правда, не знали, как быть с длящимсЯ кровавым поносом С ни он, ни Я.
Эдик был зол. ДлЯ него дело становилось подсудным. Ушел комуРто звонить.
Такое бывает. (Житейский случай вдруг оборачиваетсЯ черными днями длЯ
обоих.) Вероятно, тогда же, втайне постенав, Эдик решил от менЯ изба-
виться. Избавиться, как можно скорее. Возможно, ему посоветовали. К это-
му времени, кроме знаменитого тазика, Я еще ему койРкуда наделал. Но
ведь жмот не купил в первой попавшейсЯ аптеке судна, а Я уже не держалсЯ
на ногах; Я падал.
В те дни и появилсЯ (в городе Москве и на этой чинной Эдикиной улице)
С вместе с Вик Викычем С некто Леонтий, веселый сорокадвухлетний мужик,
инженер из Костромы. Он был как раз из тех, кто временно (перевалочный
пункт) жил сейчас у Михаила: отбывал из Москвы в Израиль вслед за уже
свалившей туда своей женой (с вещами и с маленьким сыном). Квартиру Ле-
онтий продал за валюту и был при хороших деньгах, которые тратил теперь
на радости жизни. Как все провинциалы, Леонтий любил Москву и побаивалсЯ
ее. Как все прощающиеся, он был мил и забавен. Дуть что и повторял в оп-
равдание своему нечаянному загулу:
С А ностальгия?!.
Михаил в те дни болел (как и Я, осень нас умучала) С он не вставал с
постели и потому препоручил отъезжающего провинциала Викычу.
Бывалому Вик Викычу предстояло дружески с Леонтием пообщатьсЯ (нет
проблем!) и через деньРдва проводить его в Шереметьево, по караванному
пути ищущих счастьЯ евреев. Но загуляли. ДеньРдва обернулись в семьРво-
семь. И еще одно. В отличие от жены и сына, уже уехавших, Леонтий на
страну обетованную как бы не имел морального права по составу крови. По-
этому перед самым отъездом, уже в Москве, он наскоро обрезался. Он стал
Хайм. ТЯ думал, буду Леон!У С ухмылялсЯ он. Дтобы отбыть в Израиль
(объяснил Михаил), было вовсе не обязательно так уж строго соблюдать. Но
провинциальный костромской мужичок решил сделать здесь по всем правилам,
чтобы там евреи к нему не вязались и лишнего не говорили! С ТЯ люблю,
чтоб все было в порядке. Паспорт. Билет. Виза. ДленУ, С объяснял Леонтий
в день несложной операции. Но уже на другой день он тоном оскорбленного
уверял, что теперь у него навеки будет комплекс спешно обрезанного. Он
боитсЯ сесть нога на ногу. Он боитсЯ сунуть руку в карман. Он даже не
уверен, как он теперь будет спать с женщиной. Обманули! солгали! а ведь
намекали, что ерунда и что это всего лишь, как времЯ от времени поточить
карандаш.
ХорошаЯ выпивка, как он уверял, только и могла его
психику теперь уравновесить С Вик Викыч и Леонтий пили.
На той чинной улице они брали водки и вина, и
ЛеонтийРХайм шумно ликовал при виде каждой незнакомой
ему Яркой наклейки.
Они разыскали менЯ после долгих расспросов; да и то случаем. Они
просто наткнулись на улице.
А Я погибал.
С Дто? Дто делать?.. Я погиб! Я погибаю! Дто мне с ним делать?! С
кричал в телефонную трубку Эдик Салазкин. (Он считал, что это он погиба-
ет.)
Кричал он опасливо, истеричным шепотом. ИспугавшийсЯ самодеятельный
врач.
СкрючившийсЯ в постели, Я слышал лишь отдельные всплески его телефон-
ных стенаний. Понос уже затуманил мои мозги. Позыв за позывом изнуряли,
в голове жар, высоковольтный гуд, а что было делать? Эдик, слава богу,
уже не лечил. Эдик уже все про себЯ понял, нервничал, спрашивал других,
но и другие боялись теперь ему помочь даже советом (означало бы их соу-
частие в деле). Но как? С кричал шепотом он в трубку. С Как же мне быть?
Как было ему, бедному Эдисону, выйти из этой чудовищной ситуации и
как, каким образом избавитьсЯ от едва дышащего болезненного говнюка (от
меня)? Один из знахарей все же рискнул и приехал. Он покашлял инкогнито
в прихожей, заглянул с расстояниЯ и (не подойдЯ к моей кровати, осторож-
ный) сообщил своему другу Эдисону, что ему очень не нравятсЯ мои стоны.
ТДа он же умирает!У С прошипел он на ухо, напугав и окончательно лишив
Эдика рассудка. ИзбавитьсЯ С но как?
Необходимо было найти в помощь когоРто, кто (вот главное) про этот
жуткий эпизод тут же и навсегда забудет. Эдик нашел. И довольно быстро.
В панике господин Салазкин попросту сговорил двух алкоголиков у входа в
винный магазин (или в мебельный, тоже недалеко). За привычную мзду, за
бутылку. Сказал им, что бродяга пришел, бомж, его приютили, а он теперь
не уходит С выкиньте засранца, загадил нам все жилье! Может, он и не го-
ворил, что бродяга, бомж, а просто сказал С выкиньте засранца. И те вы-
кинули.
Когда они пришли, Я был в беспамятстве. Однако, как ни безнадежно бо-
лен человек, если его выносят, он не хочет, он ропщет. (Инстинктивное
цеплянье за место как жизнь. Как нежеланье уходить в могилу.) Потрево-
женный больной (выносимый вон несчастный) вдруг все видит, все понимает.
Свет вокруг становитсЯ режуще белым. Сознание в такой миг проясняется, и
человек проклинает. Так проклинал и Я.
С Сука! Врачишка! Подонок! С хрипел Я, задыхаясь. (И уже слыша подс-
тупающие корчи в желудке. От голосового напряжения.)
Он молчал.
Правда, гонял желваки. Было совестно. ИзбавитьсЯ от менЯ была его
единственнаЯ возможность не попасть под запрет и сохранить практику
экстрасенса, а с ней лицо, а с лицом какойРникакой статус. Непростое ре-
шение. В самый пик, в середине жизни сорокалетний Эдик Салазкин уже не
мог (и не хотел) искать новую хлебную профессию. Неталантливый, он уже
не сумел бы начать снова.
С Если стану подыхать, приползу! С грозил Я. С Слышишь! Я сдохну у
твоих дверей!..
Алкаши меж тем менЯ уже волокли. Они, понятно, не церемонились (Я от
них и не ждал) С при выносе из комнаты, на повороте в дверях, они с ходу
закрутили мое тело, отчего кишечник, в спазме, тут же разрядился, напол-
нив мои брюки, а запах вони ударил до неба.
С Гы. О, срет как! С удивилсЯ один из алкашей, и они поволокли менЯ
еще быстрее.
В лифте, где менЯ пришлось скрючить, кишечник еще раз выстрелил.
С Ну ты! С угрожающе сказал второй.
А первый опять только гыкнул: С Гыы!..
В начале выноса, когда менЯ еще только одевали, Я слышал их с Эдиком
сговор (деловой уговор), слышал, что речь шла о хотЯ бы трех кварталах в
направлении метро. Подальше отсюда. Но алкаши, получив свои деньги впе-
ред, не стали долго трудиться. Они ограничились тремЯ домами, оттащив
менЯ недалеко, к углу этого же квартала.
Там они поставили менЯ возле дома, у какогоРто парадного. Именно что
поставили, то есть прямо и головой вверх, как человека, С колени мои
беспрерывно дрожали, и Я не знаю, чем и как Я держался. Но стоял. Смыш-
леные, они какРто хитр у прислонили менЯ к приоткрытой двери парадного,
ею же и зажав. Потом Я, конечно, сполз вниз.
Их не было. А Я сполз. И теперь Я сидел у стены на асфальте. Помню,
что пыталсЯ подняться. Нашел, нащупал два валяющихсЯ кирпича, кирпич к
кирпичу рядом С и сел на них мокрой тяжелой задницей.
И вот тут (как с неба) раздалсЯ знакомый крик:
С Петрович! Эй. Ты чего тут сидишь С скучаешь или отдыхаешь?..
Я увидел остановившуюсЯ машину. А за ее стеклами (смутно) С лица. У
менЯ нет знакомых, чтобы ездить в такси, вяло решил Я. И не стал вгляды-
ваться. Но ошибся. Дерез минуту Я увидел приближающегосЯ Викыча, а с ним
ЛеонтияРХайма.
Я решил, что бред. Вик Викыч сурово улыбалсЯ (как всегда). А не зна-
комый мне ЛеонтийРХайм бойко объяснял, что он живет у Михаила, что он
русский и сделал себе обрезание. Дто он уже улетающий, вылет через
дваРтри дня, и он до чертиков рад со мной познакомитьсЯ С два днЯ погу-
ляем?!
С Погуляем, С тихимРтихим шепотом сказал Я.
Они увидели, что болен. Подхватив, а затем придерживаЯ менЯ под руки,
осторожно вели к машине. ТА мы обкакались! А мы обкакались!..У С весело
(и в то же времЯ шепотком) повторял ЛеонтийРХайм суроволицему Вик Викы-
чу, а Викыч ему тсРс, давай, мол, не проговоримсЯ таксисту С не пустит в
машину...
Но таксист был опытен, догадалсЯ и повез лишь заранее сговорившись,
что настелят газет, что следов не будет и, понятно, за лишнюю плату.
Торг состоялсЯ уже в пути, при счете пятнадцать тысяч сверх, двадцать
тысяч, двадцать пять... Я отключился.
Отвезли менЯ к Михаилу С открыв глаза, Я увидел знакомый угол его
квартиры и ковер с узнаваемым кичРрисунком (почти надо мной). И конечно
С знакомый шум голосов: предотъездный гул.
ОтъезжающаЯ энергичнаЯ мордва бегала по квартире тудаРсюда, суетилась
и упаковывалась. Стучали два молотка. Вперестук заколачивались бесчис-
ленные Ящики, вознЯ и капризный детский плач, вскрики и оклики, а в
дальнем уголке, как в красном углу, тихонько сидела их старенькаЯ праба-
бушка (единственнаЯ с еврейской кровью). Ее везли в Израиль как самое
дорогое. В другом углу, на кровати, валялсЯ Михаил, больной, с высокой
температурой. Он махнул мне рукой С видишь, мол, какаЯ сквернаЯ нам выш-
ла осень! А Я и махнуть рукой не смог. Я был много хуже. Вик Викыч и Ле-
онтий обмыли менЯ в ванне, ЛеонтийРХайм, чуть заикающийсЯ на букве ТмУ
(МРмРожно?.. МРмРмиллион...), рассказывал жизнерадостные байки, подымаЯ
мой дух. Он не замолкал и на миг, только чтобы Я посмеялся! Вряд ли его
клокочущаЯ веселость и расточаемаЯ доброта были лишь нервозностью чело-
века перед отъездом (и затаенным ожиданием новой жизни) С скорее другое:
Леонтий с этими прибаутками оставлял мне (оставлял здесь) свою костромс-
кую жизнь, бери, мол, ее себе сколько сможешь. Такой вид прощанья. Эта
жизнь сама выходила С уходила из него.
4
Мне дали чистое белье, предусмотрели под менЯ клеенку,
шутили, что, к счастью, у менЯ нет кашля, и еще
предлагалось подыскать мне под бочок некашляющую
костромскую вдовушку. Из дурашливых баек ХаймаРЛеонтиЯ Я
и посейчас помню о чукче, к которому забрела
геологРженщина, лыжница, наткнувшаясЯ в пургу на
заснеженный чум С в чуме сидел чукча (мРмРмужчина) и
скромно играл, зажав в зубах и пальцах китовый ус:
С ДриньРдриньРдриньРдринь...
Когда чукча зажег светильник и вновь взял в руки пластинку китового
уса, Я так захохотал, что пустил струю; Викыч и Леонтий тоже захохотали,
принесли мне таз с новой водой, Я обмылся, а они вновь помогли мне сме-
нить все перед сном. Ушли. Я так счастливо спал. Мне виделась пурга (не
могу сказать, снилась, шел прямой повтор из детства), и как Я, мальчи-
ком, бегу на лыжах в разгулявшийся, воющий февральский снег. (Потому и
сцепились памятью чукча, лыжница.)
Дерез горбатые сугробы, через мост над замерзшей рекой С вот и стараЯ
разделительнаЯ стрелкаРуказатель ЕВРОПАСАЗИя, залепленнаЯ снегом. Я бе-
жал мимо старенькой надписи, перемещаясь с одного континента на другой
слишком легко и неуважительно, как все дети. Я потерял варежки. На мосту
через замерзшую УралРреку снежинки лепились к голым рукам. И таяли, нав-
сегда уходЯ (входя) в мои детские вены памятью о трансконтинентальном
переходе. Пурга утихла. Я спал.
Эдик Салазкин (совесть зашевелилась) прислал вослед экстрасенсоршу
Зою Валерьяновну С известную мне с давних времен Зою, отчасти тоже шар-
латанку, но с талантливыми знахарскими руками. ЗоЯ и подлечила. Неделю
грела она руками мой желудок, кишки. Прогрела и позвоночник, а также да-
ла дозированное дедовское средство, толченый куриный пупок. ТДерез два
днЯ встанешьУ, С сказала непререкаемым тоном ведьмы, через два , повто-
рила прихрипываЯ и ушла, и через три (некотораЯ неточность) днЯ мой ки-
шечник перестал взрываться, Я ожил. Странно, что она, алчная, ничего не
взяла ни с Викыча, ни с ЛеонтияРХайма с его зелеными купюрами. Может,
просто спешила.
Зое многое прощалось за ее руки. Особенно ладони! С Я и сейчас (мыс-
ленно) слышу их направленное тепло. Как бы две параболические антенны
