расслабленноРразжиженном состоянии, что простое и участливое как ты, та-
кой хороший , приятный, сюда попал , пухлаЯ ладошка, плюс легкое объятье
тотчас вызвали на глазах обильные слезы. Водянистые, мои или не мои, не
уверен. Но слезы. Я спешно поцеловал и уткнулсЯ лицом ей в плечо. Я рас-
кололся. Уже и рот открыл, чтобы начать торопливый, с подробностями,
искренний пересказ, вероятно, всей моей жизни. Однако остановился. Инс-
тинкт всеРтаки заискрил. Насторожило одно неточное ее слово: приятным
менЯ не называли даже в шутку. Этой словесной мелочи (чутье к слову)
хватило, и С так взлетает спугнутаЯ птица С Я спохватился.
Я легко скорректировал и пустил свой (все еще искренний) рассказ, но
не через боль, а поверху: да, одинок и родных никого, С да, старею!
Старею С а с возрастом, как известно, надежды на семью и домашнее
тепло все меньше, а в общежитии, Маруся, живут наглые, хочешь не хочешь
собачишьсЯ с ними, ссора за ссорой. ТСам убить когоРто хотел?У С ТГлу-
пости, Маруся! Это Я защищаюсь. Во сне защищаюсь от наглых...У С ТКак
так?У С ТА так...У С Я шепотком пожаловалсЯ ей, что иногда вечерами про-
гуливаюсь с молотком в кармане: на случай коридорной драки. Пусть не ле-
зут, дам по балде. А в снах (не в жизни, Маруся) С в снах у менЯ мечта
нож купить. Просто попугать их. Нож бы мне хороший, с перламутром, вид-
ный!..
Я остановился. Нехитрого и чуть приземленного объяснениЯ (версия, что
и врачам, но в бытовом соусе) ей хватило.
С Ну, ладно. Тогда давай. Только быстро, С сказала она и откинулась
на диванчик.
Пока Я возилсЯ со своими штанами, МарусЯ спросила, не сильно ли при-
душили мою кровь химией? С расстегнула белый халат, а с ним и блузку,
оголив груди, это чтоб лучше встал, пояснила. Ее щедрое общение со мной,
возможно, и не было хитростью Ивана Емельяновича, а просто минутным ее
желанием. Работаешь, работаешь С скучно.
Я и кровать стали одно. Мои бока по ощущению переходили, перетекали в
мой жесткий матрас С слияние было удивительно, и сначала приходила на ум
мягкость слияниЯ с лодкой на реке. С лодкой, в которой лежишь, когда ее
вяло несет медленнаЯ река, с чуть заметным дрейфом к берегу. А к вечеру
ощущение слияниЯ становилось еще на порядок мягче и изначальней: это бы-
ла мягкость материнской утробы.
Думать Я уже не умел, но Я и кровать, о чемРто же мы с ней вдвоем
размышляем. Тихо... Вот возникает белый халат, врач. ПоявляетсЯ его ли-
цо: Пыляев. (Я и кровать, мы под чужим взглядом начинаем на времЯ отда-
лятьсЯ друг от друга.) Ага. Врач Пыляев. А сзади маячит с помятым лицом
Иван Емельянович.
Я сел. (Это мы так вскакиваем при появлении начальства. Выслушиваем
их слова. Строго вытянувшись, но сидя.)
С Лежите, лежите.
Ложусь. Валюсь. Это тоже обычно С больной лежит, а Пыляев, присев на
край постели, то отодвигается, то нависает над тобой (над лежачим) своим
жестким лицом.
С Ну что, голубчик? как дела?
От ласкового ТголубчикУ сейчас захочетсЯ плакать.
Но всему своЯ минута. Как ни близко, как ни рядом они подступили (их
слезы) С еще не текли.
С Дто ж вы плачете?
Ага. Значит, уже текут.
Пыляев не надоедает, не спрашивает и не давит словами С просто ждет.
Не хочет пропустить момент признания, час, когда Я наконец дозрею. При-
шел и сидит, играЯ тесемками своего белого халата. Так к парализованному
приходят перед ночью с судном. (Должен отлить в его абстрактное судно
хотЯ бы несколько слов. Пусть не все, сколько скопилось.)
Ему ведь и правда менЯ жаль.
С Дто же вы плачете, голубчик...
С Это не Я. Это они, С всхлипнув, Я притрагиваюсь ладонью к намокшим
глазам.
От слабости у менЯ пропал голос, скоро вернулся, но совсем сиплый.
Пыляев уже на соседней койке, так же сидЯ и нависнув, он распекает
бывшего буйного рецидивиста С тот сегоднЯ почемуРто не пошел курить в
сортир. Накачан препаратами, подавлен, покорен, всегда послушен, но...
курил в палате, почему?! С Уголовник жалко, слезливо оправдывается: ведь
в палате никого в ту минуту не было! один!..
Ведь оставшись один, он вреда никотином никому из людей не принес;
себЯ за человека он давно не считает.
26
С Дто за глупости! С сердитсЯ Пыляев.
И спрашивает строже:
С Это почему же вы С не человек?
С Не знаРаю, С мямлит перенакачанный рецидивист. Он, и правда, не
знает. Он хочет плакать.
Он хочет (и просит), чтобы ему уменьшили дозу его препарата. Таблетки
бы выбросил, но иглы, то бишь уколов, не миновать, медбратьЯ тут как
тут, зафиксируют и сами же уколят С грубо, с синяками.
Пыляев (готов уменьшить дозу, но и здесь вопрос взаимных зачетов):
С Не пора ли чтоРто рассказать. Не пора ли открыться, голубчик?
Ловит?.. Зашел и спрашивает. У лежащего, вялого, полусонного челове-
ка. Да что ж он с ним (с нами) так просто! И при людях. Рядом больные.
Рядом медбрат копошится. Простота спроса менЯ особенно поражала. Дто ж
он так походя?
Пыляев и сам уже зевнул С устал. Вот такРто, походя, все дела и дела-
ются, вдруг понимаю Я. Не в кабинете же. Не в позе же роденовского мыс-
лителя, не знающего, куда деть свой кулак. Именно так С походЯ и на
среднедоступном профессиональном уровне. Пыляев не торопит, даже не нас-
таивает, а увидев, что больной пока что держитсЯ и молчит, доктор Пыляев
лишь потреплет больного дружески по плечу и уйдет, ничуть не огорчив-
шись. Зевнет еще раз.
Вот он уходит из палаты, а вот и тень заботы появилась в его честных
глазах С он заглянет, пожалуй, сейчас в столовую, чтобы взять кусок рыбы
длЯ больничной кошки Мани, орет, мявкает ведь под окнами...
Ночной сон разбилсЯ на пятьРшестьРсемь кусков, С Пыляев еще и там (со
стороны снов) сколько мог, выматывал меня, вычерпывал. Сон давил. Один
из принудлечившихсЯ солдат уже остерег (шепнул), что ночью Я стал сипло
покрикивать и проговариваться. Я понимал, что приближаюсь к развязке.
Дто осталось немного. Как все. Не Я первый.
ТПосторонись!..У С Сестра, нас ненавидит и боится, везла на каталке
кастрюлю с бледным супцом. Она подталкивала каталку, и половник колоко-
лом гремел в кастрюле. (Половнику не обо что задержатьсЯ в жиже.) Но и
нам, больным, уже все равно, что черпать или не черпать в тарелке. Нам
не хочетсЯ есть С нам хочетсЯ рассказать комуРнибудь о себе; и при этом
не поплатиться. Я видел, как слезливый рецидивист скоренько похлебал и
поспешил в сортир, пока там никого нет. Уголовник, превращенный в полуи-
диота, царапает ногтем, спичкой сортирную стену, но всеРтаки без слов,
без единого, стена испещрена, это рассказ. Птички, звери, нити, столбы и
длинные провода, знаки, рожицы, человечки, С рассказать, но не прогово-
риться.
Наутро очередной слух о сломавшемсЯ уже не удивил (Диров... Диров...
Диров уже!..) С удивило, пожалуй, то, что тем настойчивее Я, самый из
них старый, продолжал свои сострадательные усилия. Мне не отказать в
упорстве. Я пытался: Я вызывал в себе чувство чужой боли.
Неизвестно, раскололсЯ ли и в какой степени Диров на самом деле. Ско-
рее всего, Иван Емельянович сам, своей волей определил и означил его
вменяемость (а Пыляев тотчас легким дымком пустил опережающий и поддер-
живающий слух). Иван все, что надо, увидел, Я думаю, на лице Дирова уже
в день его поступлениЯ (Иван ли не опытен!). Все видел, все знал и дав-
нымРдавно решил сдать его под пулю; Иван, а с ним и Пыляев, они лишь
страчивали времЯ С тянули по необходимости, чтоб было солиднее и чтоб
было похоже на медицинское заключение. В параллель Иван Емельянович мог,
разумеется, провести спецанализы, кровь, пункция, энцефалограммы С мог
так и мог этак. Мог как угодно. Но не верю Я в выводы. Не верю в их обс-
ледованиЯ и исследования. Я никому из них, служивых, не верю С они это
они, вот и все. И, значит, они на все сто в государственно оплаченном
сговоре. Дурачат друг друга латинскими терминами. А видят все русским
прищуренным глазком.
И суровые молчуны уголовники, и солдаты с принудлечением, и оба идио-
та с раскрытыми ртами (один из них Сесеша) уже знали, что бандит раско-
лолся: уже оформляют. Возможно, сболтнули санитары. Шепнули. КакРто же
становитсЯ всем известно. Даже подсмотрели уже заготовленную на него бу-
магу, будто бы с особо ответственной печатью и с веером подписей. (Кон-
верт запечатан, но ведь некоторое видят сквозь.) ТДиров! Диров... Уводят
!У С ктоРто комуРто шепотом. Свистящим (от долгого молчания) шепотом. Уж
если он раскололся. Уж если такой раскололся!.. ТПошли!У С крикнул Диро-
ву один из медбратьев.
Второй медбрат прямо и весело смотрел Дирову в лицо. Знал, что теперь
ему (наконецРто) выстрел в затылок. Его пулЯ уже не в Ящиках лежит, уже
тепленькая, подмигнул медбрат. Уже в обойме. Уже в стволе, поправил вто-
рой. Ну, не щас, конечно, а только вечером. Может, его через неделю
только. А прямо бы у выхода и шлепнуть, жаль, что не щас . Они подошли к
нему ближе. Диров все понял. По интонации. Можно крикнуть, вызывая:
ТПошли!У С и можно ТПошли !..У На его багровом лице С на лбу С вспыхнуло
белое круглое пятно. (На щеках нет. Только на лбу.) Это Диров так поб-
леднел. Вот он оглядываетсЯ на свою кровать, на тумбочку, из мелкого ба-
рахла брать ли что С понадобитсЯ ли? может, его всеРтаки на анализы в
другую больницу?.. Диров понял. Но он спрашивает: ТВ какую?У С то есть
куда, в какую больницу его переводят. ТА угадай с трех разУ, С отвечает
медбрат. Теперь все Ясно. Диров идет к выходу. Я, как и другие, зачемРто
жду его взгляда, жеста. Идет мимо. Так и не глянув на нас, он уходит,
несЯ к дверям на лбу свою белую смертную печать.
Ночью Я слышал, как принудлечимый солдат с кемРто разговаривал. Я
прислушался. Таких голосов у нас в палате не было. Я еще вслушался: сол-
дат беседовал сам с собой на два голоса. Спрашивал С отвечал. Слова
громки, но сонно невнятны. Под его дундеж проснулсЯ седой, в шрамах уго-
ловник, что прислан в палату на место (на койку) насильника Васи, С он
прикрикнул, как на двоих:
С Вы, падлы, заткнетесь?
Подошел черед расслабления, и Я стал почти как Сесеша С Пыляев и по-
добрал менЯ с ним в пару. (Уже добивали.) По ощущению мое тело стало
аморфно, вялотекуче, как один длинный кусок мяса с мелкими костями. Тело
сделалось никаким, ничьим. (МенЯ можно было, как полотенце, повесить на
крючок.) С Сесешей мы часами лежали рядом. Нас перевели в сортирный от-
сек С в особый угол, весь пропитанный вонью. (Ниша, где кровати и унита-
зы рядом.) Обоим делали синхронные укол за уколом, один на полную вя-
лость психики, другой на испражнение и, выждав едва ли четверть часа,
сначала меня, затем Сесешу подымали к унитазу, чтобы ТпрочиститьУ. Три
раза в сутки, последний, самый слабящий и опустошающий укол С вечером.
Я спросил; Я успел его спросить в оставшийсЯ нам
двухминутный просвет времени (нас уже ТпрочистилиУ над
унитазом, но нас еще не бросило в сон) С как тебЯ зовут?
С Сесеша (Сережа)... С ответил он разбитым ртом. И только тут Я вяло
его припомнил: ведь это сосед по палате, это он, его кровать рядом (в
такую провальную расслабленность они вогнали мой ум).
Сережа был лет тридцати, не больше. Несчастный парень, подверженный
сильным припадкам, становилсЯ вдруг агрессивен, буен, когоРто из родни
ударил утюгом С он так и не вспомнил кого. Родные от него отказались,
жил пока здесь. От припадка к припадку забиваемый кулаками санитаров,
шаг за шагом, сколько выдержит...
На период расслаблениЯ мы все становились ронявшими дерьмо, но Сесеша
временами превращалсЯ в совсем дурака и хватал свой кал. Я видел: он
вдруг пристально уставилсЯ в унитаз и полез рукой С быстрое, короткое
