потухли, в углу было темно, - Вернер положил руку на плечо Елизаветы
Алексеевны, - сказал сонным голосом: - "А расскажи, Хромой, как ты то-
нул?" - "Я-то? - откликнулся Хромой, - я, брат, и сам не знаю, как это я
на ногах хожу и цел остался!" - Елизавета Алексеевна обеими руками взяла
руку Вернера и положила себе на грудь: под рубашкой, потому что все были
раздеты в духоте, неистовствовало сердце. Вернер склонился и поцеловал
шею Елизаветы Алексеевны, она губами нашла его глаз, потом губы их сли-
лись. Руки Вернера прошарили по всему ее телу, она была покорна. Тогда
Вернер прошептал ей в ухо: - "Пойдешь со мной в горы?" - никто не заме-
тит, там..." - Она ответила: - "Пойду". - Вернер соскочил с нар, пошел к
столу, вновь закурил, весело сказал: - "рассказывай, рассказывай, Хро-
мой, очень интересно!" - - Все дни Вернер был возбужден, точно тайком он
достал четверть спирта и пьет понемногу. С винтовкой, с топором, на лы-
жах он уходил в горы и пропадал там многие часы, зверя с собой он не
приносил. У двери пропала лопата. Далеко горами он обходил свои избы, за
ропаками и торосами он приходил к разваленной избушке. Тайком от всех,
он прорыл около нее снег, ход завалило снегом. В избушке размел он снег,
смел его с нар. Однажды Вернер сказал, что идет
за горный перевал, взяв с собою спальный мешок, - он вернулся через
сутки, заявив, что обессилил и мешок оставил на горах неподалеку - -
- - и был такой вечер, когда Елизавета Алексеевна вышла из избы, что-
бы пойти в лабораторию. Минут через двадцать после нее вышел Вернер.
Вернер, на лыжах, с винтовкой, скатился на лед, - бухтой, между торосов,
пошел к разбитой избушке. За ропаком показался вдруг Кремнев, он шел к
избам, он сказал: - "Это вы, Илья Иванович?" - "Да, я". - "Вы куда иде-
те?" - "Я хочу побродить немного". - "Вы мне не одолжите винтовку? - ед-
ва ли будет опасность". - "Пожалуйста", - и они расстались. У края косы
Вернера ждала Елизавета. Вернер подошел к ней неровными шагами, они про-
тянули руки, она склонила голову ему на плечо, он взял ее голову, чтобы
заглянуть ей в глаза, чтобы поцеловать. Рядом была безвестная избушка. И
рядом тогда раздался выстрел, и Вернер ощутил, что в руках у него -
только осколок головы Елизаветы. Но Вернер ничего не успел осознать, ибо
второго выстрела он не слыхал - не мог слышать - -
- - ночь, арктическая ночь. Над бумагами, картами и таблицами сидит
человек Николай Кремнев. На столе в плошке горит жир. И против Кремнева
сидит второй человек - Василий Шеметов. Полки в полумраке поблескивают
рядами склянок. На столе у плошки лежит винтовка. И Кремнев смотрит над
бумагами, картами и таблицами. - "Как ты думаешь об этом, Василий? Ты
меня судишь?" - "Я не совсем понимаю, при чем тут он? Во всяком случае,
нужно б там оставить винтовку, - все знают, что эта винтовка была у не-
го". - "Я сам об этом не заговорю, - все знают и мои лыжные следы, а,
если бы я взял чужие лыжи - -"...
...............
- - От отряда метеоролога Саговского осталось два человека: он, Са-
говский, и Лачинов. Было двадцать девятое июня. Было 29 июня, русский
Петров день, вечное в Арктике солнце. Все остальные в отряде погибли в
переходах по льдам и в зиме. Не оставалось ни хлеба, ни соли, - была од-
на коробка спичек. Это был последний переход к Шпицбергену, это было на
Шпицбергене, в Стор-фиорде, в Валлес-бае: оставалось только перевалить
через хребет, чтобы быть у людей. - Лачинов и Саговский лежали на льду
саженях в пятидесяти от отвесного обрыва ледника, саженей в пятнадцать
вышиною. Каяк валялся рядом. Здесь они были третий уже день. Они были
совсем у земли, у лагун на мысу, лед был зажат до самого берега и по не-
му было бы можно итти, если б мог ходить Саговский. Начался отлив, лед
стало разводить, - и тогда подул зюйд-вестовый ветер и скоро стал тре-
пать, как бешеный. Если бы здесь были большие поля льда, беда была бы
невелика: утихнет ветер, сожмется лед, только и всего. - Они сидели на
льдине сажени в четыре квадратных величиною. И вскоре по льдине стали
перекатываться волны, лед разгоняло ветром и отливом, земля попятилась
назад, зыбь пошла крутая. Итти на каяке возможности не было: его изреза-
ло б мелким льдом. - И земля скоро скрылась в тумане. Людям делать было
нечего: они завернулись в парусину, прикрылись каяком и завалились
спать, - есть было нечего. Четырехсаженная их льдина ходила под ними
так, что толковее ей было бы переломиться. К одиннадцати часам - к аст-
рономическому полдню - ветер затих и лед погнало к земле. Вскоре возник-
ла земля, льды прижало к ней: но это был уже ледник, уходивший направо и
налево за горизонт. Люди были, как в мышеловке. Кругом был поломанный
мелкий лед вперемежку с шугой, и спереди была отвесная пятнадцатисажен-
ная стена. Есть было нечего, и болели, слезились от света распухшие гла-
за. По мелкобитому льду итти было некуда. Опять спали, и перед новым от-
ливом пошли лезть на ледник. Они нашли трещину шириною в сажень. Они
бросили каяк, мешки, гарпуны, секстан, все, оставили винтовки, топор и
лыжи. Трещина была заметена снегом, снег покрылся коркой льда, - топором
в этом снегу они делали ступеньки и забивали в него для опоры ножи; так
они вылезли наверх, на пятнадцатисаженную стену. Сверху они видели, как
льдина, на которой они жили, лопнула, перевернулась и лед начало отжи-
мать от берега отливом. - На лыжах они пошли к горам, к скалам, на мысок
залива, чтобы там на птичьем базаре убить гагу, чтобы есть ее сырой. Са-
говский едва шел, он не мог итти, у него подгибались ноги, он спотыкался
и полз на четвереньках, бросая лыжи - -
- - и на этой земле Саговский умер от цынги. Он уже не мог ходить, он
только ползал на четвереньках. Он невпопад отвечал на вопросы. Он не
открывал глаз. Лачинов сжег лыжи и согрел Саговскому воды, Саговский вы-
пил и задремал, ненадолго: он все время стремился куда-то ползти, потом
успокаивался, хотел что-то сказать, но у него кроме мычания ничего не
выходило. - Солнце все время грело, на солнце было градусов семь больше
ноля. Лачинов перед сном снял с себя куртку, покрыл ею Саговского, лег
рядом с ним. Ночью [это был яркий день] Саговский разбудил Лачинова. Са-
говский сидел на земле, подобрав под себя ноги калачом, он заговорил: -
"Борис, слушай, кошечек моих не забудь, никогда не забывай! Помнишь, как
они страдали от качки? - их надо спасти, необходимо, - кошчишки мои!..
Ты знаешь, если человечество будет знать, что делается сегодня под 80-й
широтой, оно будет знать, какая будет погода через две недели в Европе,
Азии, Америке, потому что циклоны и антициклоны рождаются здесь. Мои за-
писи - никак нельзя потерять, такие записи будут впервые в руках челове-
чества... А моя мама живет на Пресне около обсерватории - -" Саговский
лег, натянул на себя куртку. - Когда вновь проснулся Лачинов, он увидел,
что Саговский мертв и окоченел - Саговский даже не сбросил куртки, кото-
рой покрыл его Лачинов. Лицо его было покойно. - - И этот день Лачинов
провел около трупа. На мысу, на первой террасе, руками и топором, Лачи-
нов разобрал камни, сделал яму, - в яму положил Саговского, засыпал его
камнями, присел около камней - отдохнуть. На плите из известняка ножом
он начертил:
[Крест]
30-го июня 192* года
Кирилл Рафаилович
САГОВСКИЙ
метеоролог Русской Полярной
Экспедиции проф. Кремнева,
начальник отряда, пошедшего
после аварии э/с "Свердру-
па" с острова Н. Кремнева
(<фи>79°30'N, <лямбда>34°27'0''W) по льду
на Шпицберген. В походе было
22 человека, из которых уцелел
один - художник Экспедиции
Борис Лачинов.
На о. Н. Кремнева осталось
13 чел. научн. сотр. и команды.
Впереди были горы, за которыми должны были быть люди, - сзади было
море, море уходило во льды. Лачинов встал и быстро пошел прочь от моги-
лы, не оборачиваясь, - вернулся, ткнул ногой камень и опять пошел к го-
рам: едва ли подумал тогда Лачинов, что в нем была враждебность не к
этому трупу, - но было в нем озлобление здорового человека перед бес-
сильем, болезнью, смертью. - "Не слушаются, запинаются ноги, лечь бы,
лежать, - а я вот нарочно буду за ними следить и ставить их в те точки,
куда я хочу! Не хочется шевелиться, лечь бы, лежать, нет, врешь, не об-
манешь: - встану, пойду, иду, - не умру!"
Лачинов. - Иногда бывает такая тесная жизнь. Москва, дела, дни - ко-
нечно, сон, конечно, астрономическая точка. Ужели здоровая человеческая
жизнь есть сотни хомутов, в которые впрягается человек к тридцати годам?
и - что реальность? - тогда в шторм в море, и потом все дни, до смерти
Саговского, после смерти Саговского - - только одно, что движет, только
одно, что сильнее, прекрасней, необыкновенней жизни: - -
- - тогда, там, в географической точке, имя которой Москва, он сразу,
в три дня разрубил все свои узлы, чтобы уйти в море, чтобы строить нано-
во, - чтобы Москва стала только географической точкой - - тогда, там, в
море, в шторм, мучительно, неясно:
- Москва - жена - дочь - выставки - картины - слава: - ложь! Нет, ни-
чего не жалко, ничего нет!.. Нет - нет, дочь, Аленушка, милая, лозинка,
ты прости, ты прости меня, - все простите меня за дочь: я по праву ее
выстрадал! И вы, все матери, все женщины, которые знали меня, - простите
меня, потому что ложью я исстрадался. Имею же я право бросить хомуты, и
я ничего не хочу, - ведь я только студент первого курса, и я выстрадал,
вымучил себе право на жизнь. Ничего не жалко, ничего нет. Работа? - да,
я хочу оставить себя, свой труд - себя таким, как я есть, как я вижу.
Это же глупость, что море убьет, - а ты, Аленушка, когда возрастешь, -
прости! -
Там, в море, еще на "Свердрупе": - вот, койка, над головою выкрашен-
ная белым, масляною краской, дубовая скрепа, - электрическая лампа, -
балка идет вверх, встает дыбом, балка стремится вниз, - рядом внизу ка-
кая-то скрепа рычит, именно рычит, - перегородка визжит, дверь мяукает,
- забытая, отворенная дверь в ванную ритмически хлопает, - пиликает над
головой что-то - дзи-дзи-дзи-дзи! - Надо, надо, надо скорее сбросить с
койки ноги, - надо, надо бежать наверх, авралить, кричать - "спасайтесь!
спасайтесь!" - Но почему вода не бежит по коридору, не рушатся палубы? -
ну, вот, ну, вот, еще момент, - вот, слышно, шелестит, булькает вода! -
- И тогда все все-равно, безразлично, нету ничего, - единственная ре-
альность - -
- - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости, и луна - величи-
ной в петровский пятак. В бреду возникала реальность: - реальность преж-
няя была, как бред. - Норвежцы называли русский север - Биармией, - нов-
городцы называли его: Заволочьем. - Далеко в юности, почти в детстве -
ему, Борису Лачинову, студенту, двадцать два, - ей, гимназистке, семнад-
цать: и это был всего один день, один день в лесу, в поле, весной, у нее
были перезревшие косы - и как в тот день не сошла с ума земля, потому
что она ходила по земле? - а вечером подали лошадей, ночь пахнула конс-
ким потом, и лошади по грязи и в соловьином переполохе везли на станцию,
чтобы в Москве ему сдавать экзамены. - Новгородцы называли русский север
- Заволочьем: - нет, не одни формы определяют искусство и, как ис-
кусство, жизнь, - ибо - как написать? - север, северное сияние, дичь са-
моедов, самоеды в юртах, со стадами оленей, - поморы, - и сюда приходят
ссыльные, сосланные в самих себя, в житье-бытье, - и здесь северная,
горькая, прекрасная - как последняя любовь; это где-то, - где в тундре
пасутся олени, а на водах по морю вдали проходят парусники, как при Пет-
ре I, испоморы ходят молиться в часовни, самоеды - идолам, вырубленным
из полена... - И мимо них - в море, во льды, в страданиях - идут люди,
