ры ловили в свой парус Усерднова, чтобы плыть именно к этой скале.
У стола стоял подлинный подвижник. Но был он из тех, которые рождены,
кажется, не для того, чтобы за ними шли, чтобы их ценили, а для того,
чтобы вызывать снисходительную улыбку на лицах своих сограждан. Сколько
в республике Усердновых! И кто знает, если бы было так устроено, что
Усердновы ощущали бы заботу о себе, если бы создан был какой-нибудь ор-
ган, который бы, как мать, пестовал Усердновых, (а Усердновы - дети на-
ивные и искренние), - то, кто знает, Усердновы, может быть, и разверну-
лись бы. Усердновы идут одни: если кто пойдет вместе с ними, то ненадол-
го. Они, впрочем, к этому относятся равнодушно: они во мраке видят свою
звезду, не существующую для других, и каждый провал, каждая неудача
больно отзывается на них, больно ранит, потому что нервы у них обострены
и психика тонка.
Познакомьтесь ближе с Усердновым, и вы узнаете, что он тщательно сле-
дит за развитием своей дочери. Он сам вам покажет сохраняемые им ее со-
чинения (да, сочинения!) с семилетнего возраста. Кто знает, может быть,
в этих сочинениях маленькой детской рукой водила слишком любящая отцовс-
кая рука, - на такой самообман Усердновы способны, - но найдете-ли вы
еще где-нибудь в Головотяпске подобное явление? Зайдите в его школу в
четверг, когда там ведутся клубные занятия и вы узнаете, что в Голово-
тяпске выходит сборник ученических произведений: будто среди крапивы и
лопуха вдруг мигнут-мигнут два-три бутона нежных благоухающих роз и до-
кажут, что и на головотяпском навозе могут расти не одни крапива и ло-
пух. Загляните в правление работников просвещения, где Усерднов работает
на основе профессиональной дисциплины, получая в награду разве воркотню
и недовольство, и вы увидите, что пустовавшая раньше комната, по со-
седству с комнатой правления, где раньше навален был мусор (какие-то
ободранные шпалеры, стулья без ножек, корки книг) и возились мыши, прев-
ращена теперь Усердновым в библиотеку-читальню.
Усерднов более часа утомленным голосом читал инструкцию о переподго-
товке. Читал он ее уже не первый раз, оттого многое читалось машинально,
почти как заученные слова молитвы с амвона.
Какие иногда инструкции сыплются сверху! Как там предусмотрено все до
булавочной подробности, до той крохотной коровки, которую без микроскопа
и не видать! Сидят себе люди и вяжут-вяжут, старательнейшим образом вя-
жут частый невод, сквозь который не проникла бы не только рыбешка, но и
вода. И посылают потом куда-нибудь в Головотяпск с предписанием: ловите
окуньков! И попадает этот невод к какому-нибудь Усерднову, который с
удовольствием рапортует: рады стараться! Прекрасное начинание! Половим!
И бродит и тащит невод, хотя над ним и издеваются на берегу. Сколько
Усердновых надорвутся на сей работе!
Елозившая неподалеку от Азбукина, пухленькая, приятная, как сдобная
булочка, снова появившаяся с пришествием нэпа, в Головотяпске, - учи-
тельница сказала вслух соседке, рябоватой, некрасивой и невкусной, как
черный хлеб с семенем, которым питались головотяпцы в эпоху военного
коммунизма:
- Ужасно! Целое лето просидеть в четырех стенах!
С летом у нее, должно быть, соединялось представление о длинных про-
гулках, о нечаянных, а, может быть, и условленных встречах, где-либо под
сладко пахнущими липами, с "ним"; о том, что волнует девичью грудь в 20
лет; об очаровании жизни, которое проходит, увы, с годами.
- Ничего, - ответила соседка, - начнется война и переподготовке ка-
пут.
- Ах, если бы война! - воскликнула булочка и так громко, что Усерднов
поперхнулся, а председатель чуть звякнул колокольчиком.
Прочитав инструкцию, Усерднов внес предложение собираться каждый день
для занятий по переподготовке. Это вызвало бурю возмущения.
- Целыми днями? - слышалось. - Летом? А когда же мы будем работать в
огороде, на сенокосе? Жалованья-то опять, наверно, платить не будут. От-
казать!!! Отвергнуть!!!
- Отвергнуть?! - еще ярче заблистали лихорадочным огнем глаза Усерд-
нова. - Нет, не отвергнете, предписано.
- А если нам невозможно будет приходить, потому что нужно зарабаты-
вать на стороне? - возбужденно настаивали с мест.
- Вообще головотяпские шкрабы хотят от дела убежать, но их заставят.
А кто не захочет, отсеют!
- А, вот как! Насилие! - закричали. - Урядник! - кто-то метнул камнем
в Усерднова. - Выслужиться хочет...
Глаза Усерднова так расширились и выдались, что, чудилось, они вып-
рыгнуть готовы. Он машинально одернул свою шинель, которая, точно, напо-
минала старорежимную урядницкую шинель.
- Что бы вы ни говорили там, переподготовка должна быть и она будет.
Всех переподготовят, во всех сферах жизни во всей России переподготовка
будет!
На привилегированных скамьях плоско, невпопад заапплодировали, а сек-
ретарь укома приподнялся и начал пристально смотреть пригибающим взором
в шкрабью массу, все еще не успокоившуюся. Это сильнее всяких слов
Усерднова заставило недовольных съежиться, проворчав; и в насторожившей-
ся тишине отчетливо, гулко, словно усиленные в тысячи раз иерихонской
трубой, рухнули пугающие слова:
- Что это, контр-революция?!
Сколько раз за пять лет взлетали в Головотяпске эти слова. Каким они
были всегда решительным шахматным ходом, после которого неизбежно шел
мат, - мат, который грозил всякому противоречащему предложению. И, каза-
лось бы, должны были привыкнуть к ним головотяпские уши, казалось бы,
должны были перестать от них шарахаться, как лошадь с затинкой, прова-
лившаяся на одном мосту, чурается всех мостов в свете. А поди-ж, стоит и
сейчас в Головотяпске произнести это старомодное слово, стоит только при
этом сделать, так называемые, устрашающие глаза, - и - вы победили. Про-
тивник ваш, своей речью или замечанием взвившийся под самые облака,
вдруг падает, словно пронзенный меткой пулей - одним лишь словом. Про-
тивник ваш сейчас же боязливо улизнет с собрания, просидит несколько
дней дома, если служащий, и на службу не пойдет, сказавшись больным, по-
ка не наведет окольным путем справок, где следует, что обстоит благопо-
лучно.
Секретарь укома тут же вразумительно пошептался с Лбовым и Секциевым.
Те в ответ, как мандарины, качали головами, тоже внушительно и грозно, и
эти движения также оказали педагогическое влияние на массу шкрабов: она
приутихла, выдохлась.
Резолюция, предложенная Усердновым, не вызвала ни одной поднятой про-
тив руки. Кризис собрания разрешился на лицах, сидевших на почетных
скамьях, напряженное выражение сменилось обыкновенным, слегка важным,
слегка довольным. Улыбку, улыбку можно было различить на этих сановных
головотяпских лицах. Шкрабы, только что затаившие дыхание, теперь уча-
щенно закашляли.
- А как же насчет выдачи нам жалованья, - поднялся один шкраб, в чер-
тах и жестах которого было столько лойяльности и преданности, в голове
столько выдержки и покорности, что когда он заговорил, сановные лица
нисколько не изменили своего обычного выражения.
- Если бы нас хоть немножко обеспечили, если бы выдали не весь прожи-
точный минимум, о котором говорил тов. Луначарский, а хотя бы половину
его, мы согласны бы были целыми днями работать. Мы знали бы, что будем
сыты, а это главное.
Шкраб - олицетворение лойяльности, преданности, опустился, исполнив
свой долг: он изрек, что следует и как следует.
Поднялся заведующий уотнаробразом.
- Жалованье за апрель вы получите.
- Когда? - раздалось торопливо отовсюду.
- Когда захотите. Можно даже завтра. Только ячменем.
- Ячменем? - протянули недовольно. - Сколько же? Какова расценка яч-
меня?
- 25 миллионов пуд, а месячный оклад 160 миллионов.
- Небось, ячмень-то из заготконторских складов - изъеденный крысами,
- в одиночестве погиб чей-то критический голос.
- Как хотите, - веско возразил заведующий. - Ждите денег.
- А когда можно будет получить?
- Может быть через две недели, а может быть, месяца через два.
- Дороговат ячмень-то, - торговался кто-то, но весьма лойяльно, - на
базаре по 20 миллионов продают.
- Как хотите, - еще более веско возразил заведующий.
Василию Ивановичу давно были не по душе возражения шкрабов. Он сидел
словно на угольях, и теперь не выдержал.
- Чего еще вам нужно? Все служащие других отделов ячменем берут, а вы
что, из другого леплены? Нам некогда с вами толочься.
Когда сановные лица ушли, шкрабы остались обсудить - брать или не
брать ячмень. Тут выступил маленький, бритый со всех сторон шкраб. Чер-
ные глаза его всегда бегали, мало останавливаясь на собеседнике. Голос у
него звучал мягко, интеллигентно, немного грустно. Это он всегда говорил
на учительских съездах, - печально, музыкально, словно не говорил, а пел
трогательные романсы о страданиях интеллигенции, и выразительно воскли-
цал: - Мы интеллигенты - крупная культурная сила! - А на последнем съез-
де, обратившись ко всему сонму съезда, сидевших в первых рядах голово-
тяпских комиссаров, сказал: - Без нашего лука и стрел вам не завоевать
Илиона! - Это патетическое умозаключение-угроза, вызвала, впрочем, лишь
ироническую улыбку. Шкраб, предлагавший ранее лук и стрелы, завел свою
обычную песнь о том, что и тут интеллигенцию обижают: дают вместо 25 -
20 миллионов, да еще и с ячменем возись.
- Что ж, по вашему, не брать ячменя?
Черные глазки засуетились шибче: нужно было не о страданиях интелли-
генции говорить, а практические вопросы разрешить.
- Нет, брать, брать. Потому что иначе, пожалуй, и ничего не получишь.
Как в прошлом году за несколько месяцев не заплатили.
X
Шесть пудов ячменя, да если вычесть полпуда ржи на кооператив, то
пять с половиной, даже меньше. Вот на них и живи, да еще с теткой, - ме-
ланхолически рассуждает Азбукин, выходя из школы. После душной, проку-
ренной комнаты приятно было выйти на воздух, окунуться в сыроватую тьму,
где всюду дышала возбуждающим дыханием весна. На улице еще тяжелее стало
Азбукину. Поровнялся было с ним силуэт булочки. И таинственные весенние
чары побудили шкраба заговорить с ней шутливо:
- Вы, кажется, жаждете войны?
- Ах, это вы, товарищ Азбукин, - рассмеялась булочка. - А я то испу-
галась. - Не видали ли куда ушла Оля Крытова?
Таким тоном были сказаны эти слова, что сразу порвали все весенние
чары. Булочка быстро юркнула в темноту.
- Дурак я, дурак, старый дурак, - выругал себя Азбукин. - Чего захо-
тел? В волосах уже седина не на шутку, в кармане только шесть пудов яч-
меня, на ногах теткины ботинки, на шее сама старая тетка, а туда же? Ро-
маны разводить! Не для нас они!
Азбукин поровнялся с домом, в котором до революции помещалась винная
лавка, после революции - школа. При нэпе школа была сокращена и теперь
национализированный дом с заколоченными комхозом ставнями, вероятно, об-
мозговывал, почему с ним за короткое время случились такие значительные
метаморфозы. Мысль о винной лавке, когда то весело пьяно развалившейся в
доме, навела Азбукина на мысль о том бесспорном источнике веселья, к ко-
торому прибегали все головотяпские граждане, без различия пола и сосло-
вий:
Самогонке.
- Зайти, разве, к Марковне? Будить только... А, впрочем, таким делом
занимается, - встанет.
Азбукин осторожно постучался в окно домика, где ютилась Марковна. От-
вета не последовало. Слышалось лишь похрапывание, легко достигавшее ули-
цы через окно с одной рамой. Азбукин постучался сильнее, и тогда окно
распахнулось и из него высунулась фигура самой хозяйки.
- Марковна, это я - тихо проговорил Азбукин, - Извини, что поздно.
Товар есть?
- Есть, - вялым голосом ответила Марковна. - Заходи.
Она засветила лампу и приоткрыла дверь. Азбукин вступил в дом. Здесь
прежде всего ему бросился в нос запах тулупа, пота, а затем уж тот зна-
