медленно и упорно, как они шли на острове Н. Кремнева, - и улица Герце-
на, Моховая - и вся Москва - отмирали на эти часы. Decapoda устанавлива-
ла законы, - Москва астрономически определялась такой-то широтой и дол-
готой. - И в девять постучали в дверь, пришел профессор Василий Шеметов,
- сказал: - "Убери ты этого чорта осьминога, каждый раз пугает, - помол-
чал, сел, сказал, как всегда: - ты работай, я не помешаю". - Но через
четверть часа они шли по Моховой в Охотный ряд, в пивную, выпить по
кружке пива; на углу Кремнев бросил в ящик письмо. Моросил дождь. В пив-
ной играли румыны. И Кремнев, и Шеметов пили пиво молча. Молчали. Шеме-
тов сидел, опираясь на свою трость, не сняв шляпы, - шляпу он надвинул
на лоб. Румыны издевались над скрипками. - Шемет
ов наклонился к уху Кремнева, еще больше насунул на нос - шляпу, тихо, без повода, сказал:
- Приехал из Архангельска знакомый, говорил про Лачинова. Живет со
своей женщиной, ни с кем не встречается, не принимает писем, - с Севе-
ро-Двинской переехали на Каргу, в тундру - -
Кремнев ничего не ответил.
За окном шумихою текла река - Тверская. - Допили пиво и вышли на ули-
цу. Распрощались на трамвайной остановке и на трамваях поехали в разные
стороны. Шел дождь.
---------------
На острове Великобритания, в Лондоне туман двигался вместе с толпой.
Часы на башнях, на углах, в оффисах доходили к пяти. - И через четверть
часа после пяти Сити опустел, потому что толпа - или провалилась лифтами
под землю и подземными дорогами ее кинуло во все концы Лондона и пред-
местий, или влезла на хребты слоноподобных автобусов, или водяными жука-
ми юркнула в переулки тумана на ройсах и фордах: Сити остался безлюдьем
отсчитывать свои века. - Девушка (или женщина?) - мисс Франсис Эрмстет -
у Бэнка, где нельзя перейти площадь за суматохой тысячи экипажей и про-
рыты для пешеходов коридоры под землей, - лабиринтами подземелий прошла
к лифту, и гостиноподобный лифт пропел сцеплениями проводов на восемь
этажей вниз. В тюбе было сыро и пахло болотным газом, - там к перрону,
толкая перед собой ветер, примчал поезд, разменял людей и ушел в темную
трубу под Тэмзу - на Клэпхэм-роад, в пригород, в переулки с заводскими
трубами. Девушка знала, что завтра город замрет в тумане. - Там, в пере-
улке, на своем третьем этаже, в своей комнате - девушка нашла письмо, на
конверте были русские марки. Зонт и перчатки упали на пол: в письме, на-
писанном по-русски, было сказано, что он, Кремнев, опять отправляется в
Арктику и еще год не приедет к ней и не зовет ее сейчас к себе. - Тогда
зазвонил телефон, говорил горный инженер Глан.
Девушка крикнула в трубку, по-английски:
- Пойдите к чорту, мистер Глан, с вашим автомобилем и цветами! Да! -
вы все уже рассказали мне о... о мистере Лачинове! - и девушка затоми-
лась у телефона, девушка сказала бессильно: - Впрочем, впрочем, если вы
возьмете меня летом на Шпицберген, я поеду с вами, да!.. -
И девушка, заплакав горько, упала лицом в подушку, на девичью свою
кровать: она знала, что - странною, непонятною ей, но одной навсегда лю-
бовью - любит, любит ее профессор Николай Кремнев.
---------------
...и в этот же час - за тысячи верст к северу от полярного круга на
Шпицбергене, на шахтах - одиночествовал инженер Бергринг, директор
угольной Коаль-компании. Там не было тумана в этот час и была луна. До-
мик Бергринга прилепился к горе ласточкиным гнездом - -
- - ночь, арктическая ночь. Мир отрезан. Стены промерзли, - мальчик
круглые сутки топит камины. То, что видно в окно, - никак не земля, а
кусок луны в синих ночных снегах. Мальчик принес вторую бутылку виски, -
книга открыта на странице, где математические формулы определяют рассто-
яние до Полярной. Бергринг подошел к окну, под Полярной горело сияние.
Тогда в канторе вспыхнуло катодной лампочкой радио: оттуда, из тысячи
верст, из Европы, зазвучали в ушах таинственные, космические пуанты и
черточки: ч-ч-чч-тт-тс- -
Узкое,
14-я верста по Калужск. шоссе.
9 янв. - 2 марта 1925 г.
А. УСПЕНСКИЙ
ПЕРЕПОДГОТОВКА
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Предлагаемая читателю повесть А. Успенского "Переподготовка" является
опытом художественной сатиры на некоторые стороны провинциальной жизни
эпохи нашей революции. Как всякая сатира повесть А. Успенского построена
на преднамеренном выделении одних черт и явлений и затенении других. Ра-
зумеется, октябрьская революция даже в глухой провинции не сводилась ни
к торжеству комиссаров Лбовых, Молчальников и "беспартийных марксистов"
Ижехерувимских, ни к "шкрабьему" житью-бытью. В конечном итоге в нашей
провинции ход революции определялся диктатурой рабочего класса. Наша
провинция вписала в великую книгу Октября свои героические страницы;
иначе центр не одержал бы побед над врагами нового демоса. Но российский
Головотяпск сплошь и рядом вносил в революцию и свое головотяпское, оку-
ровское, гоголевское. В этой мере должны быть общественно и художествен-
но оправданы и признаны своевременными такие вещи как повесть А. Успенс-
кого.
I
Пред глазами уездные, привычные картины: пробежала собака, понюхала
тумбу, фыркнула и продолжала свой путь дальше; изголодавшаяся корова
протрусила к крестьянской телеге, набитой сеном, и на глазах у всех со-
вершила тот поступок, который, пожалуй только коровам и сходит вполне
безопасно; провезли пьяного лесничего после кутежа в трактирчике Фрумки-
на; прошел в щеголеватых зеркальных сапогах комиссар, направляясь, пови-
димому, по весьма важному делу; подрались две базарных торговки; остано-
вился неподалеку с миловидной барышней комсомолец и, под впечатлением
комсомольской пасхи, доказывал ей, что нет бога. Но выражение его глаз,
лица говорило, что бог то для него есть и даже очень близко от него. Ба-
рышня это понимала, и щечки ее горели, и глаза струились.
Азбукин всегда умилялся, созерцая панораму своего родного города. Вот
где Россия, матушка - Русь, думал он. Серая, грязная, а всетаки наша,
родная. Что значат перед ней большие города, с их гамом, возней и шуми-
хой! А здесь - зеркало русской жизни.
Отсель грозить мы будем шведу,
исподволь в его уме - уме пушкиниста - возник пушкинский стих.
Помыслив обо всем этом, Азбукин сунул руку в карман пальто, но не за-
тем, чтобы вынуть платок и высморкаться. Нет, носовых платков он давно
уже не имел и сморкался демократическим способом, "по-русски". Азбукин
сунул руку машинально. В кармане его пальцы нащупали бумагу, и тогда он
вспомнил, что эту бумагу, полчаса назад, ткнул ему секретарь наробраза:
- Прочитайте; вот вам удовольствие. - И, помолчав, добавил: - Но удо-
вольствие ниже среднего, - вас собираются в переплет взять.
- Бывали мы в переплетах - ответил Азбукин, взял бумагу и опустил ее
в карман, расчитывая внимательно прочесть наедине, дома. Потом последо-
вала беседа с секретарем, даже с самим заведующим о введении в нор-
мальное русло ученических кружков, которые покамест занимаются тем, что
бьют окна во время уроков и устраивают такой шум, что заниматься невоз-
можно. Заведующий отделом, большой сторонник и насадитель кружков, срав-
нил подобное школьное явление с весенним половодьем, после которого вода
всегда же сбывает, и Азбукин, сам ценивший поэтические образы, с этим
согласился.
- Кружки развивают самодеятельность учащихся! - патетически восклик-
нул заведующий. - Они могут сделать, - понимаете-ли, - то, чего не сде-
лать вам, педагогам.
Азбукин и с этим согласился, - самодеятельность он тоже ставил высо-
ко. Но сразу же задал вопрос:
- На какие же средства вставить разбитые стекла? Не может ли отдел
этого сделать?
Но отдел был беден, и заведующий был заданным вопросом приведен в не-
которое смущение. Он даже призадумался. Лишь после его осенила счастли-
вая мысль:
- Знаете, теперь весна... Так, ведь?
Заведующий при этих словах осклабился. Очевидно, слово "весна" вызы-
вало у него представление не об одних только разбитых школьных стеклах,
а и о предметах более приятных.
- За весной же последует лето, - продолжал заведующий. - Так ведь?
Он нарочно тянул, смаковал свою мысль, - продлить наслаждение, - но
Азбукин был нетерпелив и потому вставил:
- А за летом следует осень, потом - зима.
Лицо заведующего погасло.
- Не то, не то! Вы не так понимаете меня. Зачем же осень и зима?
Ведь, теперь весна, а за весной - последует лето.
- Ну да, лето, - поддакнул Азбукин, желая попасть в тон начальству.
- А раз лето, то на что же стекла? - сказал заведующий.
Азбукин настолько был ошарашен мудростью заведующего, что язык у него
не повернулся, чтобы заикнуться еще о чем-либо - о кружках, стеклах, об
осени, зиме.
Выйдя из кабинета заведующего, Азбукин подошел к барышне-бухгалтерше,
отличавшейся неприступностью.
- Как же насчет жалованья-то? - спросил он осторожно и ласково вмес-
те.
- Насчет жалованья? - недовольно фыркнула крепость, - ишь чего захо-
тели!
- Да я думал... - еще более ласково и приветливо продолжал Азбукин.
- Вот и не думайте, - еще более грозно надвинулась крепость.
- Да я не буду... извините, - совсем уже сдаваясь, пролепетал Азбу-
кин.
- Жалованье вы получите на следующей неделе.
- А сколько? - полюбопытствовал осмелевший Азбукин.
- По рассчету 160 миллионов в месяц. Вероятно, ячменем.
- Да, ведь, это же мало. Ведь, самый последний служащий больше полу-
чает. Ведь, сторож исполкома больше получает...
- А вы - шкраб, - неожиданно сурово хлопнула крепость, - тоже захоте-
ли!
Тут только, Азбукин, понял всю неуместность своей горделивой попытки
сравнять себя со сторожем исполкома и - умолк.
Что-ж, верно, шкраб, - горько подумал он. - Ведь, "сторож" звучит
гордо, - его можно даже переделать в величавое: страж. Кстати, вспомнил-
ся стих Пушкина:
- Маститый страж страны державной.
А шкраб? И звучит-то даже не по-человечески, а напоминает какое-то
животное, не то ползающее по земле, не то живущее в воде. Животного это-
го Азбукин никак не мог досконально припомнить, не взирая на все потуги,
потому что в естествоведении был слаб.
Пробыв в задумчивости несколько более четверти часа (тут он, не желая
того, сопоставил себя с Сократом, который мог целые сутки пробыть в этом
состоянии), Азбукин решил выйти из отдела. А на улице его ждало солнце,
такое ласковое. Теперь, вытаскивая бумагу из кармана и припомнив все,
что пришлось ему пережить в отделе, Азбукин всю свою нежность перенес на
солнышко, которое не строило каверз, как секретарь отдела, не важничало,
как заведующий, и не открывало и не захлопывало ворот, как неприступная
крепость.
- Милое, - с чувством помыслил о дневном светиле Азбукин, оно одина-
ково проливает благодать и на сторожа исполкома, и на несчастного шкра-
ба. Если бы люди брали с него пример!
Той порой он окончательно извлек из кармана бумагу и начал читать.
По мере чтения, глаза Азбукина расширялись, и интерес к читаемому
настолько усилился, что он даже и не заметил, как кое-кто из прохожих,
тут же рядом несколько раз чихнул. А обыкновенно он не упускал случая,
если кто-нибудь по близости от него чихал, вежливо пожелать: будьте здо-
ровы.
Бумага была циркуляром о переподготовке учителей. Она озадачила, оше-
ломила Азбукина.
Чтобы придти в себя, Азбукин по складам, водя пальцем, прочел ее заг-
лавие:
ГОЛОВОТЯПСК.
Головотяпскому Уоно
И тоже по складам, только с большим почтением, повернув бумагу на
бок, прочитал резолюцию своего заведующего уоно:
исполнить
Азбукин давно привык к субординации, и начальнические слова теперь
для него так же выразительно и ярко горели на бумаге, присланной из гу-
боно, как радуга горит, сквозит и млеет на покрытом тучами небе.
