. Книга. Западные газеты на
какуюРто неделю запестрели фотографиями изможденного, плохо выглядевшего
Зыкова, а тут как раз перестройка С совпало! С и тотчас его в параллель
стали издавать и там, и здесь. Казалось бы, радуйся, ликуй, однако Зыков
не сумел жить победителем (общаЯ беда). Он часто издавался, но что тол-
ку. Еще было крепкое перо, но уже не было прозы. Не было текстов. Гра-
нитнаЯ крошка нового истеблишмента, говорили про него, но и это бы лад-
но. Лицо С вот суть, у него уже не было лица! То есть он был добр, мил,
славолюбив, вот и все. Втайне, Я думаю, он тосковал по былым временам,
когда был талантлив, голоден и хронически пьян.
С ... Не кипятись! Я всегоРто справилсЯ о твоем здоровье. (О гастри-
те. Спросил С а Зыков вдруг обиделся, надулся.)
Зыков процедил:
С Уж эти легенды. Ох, уж это наше подполье!
Помолчали. Оба уже тертые, старые. Возможно, Зыков и не лукавил. Воз-
можно, водка и голод действительно были его добрым гением.
Он взмахнул рукой (взмахнул совсем близко от моего лица).
С Когда мы с тобой выпьем?..
У него имя, десяток опубликованных повестей, книги, полусотнЯ ин-
тервью, совсем, мол, и со всех сторон его закрепостили. Камень на шее.
Ярмо. И потому, мол, он так настойчиво хочет выпить со мной...
ИдеЯ несвободы, котораЯ приходит вместе с именем, была моей давней
фирменной идеей, Зыков ее знал и сейчас мне подыгрывал. Но он ее упро-
щал. МоЯ мысль (юношескаЯ стрела, это верно) уже и в те времена летела,
забираЯ всеРтаки выше. На ее острие уже тогда сверкала высокаЯ мысль о
юродивых и шутах, независимых от смены властей. Андеграунд как сопровож-
дение С Божий эскорт суетного человечества.
С Дему улыбаешься? С спросил Зыков.
Оказывается, Я улыбался. А Зыков как раз хвалил мою прозу, нет, он не
льстил, он и прежде ценил. Но, конечно же, много больше, чем мои тексты,
длЯ него сейчас значила моЯ репутациЯ Петровича , матерого агэшника.
Значило то, что Я осталсЯ в агэ и С стало быть С в недрах андеграунда
имел влияние. (Так, вероятно, Зыков думал.) Заблуждение многих. Заблуж-
дение всех их, ушедших наверх. Миф.
Впрочем, Я ведь могу и не знать, насколько прислушиваютсЯ к моим сло-
вам, может, их и впрямь гдеРто на бегу запоминают. Может, их повторяют.
(Есть эхо.) Да, да, на Тверхних этажахУ литературного мира ему, Зыкову,
не по себе. ПотомуРто и хочетсЯ ему выпить со мной, побыть со мной...
Зыков предложил приехать к нему домой, что и означало бы выпивку с
длительными, изнуряющими друг друга объяснениями, как водилось прежде у
российского андеграунда. Ты да Я. Ты, Я и Литература. Наш разговор,
пристрастный самоотчет, пойдет о нас и лишь бегло заденет прочих смерт-
ных. Мы и не вспомним тех пишущих стариков, что сидят сейчас в складском
помещении на плитках с птичками, обжигаЯ зад холодом.
С ... Поговорим хоть.
Я пообещал, но вяло. Он понял, что Я не приду.
С Но ведь Я прошу тебя, С он вдруг назвал менЯ по имени. Как бы ок-
ликнул в лесу давних лет.
Еще и стал мне говорить, мол, поможет издать повести. Именитый Зыков
поможет издать мне книгу С и здесь, и на Западе. У него влияние в Шве-
ции, во всеядной Германии. В Англии с Зыковым тоже считаются, он даже
назвал издательство, но какРто сбивчиво, спешно, жалковато назвал и все
торопился, блеял чтоРто.
Я спросил:
- Зачем тебе это?
Он смутился.
Возможно, писателю Зыкову попросту хотелось показать старому приятелю
свои книги, полку с двумяРтремЯ десятками красивых западных изданий. По-
казать и заодно (чужими глазами, как водится) самому заново посмотреть С
увидеть едва ли не в километрах расстояние, нас разделяющее. Яму, кото-
рую он перепрыгнул. Гору, которую одолел. Это было понятно. И чтобы дос-
тавить ему удовольствие (мелкое, но человеческое и поРсвоему честное), Я
бы к нему всеРтаки пришел, притащилсЯ бы, если бы не затеваемый, ты да
Я, разговор С если бы не его бесконечнаЯ пьянаЯ исповедь о потерянном
лице. Плач о погибели агэшника. Вот разве что хорошо накормит. (А ведь
он накормит.) И все же вечер целый с Зыковым не выдержать. Меж нами сто-
яло уже многое. Нас разделило.
Я колебался. ОбщатьсЯ с ним С это как считаться, сводить забытые нео-
бязательные счеты. А зачем? (А два рассказца Вик Викыча он и так издаст.
Обещал.) Но всеРтаки чтоРто еще ему от менЯ нужно С что? Мне стало любо-
пытно. Видя, как продолжают набухать страданием устремленные в прошлое
его серые глаза, Я пообещал заново и уже всерьез: да, да... приду.
Помню Зыкова опустившимся, в пиджаке, под которым не было ни рубашки,
ни майки, только койРгде седеющие заросли волос. Пьяный Зыков бежал по
улице за уже закрывшим двери троллейбусом. Левый ботинок на его ноге был
без каблука, ботинок с такой дыркой, что поблескивала на бегу пятка.
Упал. Я вдруг увидел: он упал. Я (Я покупал сигареты) поспешил к нему,
но Зыков уже поднялсЯ с асфальта и исчез на многолюдном проспекте Кали-
нина. В тот самый год он поднялсЯ и с пьяного дна, к погибающему писате-
