он там С звали Андрей Андреевич) задержался. Я стоял на лестничной клет-
ке, ожидаЯ лифт. Дверь ЛД обита, хорошаЯ и прочнаЯ дверь. Но все же че-
рез толщь двери Я расслышал, как они смеялись С схожий с чемРто прошлым
и очень счастливый был ее смех. Этакий забытоРдевичий смех Леси. Незна-
комый мне смех. Нет, нет, не любовь, не секс, а просто их общее. ПрежняЯ
жизнь, прежний смех. Во мне аукнулось и сразу же заныло, заболело. Вот
где (в том смехе) она жила. Вот где (в том смехе) мягко лежалось ее
сердцу. СмеятьсЯ бы ей вечерами, а не рыдать, стоЯ на четвереньках. Я
позавидовал этому бывшему заму, этому запорнику, этому чегоРизволите с
дачей и с детьми в Цюрихе (пардон, в Аргентине). Кольнуло острым не за
его, конечно же, детей (пусть! ради бога!), не за сытую былую жизнь, а
за тот тучный пласт памяти, который счастливо срастил, сроднил его с Ле-
сей.
Значило и время: демократы, первый призыв, уже линяли, не сумели они,
так и не дотянулись, косорукие, до тех рычагов и рычажков, колес, шесте-
ренок, какими делаетсЯ в России реальнаЯ власть. Держались пока что
инерцией, но себе в помощь (к ржавым рычагам) они уже звали койРкого из
сросшихсЯ с прошлым. Конечно, не звали отпетых. Но середнячки, сред-
ненькие бонзыРпартийцы уже пошли в гору. Уже было не обойтись. Поначалу
их звали, конечно, в помощники на подступы, на пятые роли. Но скоро се-
реднячок из пятого ряда выдвигалсЯ вперед, выпихиваЯ демократа (честного
говоруна) на престижную отмель, полежи там, дружок, отдыхай! Справимся.
Ты полежи (а мы посидим в кресле). Ты выступай по телевизору. (А мы в
кресле.) Пришел их час: ползучее возвращение, когда новое обновлялось
старым.
Это к тому, что друзья, приходившие к Лесе (зачастившие теперь к
ней), уже не были ни обиженными, ни бедными. Сидели в креслах. Пока что
не в былых своих, но уже в мягких. И теперь (это им в плюс!) они вспом-
нили о друзьях, что тоже из ТбывшихУ. Они ожили. И каким серебром заиг-
рала благороднаЯ проседь в их головах! Некоторые из них преотлично усво-
или и свежую тональность, легкий колокольчиковый звук речей демократов С
серебрясь теперь во всем, были уже неотличимы. Жизнь сращивала; жизнь
сращивала и не таких!
КакРто придя, они увидели, что Я торопливо чищу картошку С да, да,
всего лишь торопливо чистил, скоблил картофелины тупым ножичком и сидел
рядом с ЛД (ЛесЯ лежала). С этого часа и с этой минуты (Я не преувеличи-
ваю, это как часы) они стали поРиному со мной разговаривать. Мол, с ним
не обсуждать и не спорить. Прислуга. Возможно, пока что он ей нужен.
Возможно, сожитель, даже и е..рь ее неплохой, но ведь неплохой в том же
значении и смысле (в смысле прислуживанияРобслуживания). ПсихологиЯ на-
чальствующих: агэшник длЯ них всегда и только неудачник, никто. Он даже
не пыль под ногами (не прах, который всеРтаки не топчи).
С Ты С добрый, Петрович. Ты добрый человек... Не ссорьсЯ с ними.
С А Я не ссорюсь, Леся.
Когда Я чистил картошку, они пришли вдвоем: они приехали. (Одному уже
вернули госмашину.) Этот, что с машиной, С типичный сыромясый начальник.
Второй С игривый босс из Комитета по науке, все потерявший в первые годы
перестройки. (Все, кроме умениЯ ждать.) Оба, разумеется, повидали людей
на своем властном веку и мигом (нюхом) сообразили, что Я никто, времен-
щик в этих стенах.
Но еще не появилсЯ самый из них симпатичный. Весельчак.
Пузан.
Тем временем прошла нужда в больничной сиделке. Выпившая, видно,
крепкого портвешку, Марь Ванна сказала мне, расхрабрившись, что ежели Я
так одинок и неухожен (слышала наши с ЛД разговоры), то она сойтись го-
това: обухожен будешь! Обстиран будешь. Всегда, мол, с горячими щами в
обед...
С Еще как наживемси с тобой, С заключила она, дыхнув вином. Тихонько
икнула и прикрыла рот: С Оссподи!..
Я с улыбкой пересказал ЛД, подтруниваЯ над простецкой Марь Ванной.
Думал, что нечаянные чужие слова иной раз приятны уху... Ан, нет. На
другой же день ЛД ее выдворила, и больше Марь Ванны Я никогда не видел.
Мелочь. Пустяк. Но агэшнаЯ душа затосковала по этой смешной бабе и ее
щам. По тем гениальным щам, которые мне (и Лесе) раза триРчетыре успели
сварить пахнущие рассолом бабьи руки. Cвитер заштопан С тоже ее руки.
Там и тут успевала Марь Ванна, с хлопотливой готовностью и с шуточками
тихоРтихо шагавшаЯ по жизни. (И с промашками. Увы, портвешок.) Когда
хвори, словно сговорившись, набегают на менЯ со всех сторон, Я знаю те-
перь заговор С слово как оружие. Едва выйдЯ из метро и, с первыми шага-
ми, окунувшись в уличный холод, говорю себе (помянув добром всех изгнан-
ных):
С Еще наживемси!..
На деревьях сентябрьскаЯ паутина С к погоде; в один из погожих тех
вечеров словно бы выпал из ветвей, упал паучком и оказалсЯ вдруг с нами
четвертый из ее друзей, острослов и пузан. (Симпатичный мне, говорЯ об-
що.) Он приносил Лесе красную рыбу С рыбку из недорогих, но слабого по-
сола, вкуснейшую и Явно в счет былых знакомств. КтоРто делилсЯ с ним, с
пузаном, по старой памяти. И только одинРединственный раз они привезли
поРнастоящему много икры и коньяки, но съели без меня. Я ушел не из
комплексов (агэшник играючи успевает на халяву съесть и, конечно, вы-
пить) С ушел, потому что не выгорело. Пузан (обычное пузцо, серый кос-
тюм, свободный крой) менЯ попросту выставил. Приобняв, отвел к окну.
Дружок, С сказал, С уж извини. Мы тут хотели побыть все свои. Дто тебе
наши излияния? Дто тебе в чужом пиру болтовня?
Но тем сильнее ЛесЯ старалась, чтобы Я был не только с ней, но и с
ними, беседовал, общался, был вместе, почему бы и нет?.. Потому и нет,
заспешил Я, повторяЯ его же паутинноРмягкую интонацию С что мне, Леся,
их рожи, что мне их ужимки, их постноменклатурные перемигивания, жрали
всю жизнь, хапали, общались домами и ненавидели таких, как Я, С поверь,
Леся, Я лучше напьюсь, сидЯ на ступеньках в холодном подъезде, на газет-
ке, на еженедельнике ТКоммерсантъУ...
С Дурак! Какой ты дурак! С сокрушалась она.
Тут вновь вошел Пузан. (Самый из них симпатичный.) Возможно, ЛесЯ
всегда ему нравилась. Возможно, подумывал о ней, мол, крупнаЯ и породис-
тая, и красавицей какРникак слыла в прошлом. Как не приласкать дамочку в
печали в удачно подвернувшуюсЯ минуту...
ЛесЯ его долговременные замыслы едва ли понимала. Но ценила его весе-
лость. И, сближаясь, охотно ему демонстрировала свою скромную нынешнюю
жизнь С свои заботы, свою маленькую квартирку, свои красивые полные руки
и даже меня:
С Вот он С гордый! С показала на менЯ глазами. С Не хочет с вами поу-
жинать.
Я уже надевал кепку.
С Не хочет с вами вместе даже руки под краном помыть, С заторопилась
ЛД, смягчаЯ известный народный оборот.
Пузан умел мило лавировать:
С Да. Мы отвратительны, С сказал он смеясь.
Возможно, Я к ним несправедлив, искали свое место и ведь тоже люди,
но замшелый агэшник не то чтобы не может С не хочет быть справедливым.
С ... Свинья! ГрязнаЯ общажнаЯ свинья! С она и рыдала, и рычала, то
хрипло выкрикивая, то жалко плача.
Но менЯ пробрало: Я говорил. Если Я хочу выразить мысль, менЯ не ос-
тановить:
С Потому ты и унижалась мной, что Я С грязь. Смогли бы разве друзья,
такие хорошие и сытые, С смогли бы они оценить твои слезы? твои страда-
ния? твою рвоту по ночам...
С Грязь! грязь!..
С Ты и не стыдишьсЯ меня, потому что Я грязь. Ты этой грязью (мной)
унижалась. Но унижалась втихую С не на миру, а только длЯ себЯ самой.
Отлично, Леся, придумано: унижатьсЯ унижением, которое никто не видит!..
Однако и общажнаЯ грязь (я) не внакладе С мы тоже свое получаем, берешь
и бери, только чтоб не кусать...
С СвиньяРЯяРаа... АааРаа, С ЛД рыдала, и Я понял, что хватит. Сказал.
Уже сказал. (Я еще коеРчто держал в себе, но хватит.)
ВремЯ наносить раны и времЯ жалеть. Ну, ладно, ладно, С шепнул. Я об-
нял ее, она била менЯ по лицу, по шее, попала в ухо, звонко попала! С по
моей стриженой (после психушки) голове, по лбу, даже в глаз, но Я перех-
ватил руки. Мои руки сильнее, она вскрикнула. Я стиснул, поцеловал ее;
ей больно С мне больно. Иди, иди ко мне, Леся. Это Я, времЯ жалеть.
С Знаешь, что менЯ больше всего задело, С сказала она, лежа рядом
(головой, затылком на моей руке). Она повернулась боком, прогреваЯ теп-
лом, как печь, мои агэшные кости; атласный, греющий, жаркий большой
женский живот.
С Дто? С спросил Я дремно, хотЯ знал.
С Задело, когда ты спросил: почему перед ними (перед своими) ты не
унижаешься?
С Так почему? С переспросил Я.
У Лесиных друзей Я и на чуть не научился, увы, их великому таланту
сносить и ждать (сносить чужое времЯ и ждать свое).
ЛесЯ менЯ ругала. Как ты мог, такой чуткий, добрый!.. (А как Я мог,
если Я к тому же, редчайший мой случай, ничего не помнил?) Должно быть,
с голода.
В тот день Я так спьянел, что с какогоРто (поворотного) момента в
сознании не осталось ничего, даже той темной, черной Ямы с искрами,
обычной, когда пьешь водку голодный. Даже этой успокаивающей чернильной
черноты с искрами в глазах память не удержала. Но Леся, конечно, расска-
зала.
Бранила. Ты был хам С самый настоящий хам.
Я согласился. Я знаю. Разумеется, сука. Напившись их же водкой, Я их
же, как выяснилось, подначивал:
С ... Почему бы вам не взятьсЯ за оружие и немножко не пострелять? С
ПосмеивалсЯ над ними, над ТбывшимиУ, как раз после разгона на улицах ка-
койРто их демонстрации.
ОниРто в кустах, они уже прикипели к зарплатам своим и к креслам, а
разогнали их сотоварищей, тоже ТбывшихУ, но более прямолинейных дунду-
ков, что так и вывалились на площадь с раззявленными ртами и с красными
флагами. Понятно, что эти, которые уже в креслах, волновались и болели
за тех. Переживали. И без того унижены разгоном и поражением, а тут еще
Я Язвил.
Я подсмеивался:
С НРда. Вам бы ТкалашниковыхУ сейчас в руки, а?
И сокрушался:
С Жаль, вы не стреляете. Жаль, что только и умеете дрючить своих сек-
ретарш на кабинетных столах.
Один из них плюнул мне в лицо, через стол (у Леси вечером, через ее
кухонный стол, за которым сидели и пили). Я после даже спросил Лесю С
кто?.. Даже зауважал.
ЛесЯ сказала, что он нервный, он просто не сдержался. Плюнул, а Я
ударил его бутылкой по башке, но не сильно, ктоРто из рядом сидящих ус-
пел отчасти перехватить руку. Нас разняли.
Они, ее друзья, добились квартиры (не такой, как в былые дни, но хо-
рошей: две просторные комнаты длЯ доцента Л. Д. Воиновой) С и тотчас же
купили ей в складчину современную стильную мебель. Молодцы! А вот с мес-
том ее работы не спешили. Подыскивали. Место было важно не только ей, им
важно. (Иначе что за место.) Тут уж они присматривались с умом и при-
цельно С чтоб норка на много лет. Оклад и чтоб пенсиЯ ей без тревоги.
Они еще попьют водицы из колодца.
Она переехала С новоселье, свежие без запахов кв метры. И вот уже
портреты мужаРпартийца перевесил на новые стены ктоРто из ее друзей. Не
Я. И то сказать С зачем Я им? а они мне зачем?.. Сказал ей, что на этой
неделе не приду. ЛД спросила:
С Почему? С а Я не ответил. Промолчал, дав нам обоим минуту чистого
расставанья.
Но приходил. Мы нетРнет и спали. И, конечно, без ее самоунижениЯ в
постели: спокойный здоровый секс, в согласии с возрастом, с в меру
страстным и обоюдно молчаливым проваливаньем в таинство акта. Я, правда,
пробовал вернутьсЯ на один из тех ночных путей, какими она шла каятьсЯ
(и после чего, среди ночи рыдала). Но Я наткнулсЯ на пустоту. Мы оба
словно ступили в паузу С в тихую чувственную недомолвку. А затем ЛесЯ
осторожно означилась: она не хотела прежнего С с угадываемой во тьме
