справлявших деловито и серьезно свою собачью свадьбу, - без лишнего шуму
и гаму.
На крестнях - так именуется в Головотяпске перекресток - сошлись два
петуха: рыжий и белый. Сражались они с таким остервенением, что ребятиш-
ки, бросив играть в бабки, с большим любопытством следили за петухами.
Рыжий торжествовал: он загнал белого в выбоину, нагнул ему голову и меш-
ковато тыкал в грязь.
Азбукин от природы был мирного склада и задержался перед петухами
столько, сколько требуется для всякого, даже самого идеального человека,
потому что и идеальный человек есть человек же, и на нем лежит отпечаток
человеческого, и если запнулось несколько человек перед дерущейся пти-
цей, то идеальный человек тоже, хоть несколько минут, но постоит.
На дальнейшем пути Азбукин встретил головотяпского военного комисса-
ра. У этого комиссара было старое, привычное выражение лица и совсем
непривычная, новая одежда. Одет он был, как главнокомандующий армиями.
Однако, одежда на военкоме отчасти была и не совсем нова для обывателей
Головотяпска. У военкома была жена, выражение лица которой было столь же
простовато и благодушно, сколь хитро у мужа. И задолго еще до появления
военкома на улицах Головотяпска в новой щегольской шинели, уже многие от
его супруги узнали, что военком шьет себе новую шинель в самом гу-
бернском городе, а ежели переведен будет с повышением в губернский го-
род, то сошьет себе шинель, вероятно, уж, в Москве.
И не заметил Азбукин, как очутился перед домиком Семена Парфеныча.
Войти или нет - помыслил шкраб в некотором колебании. Войти, обязательно
войти, подстрекнул его внутренний голос, говоривший от имени сытного
обеда, изюмного вина, ликера, переподготовки, сулившей корову, костюм,
пчел; от имени тех светлых надежд, которыми всегда окружено будущее.
Сапожника Азбукин застал в не совсем удобном положении: он, с аршином
в руке, вылезал из-под кровати. Красный, с взлохмаченными волосами, с
недовольным лицом, Семен Парфеныч являл собой такой вид, что Азбукин да-
же попятился и стеснительно кашлянул.
- Что-ж такое, Азбукин, дальше-то будет? До чего мы дожили.
Азбукин, решив, что под кроватью случилось несчастье, сочувственно -
вздохнул.
- Меряю, вишь ты, дом собственный меряю, - потрясая аршином перед
шкрабьим носом, волновался сапожник.
Азбукин, успокоившись, счел необходимым пояснить:
- Это для квартирного налога требуется.
- Опять налог? - судорожно передернулся испугавшийся Семен Парфеныч.
- Нам ничего про это не говорили. Сказали: смеряй квартиру - и все. А ты
откуда знаешь? Ты, брат, тово... тут ходили, переписывали... так ты то-
во... может тоже переписывать пришел?
- Это всероссийская городская перепись, - дополнил Азбукин, не смуща-
ясь. - Я не попал в переписчики, - опоздал. А пришел я за сапогами. -
Произнес последние слова Азбукин с интимной улыбкой и особенно ласковым
тоном.
- Не готовы, брат, Азбукин, - как бы извиняясь, проговорил Семен Пар-
феныч, вспомнив, что шкраб уже много раз приходил за обувью. - То то, то
другое. Вишь ты, какие комиссару Губову сшил. А? А вот башмаки жене
Фрумкина. Царица только раньше носила такие.
- Скоро и я вас попрошу сшить мне новые сапоги, - весело заметил Аз-
букин, поглядывая на комиссаровские сапоги. - Нам жалованья прибавят.
- Это хорошо, хорошо, - согласился Семен Парфеныч. - Сошью. А много
прибавят?
- Полтора миллиарда будут платить. Налогов так сказал. Знаете, Нало-
гова?
- Ну, как же не знать. Полтора миллиарда - не фунт изюма. Дай-ка мне
полтора миллиарда, разве я стал бы со всей этой грязью возиться. Так-то
Азбукин. Значит, наука опять в ход пошла. Выплыло масло на воду.
И Азбукин улавливает в глазах Семена Парфеныча признаки растущего к
нему уважения.
По окончании оффициальной части разговора начинается неоффициальная.
- Ну, что нового в газетах, - спрашивает Семен Парфеныч.
- Да ничего особенного.
- А у нас, ты слышал, - сообщает сапожник, - тут недалеко по улице
человек спит. Вот уж восемь суток.
- Восемь суток, - ахает Азбукин. - Да отчего это?
Видишь, дорогой мой, - голос Семена Парфеныча делается и грустным и
покорным вместе. - Новая болезнь, никогда еще небывалая. Божье нака-
занье. Помнишь, в священном писании сказано: все это начало болезней. А
потом известно, что будет: конец света.
Неподдельной грустью веет от этого вышколенного суровой жизнью чело-
века, покорностью перед судьбою, которая, точно кошка с мышкой, шутит с
человеком, забывая, что ей игрушки, а мышке слезки. Дунет своим болез-
нетворным дыханием, и где ты Азбукин! Если бы Семен Парфеныч был поэтом,
то, возможно, он, передал бы в соответствующих изящных выражениях благо-
родное чувство мировой скорби, овладевшее им. Но и без этих выражений
Азбукин ясно почувствовал, как от сапожника неудалимым током вошло в не-
го сейчас грустное настроение и смыло радость.
- А еще, брат ты мой, не слышал, - тут случай с одним мужиком вышел
по дороге в губернию, - продолжает Семен Парфеныч. - Вот ехал, вишь ты,
мужик - вез жито в город за продналог. Дело было к вечеру: не то, чтобы
совсем потемнело, а этак серенько. И вот попадается мужику на дороге-то
старуха. "Везешь ты, говорит она мужику, - жито на продналог, - я это
знаю. Всего жита у тебя не возьмут, - пуд один тебе оставят. Так ты на
этот пуд купи мне платок. Когда обратно поедешь, я тебя буду ждать
здесь." Потом старуха шмыгнула в лес, а мужик поехал. Правда, в губернии
пуд ему сбросили, и он купил платок. Только обратной дорогой он возьми и
подумай: а на кой черт отдавать платок старухе, - повезу лучше жене. Ну,
свернул значит, с той дороги, где встретил старуху, и поехал другой до-
рогой, окольной. Едет. Дело к вечеру. Серенько. И опять, брат ты мой,
перед ним старуха. Будто из земли выросла. И говорит ему: "Ты хотел мимо
меня проехать, а вот и не удалось. Давай платок." Мужик тово... хотел
было обмануть, - никакого платка у меня нет. Давай, - говорит старуха, а
сама сурьезная такая, к нему идет. Ну, мужик видит: кругом лес, ни души
не видно, темнеет, а старуха - кто ее знает, что это за старуха, - от-
дал. А старуха-то и говорит ему: "Ну смотри теперь." Подняла платок,
встряхнула, и оттуда, понимаешь-ли ты, посыпались черви, видимо-невиди-
мо. Еще раз встряхнула старуха платок, и оттуда как побегут мыши во все
стороны. Третий раз махнула старуха, и поползли гады всякие, - свистят,
шипят, извиваются. Еще раз махнула старуха, и выскочили вооруженные лю-
ди: конные и пешие и - стали драться. И кровь полилась ручьями. У мужика
мороз по коже пошел. "Видел? - спросила старуха. Так смотри, - запомни".
И скрылась. Вот какая штука может с человеком случиться.
Семен Парфеныч несколько помолчал.
- По-моему, - продолжал он, - тут предсказанье. Много, брат, пережили
мы с тобой, Азбукин, а, кажись, еще хуже будет.
Как школьник на классной доске тряпкой, стирает Семен Парфеныч у Аз-
букина впечатления, записанные в доме Налогова, и лишь кое-где торчат
жалкие остатки от нулей полутора миллиардов:
- И что это за жизнь, Азбукин!
IV
Всего два шага ступил Азбукин от домика сапожника, а похоже стало на
то, будто грусть из шкрабьей души перешла и на природу, и установилось
одно настроение и в природе, и в душе. Порядочное облако, которое хватит
не только на остаток дня, но и на добрую половину ночи, а, может быть, и
на всю ночь, на сутки, на несколько суток, заслонило собою солнце.
Все предметы потускнели. Дома принасупились, и еще явственнее стало,
что дряхлы эти дома, что изрядное количество в них и на них заплат, что
заборы кое-где еле держатся и если, сохрани бог, из облака хватит вих-
рем, обрушатся. Особенно пригорюнились национализированные и муниципали-
зированные дома: поглядел бы опекающий их домхоз, какие мрачные думы от-
разились в это время в их окнах; как молчаливо они протестуют и против
того, что и ремонта-то в них не производится никакого, и убирают-то их
редко, и стены закоптили, не оклеивают, и полы чрезвычайно редко моют, и
прочее и прочее. Но у комхоза были не одни дома, - были огороды, пахот-
ная земля, сенокосы и лавки, главное, нэпманы, покушавшиеся на эти лав-
ки.
Азбукин добрел до "моста вздохов" на Головотяпе. Кто назвал столь
благородным именем головотяпский мост, когда, в шутку ли, в серьез ли -
неизвестно, но даже в объявлениях о первомайской процессии за ним оста-
лось это поэтическое имя. А, в сущности это был весьма почтенный возрас-
том, развалившийся мост с прозаическим предупреждением - по ту и другую
сторону - о штрафе в 3 р. золотом за курение на мосту, остановку и
праздношатание по нему. Сохрани бог, идти или ехать по нему в темную
ночь: как скрытые капканы, подстерегает ваши ноги целая система порядоч-
ных дыр.
"Мост вздохов" имеет не только историю своей жизни, но и историю сво-
его ремонта. Еще в эпоху военного коммунизма взялась за ремонт его бри-
гада, ветром революции занесенная в Головотяпск, - бригада, поразившая
город стуком копыт, звоном шпор, комбригом, воевавшим с уисполкомом,
сотрудниками штабрига, такими милыми кавалерами, неподражаемо танцевав-
шими и даже писавшими стихи, бригада - испепелительница местных сердец,
потому что, как бабочки на огонь, устремились на сотрудников штабрига
сердца всего того, что осталось от прежнего буржуазного Головотяпска, а
на рядовых армейцев - сердца всех прочих обитательниц города. Сколько
искалеченных навек сердец осталось от бригады, мелькнувшей, как ослепи-
тельный метеор, сколько, попав в сферу ее притяжения, унеслось за ней,
как за кометой хвост, и потом мучительно возвращалось назад по одиночке.
Местный поэт подсчитал, что 27 головотяпских барышень уехало с бригадой,
и в одну ночь написал оперетку под заглавием - "27"
И эта оперетка долгое время занимала внимание граждан Головотяпска,
любивших искусства. Местное статистическое бюро отметило потом год, сле-
довавший за пребыванием бригады, как год максимального количества рожде-
ний, и объяснило это явление исключительно пребыванием в течение нес-
кольких месяцев бригады. Хорошо бы проследить дальнейшую жизнь этого но-
вого поколения. Каким-то оно будет в отроческом возрасте, в юности? Не
мелькнут-ли, не отразятся-ли на нем черты, которых не сыскать сейчас в
головотяпском гражданине? Может быть, оно будет воинственно, драчливо,
будет побивать родившихся в предыдущем году и последующем?
Нельзя ли это также поставить в зависимость от храбрости бригады,
громившей в свое время Колчака, Деникина, Врангеля, Балаховича? Может
быть, наблюдением за этим и займется головотяпское статистическое бюро?
Какие воинственные песни, ах, какие звучные песни, в которых отрази-
лась вся история скитаний бригады по пространствам Европы и Азии, разда-
лись над и под "мостом вздохов", когда бригада приступила к ремонту.
Как значительно увеличилось тогда число гуляющих по набережной Голо-
вотяпы, находивших, что под пение военных песен так же легко и приятно
гулять, как и под музыку. Но под звучные воинственные песни была произ-
ведена лишь черная разрушительная работа. Когда же надо было начать со-
зидательную, бригада так же неожиданно ушла, как и пришла. Дыры на мосту
настолько увеличились, что уисполком запретил в течение всего следующего
лета езду по мосту. И половина головотяпского уезда, жившего по ту сто-
рону реки, должна была возить продналог прямо через реку. И так, как бе-
рега Головотяпы в городе были довольно круты, и от огромного количества
нагруженных подвод на спусках образовались ухабы, где ревом ревели и по-
гибали мужицкие оси, надрывались тощие лошаденки, то читатель может лег-
ко представить, какая крепкая, сшибающая с ног брань оглашала тогда бе-
рега Головотяпы. Не выдержала, наконец, барабанная перепонка у голово-
