зет.
Марусино объяснение (в мире, мол, господствует простота желаний)
представлялось мне слишком легковесным. Не верилось. Тянули со мной це-
лых полдня! С пили спирт, чокались, заставили петь Веню, выспрашивали
(меня), вынюхивали и в конце концов перевели в Первую, а все оттого
лишь, что солидный мужчина был взволнован (и, возможно, взбешен) от-
сутствием молодой длинноногой бабенки? Неужели же известный психиатр
полднЯ ведет игру в психологические кошкиРмышки, сплетает вокруг больно-
го (вокруг меня) тончайшую убаюкивающую паутину разговоров, а в голове у
него однаРединственнаЯ нелепо повторяющаясЯ фраза, еще не пришла . Не
мог Я в это верить. (Даже какРто обидно.) То есть сначала да, сначала
медсестра, ожидание, даже нервозность и тягомотина праздников, но по-
томРто врачи (оба С Я уверен) пошли по следу, как гончие. Их пристраст-
ные слова. Их дыхание. Их гон.
Они, разумеется, знали. После моих криков про нож (когда везли в
ночь) врачи приемного отделениЯ тотчас дали знать Ивану, а тот С тоже не
медлил! С велел навести справки. Как Я после узнал, уже на другой день
спрашивающие ловко вызнали (через Тхеня) про мою прежнюю общагу, в какой
Я жил сторожем много лет. Стало понятнее. (Не писатель, а бомж.) Позво-
нили в общагу, а через них С в соседствующее отделение милиции, где в
следственном отделе им охотно подтвердили, да, был вызываем, да, прохо-
дил как один из подозреваемых С по делу об убийстве кавказца, да, ножом.
Не уверен, но, возможно, Я даже повис на Иване
Емельяновиче, мол, обязаны, коллега, такого
перепроверить. Разумеется, Я был гдеРто в самом конце
разнородного списка дел. Мелочь. Номер 168. Главврач,
понятно, и двух минут в голове менЯ не держал (больных
много, всякие), но вот в праздники с разной мелкой
суетой в подбор С именно так, Я шел заодно, С решил
слегка поспросить. Просто вдруг вспомнил. К тому же в
эти праздники с ним рядом оказалсЯ врач молодой и
энергичный. (ХолинРВолин считалсЯ мастером
психологически раздергивать.) Так что оба, вынужденные
дежурить, отмечали вне дома май, выпивали, считали
цезарей, обсуждали провал Срезневского в Минздраве и С
заодно, по ходу долгого днЯ С раздергивали меня. Это
жизнь. Притом что главным в их озабоченности был не Я и
не Срезневский, и не разведенный спирт на столе, и даже,
Я думаю, была не Инна, а праздничнаЯ тягомотина в
четырех стенах. Подумать только!..
Иван Емельянович включилсЯ всерьез лишь с какойРто неуловимой минуты
С вдруг и на ровном месте (почему?) он повысил голос:
С ... Есть два случая, мой милый, когда косят таким образом. Либо хо-
тят убить. Либо уже приложили руку.
И не сводЯ глаз:
С Да, да. И бледнеть не надо. Не поверю Я вам и вашей бледности. По-
тому что не верю, что такой, как вы, испугались!
Вряд ли это были хорошо рассчитанные (а то и заготовленные С мне в
лицо) слова. Слишком всеРтаки нервно. Ведь он уже давил, кричал. Все
трое вдруг докрасна раскалились. Иван давит. Холин вскрикивает. Я стою.
(В моих мыслях только дерг, дерг, дерг! С как кончик поджатого собачьего
хвоста.)
Ивана, возможно, просто понесло. Психиатр творил С да, да, прямо на
глазах он вдохновенно вычислял, лепил мой образ, пытаясь угадать (и от-
части угадывая) менЯ и мою невидную жизнь.
С ... Затаился! Какой тихий! На обходах ни жалобы, ни звука. А ведь
вы помните, С это он ХолинуРВолину, С при поступлении наш больной все
повторял про ночную бессловесную совесть.
С И про нож.
С И про нож , но негромко... Похоже на умышленную проговорку? Еще как
похоже! Но проговоркаРто была двусторонняЯ. Сначала Я поддалсЯ и подумал
(не мог не подумать): мол, косит наш больной в сторону некоего будущего
правонарушения. Мол, почву готовит. А следом выйдет из клиники и когоРто
прибьет. Или покалечит. И даже, мол, если поймают, со всех важных сторон
защищен, так как толькоРтолько из психиатрической... Он показалсЯ мне
одним из работающих на опережение, не более того...
Иван (впилсЯ глазами) продолжал кричать обо мне в третьем лице:
С ... Но пригляделсЯ Я. Пораскинул умом. Мы, конечно, не психиатры с
мировым именем. Но если не заедены проверками, не затолканы, не задерга-
ны и не завалены отчетами С мы ведь тоже думаем. Тоже и загадки разгады-
ваем! Порасспросили заодно и вашего больного братца Венедикта Петрови-
ча...
Вслух рассуждая, он словно бы торопилсЯ высказать на разгоне (не
упустить свой вдохновенный порыв):
С ... На какойРто момент стало вас жаль. Седой уже человек. Неглупый.
Поживший. Озабоченный своим ТяУ, но так ничего и не понявший... Второй
Венедикт Петрович.
Спокойнее, холоднее он теперь говорил. Сидел за столом.
С ... Второй Венедикт Петрович, С повторил он так значаще, что мне
показалось, что Я увидел свет и услышал боль. Окна. Я увидел окна. Каби-
нет стал светел и огромен. А во мне (изРпод их препаратов) оживала, про-
катываясь под кожей нарзанными пузырьками, моЯ боль.
Дерез весь кабинет Я вдруг направляюсь к Ивану Емельяновичу С иду с
моей ожившей болью. Боль еще оттуда, со слепящего снега брежневских де-
сятилетий С боль тянется, а Я несу ее (длинную боль, на плече), как не-
сут на плече доску, которую гдеРто и комуРто прибить к забору.
Я подхожу совсем близко: они за столом уже взялись за чай. Просто
чай. Малозаметный Зюзин с ними С онРто и сделал, заварил им в электри-
ческом чайнике напрямую, пачка на всех. Как водитсЯ у врачей. Легкий
скорый чифирек.
Иван Емельянович прихлебывает из чашки, пьет крупными горячими глот-
ками, изгоняЯ излишки хмеля.
С Это вы? Вы?.. С спрашиваю Я.
Вероятно, мое лицо перекошено и столь Явлено ему болью и внутренним
потрясением, что он понимает о чем Я. Понимает, хотЯ горловой спазм
оборвал (придавил в самом разбеге) мой недосказанный вопрос.
С Да.
С Это вы, стало быть (Я нажимаю С нервно С на летописные эти два сло-
ва)... вы залечили моего брата много лет назад?
Он вновь, повтором, кивает: да.
Я не мог говорить.
А он (ничуть не оправдываясь) продолжал ровным басовитым голосом:
С Я. Лечащим врачом был Я С это уж можете не сомневаться...
И усмехнулся. У менЯ потемнело в глазах С Я чувствовал, как давит,
прижимает мое тело к земле чугуннаЯ тяжесть их препарата. Я дернулсЯ
шагнуть. И не мог.
Тоном, усмешкой и еще некоей игрой зрачков С глаза смеялись С психи-
атр продолжал провоцировать. Он подготовил мою потрясенность. Теперь он
видел ее (эту потрясенность). Рассматривал. Хотел ли он понять ее приро-
ду? степень ее криминальности? С не знаю. Уже в следующую секунду Зюзин
кинулсЯ и, сдерживая, повис мне на плече.
ХолинРВолин вскрикивает (опасливый вскрик с иронией):
С Какой, однако, крутой!
Я, инстинктом, дергаюсь теперь в его сторону, но белохалатный Зюзин
так и висит на моем плече. Висит камнем.
С НуРну! У нас ведь и санитары ходят рядом. По двое. Только свист-
нуть! С ХолинРВолин, кажется, всеРтаки на чуть испугалсЯ меня. (Веря, но
и не вполне верЯ в препараты.)
Я дергаюсь еще. Зюзин висит. Тяжесть. В моей правой руке (чувствую)
нет ее силы, нет свободы движения, но... в ней пуговица. В рывке Я прих-
ватил ее с рубашки Зюзина (в растворе белого халата).
Иван Емельянович медленно:
С Да отпустите. Отпустите его...
Пауза. Иван медленно пьет чай. Я тяжело дышу (но всеРвсе вижу, каждую
мелочь). Лечащий Зюзин тоже тяжело дышит, стоит рядом.
Холин (кот ироничный), протянув руку, ловит пальцами висячую нитку на
рубашке Зюзина. Показывает: мол, как рванул пуговицу, сукин сын!.. Холин
медленно вытягивает нитку, наводЯ на чужой рубашке порядок. И улыбается:
мол, всегоРто в пуговицу обошелсЯ взрыв, бранят, бранят медицину, а вот
ведь препарат какой стоящий!
Иван Емельянович сдержан С эмоциЯ уступает место подчеркнуто холод-
ной, характерной длЯ начальствующих психиатров Ярости:
С ... Уверовали, что вы не дурак? Да знаете ли вы, скольких не дура-
ков Я здесь виделРперевидел? скольких умных, и каких умных, Я вывернул
наизнанку?.. Не чета вам.
В голосе тот же холод (голос тихо свирепеет):
С Думаете, задали нам загадку? Да мы каждый раз смеемся, когда видим
и слышим ваши пустячные потуги себЯ замаскировать!.. Вы никакой не
больной. Вы С никто. С точки зрениЯ психиатра, вы С бесформеннаЯ амебнаЯ
человеческаЯ каша, которую теперь Я вытряхнуРтаки и выверну (вы менЯ
заставили) наизнанку. Мне и нужно было сегоднЯ только одно: вас по-
чувствовать.
Перевел дыхание:
С ... А дальше сами наизнанку вывернетесь С и сами же выложите мне
все ваши дела!
Лицо его передернулось гримасой знаниЯ человеческих слабостей С гри-
масой привычного состраданиЯ к людям (ко мне тоже).
Морщины коряво и несимметрично потянулись вниз, бороздЯ щеки, С чело-
век, который сам колол . Деловек помнящий. Деловек отслеживающий был и
всегда будет Иван Емельянович длЯ властей предержащих. Как отстойник.
СкуднаЯ мерка лояльности С функциональный человечишко, вынюхивающий наши
ТяУ. Он лжет, подумал Я. Он не менЯ знает. Он про менЯ знает.
С Залечили моего брата. Вам не простится, С трудно выговорил Я.
С Неужели? С он опять усмехнулся. Он провоцировал.
Я сделал полшага к нему. Ближе.
С Ну? С он смеялся, он нарочито менЯ недооценивал. Силен. Ему, мол,
даже нет нужды кликать санитаров, чтобы выбросить человека вон.
Я еще шагнул. Я ничего (в тумане) не видел. Возможно, Иван сделал Зю-
зину некий их знак: не вмешивайся... Иначе бы тот опять уже повис на
мне.
Усмехаясь, он еще и спрашивал, как спрашивает врач:
С ... Ум у вас работает, ничего плохого не скажу. Механизм смазан. А
как насчет всего остального?.. Как руки? Как потенция?
С Руки? С Это Я полушепотом, с угрозой (еще шаг, уже близко).
Отчасти Иван остерегсЯ С он сидел, навалившись грудью на стол, теперь
сидит несколько прямее. Отодвинулся. (Зрение приострилось. Все вижу.)
С МенЯ как раз интересуют ваши руки, С продолжал он, отодвинувшись
(продолжал говорить в нем врач).
Но ЯРто знал свою реакцию, знал, что Я его достану. Мне еще полшага,
от силы шаг.
С ... Ну?!
Я повел плечом, а замаха не случилось. Я пытался, как пытаетсЯ дви-
нутьсЯ забывшийсЯ паралитик. Вероятно, он предвидел. Кисть руки не наб-
рякла кровью, пальцы не сплелись в кулак С ничего, ноль, вялость. Да и
сам мой гнев оказалсЯ гневомРтенью, ничем С это и был так напугавший ме-
нЯ неудар.
Лицо Ивана Емельяновича, сжавшеесЯ от силы моего гнева в точку (в ко-
торую Я целил), теперь этак плавно отъехало и расширилось, обретЯ свои
черты С нос, лоб, крепкие надбровные дуги, крупноголовый мужчина. Лицо
серьезно. И вот что в лице: легкое торжество минуты. Сама минута. Усмеш-
ка человека, который эту провоцирующую минуту сотворил, высчитав загодя.
С Ну? С уже тихо.
Ощущение неудара длЯ моей психики оказалось столь сложно, что Я за-
мер: лишилсЯ речи.
Но, вероятно, Я все еще был им неясен. И слишком напряжен. И жалкаЯ
мокрота на моем лбу, шее, на щеках, на веках (вдруг) означила отнюдь не
слезы и не пришибленность всех больных в этом мире, а лишь выступивший
там и тут с легкой испариной их препарат.
Вот тут Иван Емельянович произнес, сказал ХолинуРВолину:
С Переводим его в Первую.
Знал, что Я накачан и что перенакачан С знал, что ударить не смогу,
но, вероятно, ему было важно увидеть, насколько Я заряжен на удар С и
рванусь ли? В один миг (когда Я рванулся) Я стал ему, профессионалу, по-
нятен больше, чем за весь месяц (два?) здешнего пребывания. Он увидел
мои глаза.
С Переводим в Первую. К Пыляеву.
