надо, вечер теплый, а у них не замазывают и на зиму. Вскоре подошел и
отец. Он тоже рассыпался сожалениями при этой вести. Но перед тем, как
приняться сетовать, он приподнял брови и удивленно спросил: "В Дижон? Да
разве вы не бельгиец?" - "Бельгиец, но во французском подданстве". И Не-
гарат стал рассказывать историю переселения "своих стариков" так занима-
тельно, будто не был их сыном, и так тепло, будто говорил по книжке о
чужих. "Простите, я вас перебью", - сказала мать. - "Женюра, ты все-таки
притвори окошко. Вика, завтра придут замазывать. Ну, продолжайте. Одна-
ко, этот дядя ваш порядочный негодяй! Неужели так, буквально под прися-
гой?" - "Да". И он вернулся к прерванной повести. Когда же он дошел до
дела, до бумаги, полученной им вчера по почте из консульства, то дога-
дался, что девочка тут не понимает ничего и силится понять. Тогда он по-
вернулся к ней и стал ей об'яснять, и виду не показывая, какая у него
цель, чтобы не задеть ее самолюбия, что эта воинская повинность за шту-
ка. "Да, да. Понимаю. Да. Понимаю, понимаю", - благодарно и машинально
твердила девочка.
- Зачем ехать так далеко? Будьте солдатом тут, учитесь, где все, -
поправилась она, ярко представив себе луга, открывавшиеся с монастырской
горки.
"Да, да. Понимаю. Да. Да, да", - опять зарядила девочка, а Люверсы,
сидевшие без дела и находившие, что бельгиец забивает ребенку голову не-
нужными подробностями, вставляли свои сонные и упрощающие замечания. И
вдруг наступила та минута, когда ей стало жалко всех тех, что давно ког-
да-то или еще недавно были Негаратами в разных далеких местах и потом,
распростясь, пустились в нежданный, с неба свалившийся путь сюда, чтобы
стать солдатами тут, в чуждом им Екатеринбурге. Так хорошо раз'яснил де-
вочке все этот человек. Так не растолковывал ей еще никто. Налет без-
душья, потрясающий налет наглядности сошел с картины белых палаток; роты
потускнели и стали собранием отдельных людей в солдатском платье, кото-
рых стало жалко в ту самую минуту, как введенный в них смысл одушевил
их, возвысил, сделал близкими и обесцветил.
Они прощались. "Часть книг я оставлю у Цветкова. Это тот приятель, о
котором я вам столько рассказывал. Пожалуйста, пользуйтесь ими и дальше,
madame. Ваш сын знает, где я живу, он бывает в семье домовладельца, а
свою комнату я передаю Цветкову. Я его предупрежу.
- Пусть заходит, - Цветков, вы говорите?
"Цветков".
- Пусть заходит. Познакомимся. В ранней молодости я знавала таких, -
и она посмотрела на мужа, который остановился перед Негаратом, заложив
руки за борт плотного пиджака и рассеянно дожидался удобного оборота,
чтобы условиться с бельгийцем окончательно насчет завтрашнего.
- Пусть заходит. Только не теперь. Я позову. Да, возьмите, это ваша.
Я не кончила. Читала и плакала. Доктор вообще советовал бросить. Во из-
бежание волнения. - И она опять посмотрела на мужа, который опустил го-
лову и стал, хрустя воротником и пыжась, интересоваться, на обеих ли но-
гах у него сапоги и хорошо ли вычищены.
- Так-то. Ну вот. Не забудьте трость. Мы еще увидимся, надеюсь.
- О, конечно. До пятницы ведь. Сегодня какой день? - испугался он,
как в таких случаях пугаются уезжающие.
- Среда. Вика, среда?.. Вика, среда? Среда. Ecoutez, - дождался, на-
конец, своего череда отец, - demain, - и оба вышли на лестницу.
V.
Они шли и разговаривали, и ей приходилось от времени до времени впа-
дать в легкий бежок, чтобы не отстать от Сережи и попасть ему в шаг. Они
шли очень шибко и на ней ерзало пальто, потому что в помощь ходу она ра-
ботала и руками, а руки держала в карманах. Было холодно, под ее калоша-
ми звонко лопался тонкий ледок. Они шли по маминому поручению покупать
подарок уезжавшему, и разговаривали.
- Так его везли на станцию?
- Да.
- А почему он сидел в сене?
- То-есть, как?
- В телеге. Весь. С ногами. Так не сидят.
- Я уже сказал. Потому что это уголовный преступник.
- Его везут на каторгу?
- Нет. В Пермь. У нас нет тюремного ведомства. Гляди под ноги.
Их путь лежал через дорогу, мимо медно-слесарного заведения. Все лето
двери заведения стояли настежь и Женя привыкла видеть этот перекресток в
том дружном и общем оживлении, которым его наделяла жарко распахнутая
пасть мастерской. Весь июль, август и сентябрь тут останавливались по-
возки, затрудняя раз'езд; топтались мужики, больше татары; валялись вед-
ра, куски кровельных желобов, рваные и ржавленые; тут чаще, чем где-ни-
будь еще, превратив толпу в табор, а татар замалевав в цыган, садилось в
пыль жуткое, густое солнце в часы, когда за плетнем по соседству резали
цыплят; тут окунались оглоблями в пыль высвобоженные из-под кузовов пе-
редки с натертыми у шкворней кружками.
Те же ведра и железца лежали неподобранные и теперь, запорошенные мо-
розцем. Но двери были приперты вплотную, как в праздник, по случаю холо-
дов, и было пустынно на распутье, и только сквозь круглую отдушину шел
знакомый Жене дух какого-то рудничного затхлого газа, который заливался
гремучим визгом и, ударяя в нос, осаждался на небе дешевой грушевой ши-
пучкой.
- А в Перми есть тюремное правление?
- Да. Ведомство. По-моему - так итти. Ближе. В Перми - есть, потому
что это губернский город, а Екатеринбург - уездный. Маленький.
Дорожка мимо особняков была выложена красным кирпичиком и обрамлена
кустами. На ней обозначились следы бессильного, мутного солнца. Сережа
старался шагать как можно шумней.
Если щекотать этот барбарис весной, когда он цветет, булавкой, он
быстро хлопает всеми лепестками, как живой.
- Знаю.
- А ты боишься щекотки?
- Да.
- Значит ты - нервная. Ахмедьяновы говорят, что если кто боится ще-
котки...
И они шли, Женя - бегом, Сережа - неестественными шагами, и на ней
ерзало пальто. Они завидели Диких в ту самую минуту, как калитка, нак-
ладным крестом ходившая на столбе, врытом поперек дорожки, задержала их.
Они завидели его издали, он вышел из того самого магазина, до которого
им оставалось еще с полквартала. Диких был не один, вслед за ним вышел
невысокий человек, который ступая старался скрыть, что припадает на но-
гу. Жене показалось, что она уже видала его где-то раз. Они разминулись,
не здоровавшись. Те взяли наискосок. Диких детей не заметил, он шагал в
глубоких калошах и часто подымал руки с растопыренными пальцами. Он не
соглашался и доказывал всеми десятью, что собеседник его... (Но где ж
это она его видала? Давно. Но где? Верно, в Перми, в детстве.)
- Постой! - У Сережи случилась неприятность. Он опустился на одно ко-
лено. - Погоди.
- Зацепил?
- Ну да. Идиоты, не могут толком гвоздя забить!
- Ну?
- Погоди, не нашел, где. Я знаю того хромого. Ну вот. Слава Богу.
- Разорвал?
- Нет, цела, слава Богу. А в подкладке дыра это старая. Это не я. Ну,
пойдем. Стой, вот только коленку вычищу. Ну, ладно, пошли.
- Я его знаю. Это - с Ахмедьянова двора. Негаратов. Помнишь, я расс-
казывал, собирает людей, всю ночь пьют, свет в окне. Помнишь? Помнишь,
когда я у них ночевал? В Самойлово рожденье. Ну, вот из этих. Помнишь?
Она помнила. Она поняла, что ошиблась, что в таком случае хромой не
мог быть виден ею в Перми, что ей так померещилось. Но ей продолжало ка-
заться, и в таких чувствах, молчаливая, перебирая в памяти все пермское,
она, вслед за братом, произвела какие-то движения, за что-то взялась и
что-то перешагнула и, осмотрясь по сторонам, очутилась в полусумраке
прилавков, легких коробок, полок, суетливых приветствий и услуг - и...
говорил Сережа.
Названия, которое им требовалось, у книгопродавца, торговавшего всех
сортов табаками, не оказалось, но он успокоил их, заверив, что Тургенев
обещан ему, выслан из Москвы и уже в пути, и что он только-что - ну, на-
зад минуту - говорил об этом же самом с г-ном Цветковым, их наставником.
Детей рассмешила его верткость и то заблуждение, в котором он находился,
и, попрощавшись, они пошли ни с чем.
Когда они вышли от него, Женя обратилась к брату с таким вопросом:
- Сережа! Я все забываю. Скажи, знаешь ты ту улицу, которую с наших
дров видать?
- Нет. Никогда не бывал.
- Неправда, я сама тебя видала.
- На дровах? Ты...
- Да нет, не на дровах, а на той вот улице, за Череп-Саввичевским са-
дом.
- А, ты вот о чем! А ведь верно. Как мимо итти, показываются. За са-
дом, в глубине. Там сараи какие-то и дрова. Погоди. Так это значит наш
двор?! Тот двор? Наш? Вот ловко! А я сколько раз хожу, думал, вот бы ту-
да забраться раз, и на дрова, а с дров на чердак, там лестницу я видел.
Так это наш собственный двор?
- Сережа, покажешь мне дорогу туда?
- Опять. Ведь двор - наш. Чего показывать? Ты сама...
- Сережа, ты опять не понял. Я про улицу, а ты про двор. Я про улицу.
На улицу покажи дорогу. Покажи, как пройти. Покажешь, Сережа?
- И опять не пойму. Да ведь мы сегодня шли... и вот опять скоро мимо
итти.
- Что ты?
- Да то. А медник?.. На углу.
- Так та пыльная, значит...
- Ну да, она самая, про которую спрашиваешь. А Череп-Саввичи - в кон-
це, направо. Не отставай, не опоздать бы к обеду. Сегодня раки.
Они заговорили о другом. Ахмедьяновы обещали научить его лудить само-
вары. А что касается до ее вопроса о "полуде", то это такая горная поро-
да, одним словом руда, вроде олова, тусклая. Ею паяют жестянки и обжига-
ют горшки, и Ахмедьяновы все это умеют.
Им пришлось перебежать, а то обоз задержал бы их. Так они и забыли,
она - про свою просьбу насчет малоезжей улочки, Сережа - про свое обеща-
ние ее показать. Они прошли мимо самой двери заведения и тут, дохнув
теплого и сального чада, какой бывает при чистке медных ручек и подсвеч-
ников, Женя моментально вспомнила, где видала хромого и трех незнакомок,
и что они делали, и в следующую же минуту поняла, что тот Цветков, о ко-
тором говорил книгопродавец, и есть этот самый хромой.
VI.
Негарат уезжал вечером. Отец поехал его провожать. С вокзала он вер-
нулся поздно ночью и в дворницкой его появление вызвало большой и не
скоро улегшийся переполох. Выходили с огнями, кого-то кликали. Лил дождь
и гоготали кем-то упущенные гуси.
Утро встало пасмурное и трясущееся. Серая мокрая улица прыгала, как
резиновая, болтался и брызгал грязью гадкий дождик, подскакивали повозки
и шлепали, переходя через мостовую, люди в калошах.
Женя возвращалась домой. Отголоски ночного переполоха еще сказывались
на дворе и утром: в коляске ей было отказано. Она пустилась к подруге
пешком, сказав, что пойдет в лавку за конопляным семенем. Но с полдоро-
ги, убедясь, что из торговой части ей одной к Дефендовым пути не найти,
она повернула назад. Потом она вспомнила, что дело - раннее и Лиза все
равно в школе. Она порядком вымокла и продрогла. Погода разгуливалась.
Но еще не прояснило. По улице летал и листом приставал к мокрым плитам
холодный белый блеск. Мутные тучи торопились вон из города, теснясь и
ветренно, панически волнуясь в конце площади, за трехруким фонарем.
Переезжавший был, верно, человек неряшливый или без правил. Принад-
лежности небогатого кабинета были не погружены, а просто поставлены на
полок, как стояли в комнате, и колесца кресел, глядевшие из-под белых
чехлов, ездили по полку, как по паркету при всяком сотрясении воза. Чех-
лы были белоснежны, несмотря на то, что были промочены до последней нит-
ки. Они так резко бросались в глаза, что при взгляде на них одного цвета
становились: обглоданный непогодой булыжник, продроглая подзаборная во-
да, птицы, летевшие с конных дворов, летевшие за ними деревья, обрывки
свинца и даже тот фикус в кадушке, который колыхался, нескладно кланяясь
с телеги всем пролетавшим.
Воз был дик. Он невольно останавливал на себе внимание. Мужик шел ря-
