курим. Держи сигарету.
СвоЯ есть, ответил Я. Диркнула спичка. Вот тут Я вновь прислонилсЯ
плечом к стене. От слабости. И от живой слезы в глазу.
А дальше понятно: дальше Я не смог удержатьсЯ и отправилсЯ на знако-
мый этаж. Да ведь старый Петрович уже и обязан был оглядеть квартиру
господина Ловянникова.
Одно из окон закрыто небрежно. Разве так уезжают! С ворчнул Я, подго-
няЯ шпингалеты. Кресло. Скучные бухгалтерские книги на полках. Я огля-
делся. Знакомый холодильник. Я у себя. В свое времЯ Я брал в этом холо-
дильнике на подкорм пса (да и сам откушивал) отличной квашеной капусты.
Добавка в рацион.
А вот и Марс! Привет! С Я поднял глаза на настенный портрет пса. Ком-
ната (узнавание) сразу озарилась радостью. Как вспышка. Но светлаЯ ра-
дость узнаваниЯ поползла от менЯ вдруг в стороны, как ползет в обе сто-
роны мокраЯ бумага... Я пошатнулся. Закапало красным на руки. Не беда.
(Кровотечение. Носовое.) Я добралсЯ до постели, лег. Повыше голову...
Лежал, испытываЯ попеременно то пугающую радость, то слабость.
Мы свели с Ловянниковым знакомство, когда еще не дог, а дожок, дожик,
как там правильнее С когда Марс еще был щенком. Ловянников уехал, оста-
вив мне квартиру и предупредив, что воинственность щенка пока лишь в его
звучном имени и что кости хрупки, задние лапы особенно; когда прогули-
вать, надо сносить с крыльца на руках. Я так и делал. А в лифте, в кори-
доре быстро растущий элитный пес уже сам все знал С не лаял.
Помимо любви к меньшим братьям, менЯ в те дни грело еще и то, что Ло-
вянников оценит, дог вырос без переломов, С попомнит и, глядишь, вновь
оставит сторожить (жить) свои кв метры. Мне нравилась эта однокомнатная.
Небольшой балкон. И вид из окон. (Не гнусный в любую погоду.) Книги в
основном бухгалтерские, специальные, но есть философские томики. (Хозяин
какРто процитировал Бердяева, в другой раз Фромма. Нормально.) Вскоре же
Ловянников оставил мне жилье на месяц, а потом и на полтораРдва, так по-
велось.
Уезжая, Ловянников теперь забирал Марса с собой. Мраморному догу уже
года три. Могучий. (С дурной привычкой при встрече лизать менЯ в губы, в
рот.) Портрет Марса на стене мог наводить упреждающий страх на жулье
(имелись в виду наводчики, Ловянников улыбнулся), С пусть, пусть видят!
Когда есть рисунок, возможен и оригинал.
С А Леонтий? С поинтересовалсЯ Я.
С ОтлиРииРично!
Вик Викыч уверил, что догуляли отлично, проводы честь честью. А Леон-
тий, мол, и похохатывающаЯ Люба Николаевна были все времЯ в челночном
движении: нетРнет и уходили к Любе домой (поднимались кудаРто на девятый
этаж) и потом возвращались, чтобы продолжать пить. Леонтий, правда, жа-
ловалсЯ на слишком недавнее обрезание. Оттуда (с девятого этажа) Леонтий
каждый раз появлялсЯ первым и кисло (и тихо, шепотом) сообщал Вик Викычу
на ухо одно и то же С мол, это надо делать всеРтаки в детском возрасте.
Но от Любы Николаевны (текстильщицы свое знают) Леонтий был в восторге.
Память о ней останетсЯ с ним до конца дней. Увезу вместе с синими снега-
ми России! С обещал он.
Дошло и до драки, когда Вик Викыч и Леонтий отправились еще и к неко-
ей Равиле, а у Равили своЯ гулянка и свои мужики, грузчики. (Неприветли-
вые! то ли водки мало, то ли просто жлобы.) Вик Викыч, если пьян, побу-
зить любил, и как раз с улицы подвалило полбригады грузчиков, пришли с
работы. Они были немыслимо широки в плечах. ЛюдиРшкафы. И самый здоро-
венный шкаф был их бригадир, онРто, ни слова не говоря, длЯ начала дви-
нул Леонтия, так что тот улетел к другой стене; не поломалсЯ Леонтий
только потому, что врезалсЯ в визжавшую Равилю. Викычу объяснять дальше
было не надо, он в свою очередь ударом кулака свалил с ног бригадира. Да
и Леонтий, пришедший в себя, высвободив русы кудри (РавилЯ вцепилась в
волосы и держала), закричал: ТЯ на ногах, Викыч! Давай им врежем!..У С и
тотчас, кулаки вперед, пробилсЯ (с восторженным криком!) к последнему
здесь, в России, другу. Как всякий провинциал, Леонтий подратьсЯ умел;
они с Викычем дрались спина к спине; но двое, увы, это только двое.
Оба вернулись к сестрам сильно побитые, но какРникак на своих ногах С
и оба какРникак еще пили! Равиля, чтобы замолить драку и чтоб без пос-
ледствий, прибежала к Маше и Анастасии плача и держа в руках (какРни-
как!) четыре бутылки водки. Вик Викыч и Леонтий еще пили, когда в окнах
забрезжило, а снизу нервно засигналило у подъезда заказанное в аэропорт
такси.
ЛеонтийРХайм был в пластырях и с огромным фингалом под глазом; его не
хотели пустить в самолет. (До такой степени побит.)
Уже на паспортном контроле Леонтию дали понять, что он неузнаваем и
что у них нет возможности удостоверить личность отъезжающего. Вертели в
руках его паспорт так и этак. Предлагали снять с лица пластыри. На все
их хитроумные происки Леонтий, держа руку глубоко в кармане, многозначи-
тельно (и сурово) им отвечал: дело сделано. Наконец, велели позвать соп-
ровождающего, чтобы подтвердил личность хотЯ бы словесно. Вик Викыч и
был сопровождающий. Увидев побитого, в пластырях Викыча, пограничники
развеселились: не может, мол, быть, чтобы эти двое, такие схожие, не бы-
ли братьями.
С ... Но все. Уже все. Порядок. Леонтий летит, С заключил Викыч расс-
каз. (Довольный сделанным делом. Десть честью. Проводил.)
Последнее, о чем они (Викыч и Леонтий) говорили в аэропорту, С русс-
каЯ провинция. Какое это чудо. Они не хотели там, в провинции, жить (ни
тот, ни другой), но они ее любили. Нет ничего лучше тех улочек. Нет ни-
чего роднее тех поворачивающих тропинок и тех пыльных, неасфальтовых до-
рог, а ивы в пыли, а эти небольшие речки!.. Оба плакали, подбираЯ слезы
с разбитых глаз и губ, с посиневших скул. Один из улетающих им со-
чувствовал, решив, что мужиков перед вылетом обворовали.
С Нас обворовали, ты понял?! С кричал мне Вик Викыч.
Когда Викыч пересказывал, Я тоже пустил было слезу, вспоминаЯ пыльные
задрипанные улочки. (Вспомнил и о Вене в больнице, пора навестить.)
Улочки и проселки так и стояли перед глазами С скорее идея, чем ре-
альность. Но их все еще грело солнце. Они пылили.
Есть у менЯ и другой свитер, более теплый; и более густого цвета. На
худощавую фигуру в самый раз. На свитере дырка с тыла С прожженнаЯ сига-
ретой (почти на заднице). Но если, входя, держать руки чуть сзади, все
отлично, свитер просто блеск. Я окреп, одолевал любые расстояния. К тому
же осень ровная, давление не скачет (молодец!).
Когда пришел навестить Веню, менЯ принял ХолинРВолин.
Главный. Я уже знал о переменах (Иван Емельянович парил
теперь совсем высоко; орел). ХолинРВолин был дружелюбен,
как и положено ему быть с родственником одного из
постоянных больных. Ровный разговор. И ни полслова о
моем недавнем здесь пребывании С ни намеком, ни циничным
взглядом. Серьезен.
С К брату пришли?.. Хорошо.
О Вене, о вялом развитии болезни ХолинРВолин говорил достаточно обс-
тоятельно и с заботой С услышалась в его голосе и заинтересованность
(профессиональная; как она слышалась и в голосе Ивана в свое время). Бе-
седуем. О том, что появилсЯ новый американский препарат. О питании. О
разном и прочем С о том, как подействовала на Веню нынешняЯ осень с ее
холодами. Я не вполне врача понимал: он же совсем недавно считал, что Я
псих и скрытый уголовник. Зачем ему Я? Откуда этот такт и его желание
общаться, чай со мной пить? (Или господину ХолинуРВолину задним числом
слегка неловко?) И конфету к чаю мне дали в точности так же, как в дав-
ние визиты, одну, но дали. Возможно, инерция: мол, повелось еще при Ива-
не С при прошлом царе, чай, беседа с писателем...
Но могло быть и так, что ХолинРВолин вовсе не думал обо мне, он и не
пыталсЯ думать. (МенЯ иногда поражает мысль, люди не думают.) Тотальное
ТнеУ, именно оно ведет людей по жизни день за днем, неделЯ за неделей.
Ведет это Тне У и ХолинаРВолина, ведет ровным ходом и само собой, авто-
пилот; и вот откуда возврат к честной серьезности врача и такт, и пере-
пад отношениЯ ко мне (в лучшую сторону), вот откуда чай и моЯ конфета.
Сидим, разговариваем:
С ... Венедикт Петрович помнит о вас даже в самые трудные, в плохие
свои дни. Дто там ни говори, его и ваше детство прошли рядом. Это ведь
много. А длЯ него С очень много!
С Да, С киваю Я. С Родители уходили на работу на целый день. Запирали
снаружи нас с Веней вдвоем. В отместку отцу мы однажды ножницами пореза-
ли на полоски свежие газеты!.. Нянек не было.
С А летом?
С Летом у деда в деревне, там и вовсе счастливы.
С Вдвоем?
С Да.
С А друзья?
С Бывали и друзья. Но попозже С в школе. У него как раз и были всюду
дружки и подружки. ВенЯ к себе притягивал. ВенЯ вообще был Ярче и, бе-
зусловно, талантливее, чем Я... Но никакой ревности меж нами не было.
С То есть росли естественно.
С Да. Как трава.
Нам приносят (Адель Семеновна, медсестра с родинкой) еще по чашке
чаю.
В какуюРто из чайных минут Я попробовал напомнить господину ХолинуР-
Волину. Я намекнул длЯ начала этак академично (и не без легкого Яда), а
нет ли, милый доктор, чего общего с научной точки зрениЯ в наших с Веней
бедах (и психиках?) С родные ведь братья. Однако ХолинРВолин никак не
отреагировал. Доктор ХолинРВолин словно бы решил не касатьсЯ тех недав-
них (и неприятных) дней С мол, что ж смешивать. Мол, если посетитель и
родственник, то и будь им.
Слова под ногой заскользили. Я смолк. Нарушивший их условности, Я уже
ожидал (отчасти виноватясь), что ХолинРВолин дружелюбно, но строго менЯ
одернет, погрозит пальцем: ТНоРно!..У С мол, тех сложностей и того тем-
ного пятна нам обоим не следует теперь касаться.
С Извините, С сказал Я мягче.
Но уже через три минуты (сука!..) Я опять не удержалсЯ и, варьируЯ
разговор о Вене и далеком детстве, рискнул на своеобразный шутливоРглум-
ливый прыжок (через говорливый наш ручеек) С с берега на берег.
Улыбаясь ему, Я спрашивал:
С ... А скажите: если б в тот день санитары были покруче? если б за-
били меня?.. Мог бы Я рассчитывать, что окажусь с Веней в одной пала-
те?.. Это ведь трогательно! Мы бы с Веней решили, что детство вернулось.
А Иван Емельянович был бы как отец родной, который ушел на работу и сна-
ружи нас запер...
Я засмеялсЯ шутке, а врач нет. С мягкой улыбкой и с чуть припрятанным
недоумением он только взглянул на меня.
С Да, да, С сказал он. Так говорят и так взглядывают не вполне расс-
лышавшие, в чем, собственно, шутка. Не всЮ в ней понявшие, но тем не ме-
нее (жизньРто идет) продолжающие из уважениЯ вести разговор. ХолинРВолин
не понимал. Он не понимал, о чем Я.
Он менЯ забыл . Я продолжал ему чтоРто (что?..) говорить, Я уже доел
конфету и прихлебывал из чашки последнее. Я ему улыбался. Но внутри Я
слегка одеревенел. Вот, оказывается, что такое С мы. Мы, то есть люди.
КакимРто чудом Я умудрилсЯ не застрять у моей старой знакомой Зинаи-
ды. А ведь был так слаб духом! Мужчина, попавший в уют и в тепло после
больницы (после такой больницы), С как гретый воск. Сидишь и с боков об-
таиваешь.
Зинаида все про воск поняла. Дуткая. Но колебалась.
С Если ты на один вечер, то чего нам с тобой сходиться? С спросила
она прямо, как солдатскаЯ жена. И как солдатскаЯ вдова, наскучавшаЯ за
годы, уступила.
Отчасти еще препаратный, на водянистых чувствах, Я, кажется, не впол-
не понимал, что мы с ней собираемсЯ делать. Именно так. Если бы не она,
Я, возможно, не сообразил бы известной последовательности наших запарал-
леленных с женщиной действий и мог замереть, сняв ботинки, затем брюки,
и... мол, что там на очереди дальше?
Так что это она сама колебалась. (Грызла в раздумье белые сухарики
