Глава вторая.
На Земле Франца-Иосифа не живет, не может жить человек, и там нет че-
ловека.
На Островах Уиджа - на острове Николая Кремнева - не может жить чело-
век, но там доживали осколки экспедиции Николая Кремнева.
На Шпицбергене - не может жить человек, но человечество послало туда
людей - -
- - там, на Шпицбергене художник Лачинов помнил ночь. Это были дни
равноденствия - дни второго года экспедиции. В домике инженера Бергрин-
га, - в дни после страшных месяцев одиночества во льдах, среди людей, в
последнюю ночь перед уходом на корабле в Европу, он, единственный остав-
шийся от похода по льдам со "Свердрупа" на Шпицберген, - ночью он, Лачи-
нов, подошел к окну, смотрел, прощался, думал. Домик прилепился к горе
ласточкиным гнездом; вверх уходили горы, горы были под ним, и там было
море, и там на том берегу залива были горы, - там, в Арктике, свои зако-
ны перспективы, светила луна и казалось, что горы за заливом - не горы,
а кусок луны, сошедшей на землю: это ощущение, что кругом не земля, а
луна, провожало Лачинова весь этот год. И над землей в небе стояли стол-
бы из этого мира в бесконечность - столбы северного сияния, они были зе-
лены, величественны и непонятны. В ту ночь Лачинов осознал грандиозность
того, что он слышал, как рождаются айсберги: это гремит так же, как гре-
мело, должно быть, тогда, когда рождался мир, и это очень торжественно,
как льды отрываются от ледяных громад и идут в океан убивать и умирать.
В тот день Лачинов пил виски и шведский пунш, и было им, четырем, очень
одиноко в ночи, в этом маленьком домике, построенном из фанеры и толи,
как строятся вагоны, с эмалированными каминчиками в каждой комнате, с
радио-аппаратом в кабинете, с граммофоном в гостиной, - похожем на русс-
кий салон-вагон. - Там тогда в этом домике было четверо: двое из них
тогда уезжали в Европу, - Лачинов в Архангельск, строить новую жизнь, -
инженер Глан - в Испанию иль Италию; Бергринг оставался на шахтах; Могу-
чий уходил на север Шпицбергена. - Человечество!.. - человечество не мо-
жет жить на Шпицбергене, - но там в горах есть минералогические залежи,
там пласты каменного угля идут над поверхностью земли, там залежи свинца
и меди, и железа, и прочее: и капитализм бросает туда людей, чтобы ка-
пать железо и уголь. Там брызжут фонтанами среди льдов киты, ходят мир-
ные стада тюленей, бродят по льдам белые медведи, бродят песцы, - и че-
ловечество бросает людей, чтобы бить их. - Там свои законы: и первый за-
кон - страшной борьбы со стихиями, ибо стихии там к тому, чтоб убивать
человека. И там человек человеку - должен быть братом, чтобы не погиб-
нуть: но и там человек человеку бывает волком, - там на Шпицбергене нет
никакой государственности, ни одного полисмэна, ни одного судьи, - но у
каждого там есть винтовка и там есть быт пустынь. - Вот о том, что уехал
в Испанию, об инженере Глане; тот, кто первый воткнет палку во льдах и
горах, никому не принадлежащих, и напишет на дощечке на ней - "мое, от
такой-то широты и долготы - до таких-то", - тот и является собственни-
ком: это называется делать заявки на земли и руды; инженер Глан, норве-
жец, - он квадратен, невысок, брит, на ногах пудовые башмаки и краги,
брюки галифе, под пиджаком и жилетом фуфайка и на вороте фуфайки галстух
(!) - а на шее на ремешках цейсс и кодак. Каждым июлем, - месяцем, когда
может притти первое судно на Шпицберген, - инженер Глан приезжает на
Шпицберген в свои владения, в Коаль-бай, где у него избушка и где стоит
по зимам его парусно-моторный шейт, - он, Глан, - горный инженер, и на
этом суденышке он бродит по всем берегам Шпицбергена, изучает, щупает
камни, землю, под землей, - и: делает заявки. Это весь его труд. Он спит
в каюте на своем шейте, и на снегу в горах, и на льду - в полярном меш-
ке, непромокаемом снаружи, меховым внутри, с карманами внутри для виски
и сигарет, - и просыпаясь утром, еще в мешке, он пьет первую рюмку вис-
ки, чтоб пить потом понемногу весь день; он спал в мешке не раздеваясь;
на шейте кроме него были матрос, механик и капитан; все вместе они ели
консервы, пили кофе и молчали; когда они были в походе и Глан не спал,
он сидел на носу, сутками молчал и смотрел в горы, и курил сигар
етты. - Инженер Глан продал голландцам угольную заявку - за пятьсот тысяч фунтов стерлингов, без малого за пять миллионов рублей. Зимами он в Ницце. Рабочие роют голландцам уголь. Глан приезжает только на два летних месяца, когда ходят корабли. Он большой миллионер, - и он, конечно, волк: он продал англичанам замечательные заявки на мрамор, англичане привезли рабочих, машины, радио, инженеров,
лес (там ничего не растет, и каждое бревно, каждую тесину надо привозить), пищу (потому что там нечего есть, кроме тюленьего сала, которое несъедобно), - и англичане разорились, эта английская фирма, потому что мрамор там - за эти века постоянного холода - так перемерз, так деформировался от холода, что, как только отогревался, - рассыпался сейчас же в порошок. - Глан почти не говорил, у него очень крепкие губы, - и синие жилки, от здоровья и от виски, на носу и у висков... - -. полгода ночи, северных сияний, такой луны, при которой фотографируют, - таких метелей, которые бросаются камнями величиной в кулак. - Девять месяцев в году люди, оставшиеся там, отрезаны от мира, - между собой сообщаются там они радио и собаками, - и на лыжах, если расстояния не больше десятка миль. Там не нужно денег, потому что нечего купить, - там люди едят и пьют то, что скоплено, привезено с человеческой земли; там не дают алкоголя. Там нет женщин, - там ничто не родится, и люди приезжают туда, чтобы почти наверняка захворать цынгой. - Там нет ни полиции, ни одного судьи: директор копий, инженер, в Европе нанимает рабочих, - они будут получать кусок и жилье, за это с них будет вычитаться из того сдельного, что они накопают в шахтах; если они хотят, их жалование будет выдаваться в Европе тем, кому они укажут, - или они получат его весной. К весне почти все на шахтах перехворают цынгой. - Домики построены - как русские железнодорожные теплушки, в этих теплушках люди переползают из одного года в другой, к смерти, к цынге. Директор копей подписывает с рабочими контракт, рабочий работает сдельно, и, если он захворал, если он сошел с ума, - с него только вычитают за лечение и за пищу, и за угол в теплушке... - Но жизнь есть жизнь, и вот, в ноябре, в декабре, январями, когда на Шпицбергене ночь, в эти дни-ночи там в Арктике - на Грин-гарбурге, в Адвен-бае, в Коаль-сити - в северном сиянии и ночи, круглые сутки, посменно роются в земле, в шахтах и штольнях; рабочие рвут каменноугольные пласты, толкают вагонетки, разбирают сор шахт и подземел
ий. Потом рабочие уходят в свои казармы, чтобы есть и спать. Изредка, в те часы, которые условно называются вечером, рабочие идут в свою столовую, там показывают кино-фильму или рабочие играют пьеску, где женщин исполняют тоже рабочие. Тогда приходит радио, и только оно одно рассказывает о том, что делается в мире. Над землей ночь. Люди едят консервы. - В Адвен-бае по воздуху во мраке и холоде мчат с высочайшей
горы от шахт к берегу вагончики воздушной электрической железной дороги, с углем; иногда в этих вагончиках видны головы рабочих, склоненные, чтобы не убил на скрепах ток; - а над Грин-гарбургом - в гору ползут вагончики, - тоже электрической, но подъемной железной дороги, - и уходят в земное брюхо. И над Грин-гарбургом, и над Коаль-сити горит, горит мертвый свет электричества, - - и горит, горит над ними обоими в небесах северное сияние. Часы показывают день. Там в шахтах, в верстах под землей гудит динамит, в динамитной гари роются рабочие, все, как один, в синих комбинишах, застегнутых у шеи, и в кожаных шлемах, чтобы не убил камень, оторвавшийся наверху. В час прогудит гудок, или в двенадцать, и рабочие потекут во мраке есть свои консервы, отдохнуть на час. И, когда они возвращаются в шахты, быть может, иной из них взглянет на горы и глетчеры, и льды вокруг - на все то, что не похоже на землю, но похоже на луну. Быть может, рабочий подумает - о земле, об естественной человеческой жизни, о прекраснейшем в жизни - о любви и о женщине, - и он бросит думать, должен бросить думать, - ибо ему некуда уйти, он ничего не может сделать и достигнуть, - ибо природа, ибо расстояния, непокоренные, непокорные стихии, что лежат вокруг, - существуют к тому, чтобы не давать жить, чтобы убивать человека. И лучше не думать, ибо никуда не уйдешь, ибо кругом смерть и холод, - и нельзя думать о женщине, ибо женщина есть рождение, ибо можно думать - только о смерти. Надо рыть каменный уголь, надо как можно больше работать, чтобы больше вырыть, чтобы проклясть навсегда эту землю... Надо быть бодрым, ибо - только чуть-чуть затосковать, заскулить - неминуемо придет цынга, это болезнь слабых духом, которую врачи лечат не лекарствами, - а: бодростью, заставляя больных бегать, чистить снег, таскать камни, быть веселыми, ибо иначе загниют ноги и челюсти, выпадут волосы, придет смерть в страшном тосковании. - - В Коаль-сити только один инженер. В Адвен-бае, в Грин-гарбурге вечерами собираются инженеры, пять-шесть человек, - их клубы, как сал
он-вагоны, но там есть и читальня, где стены в книгах, и биллиардная, в третьей комнате диваны и рояль, - но на рояли никто не умеет играть, и вечерами надрывается граммофон, - вот теми вечерами, которые указаны не закатом солнца, а - условно - часами на стене и в карманах. Инженеры вечером приходят к ужину в крахмалах, все книги прочитаны, каждый жест партнера на биллиарде
изучен навсегда; можно говорить о чем угодно, но избави бог вспомнить слово и понятие - женщина: у повешенных не говорят о веревке, - и тогда надо очень большую волю, чтобы не крикнуть лакею: - "гоп, бутылку виски!" - чтоб не выпить десяток бутылок виски, расстроив условное часосчисление, чтоб не пить горько и злобно... - Это идет час, когда рабочие смены уже сменились, - уже отшумела столовая и в бараках на нарах в три яруса спят рабочие - перед новым днем (или ночью?) шахт. - - ... В те дни, когда Лачинов был на шахте у инженера Бергринга, с каждым пароходом с земли, из Европы, Бергрингу привозили тюки с книгами, - и у него в чуланчике стояли ящики с виски и ромом, и коньяком. Коаль-компания только что возникала, - там людей было меньше, чем экипажа на хорошем морском судне: Бергринг капитанствовал. Его домик был, как ласточкино гнездо, он повис на обрыве, и к домику вела каменная тропинка. В кабинете у него был радио-аппарат, чтоб он мог говорить с миром, в гостиной - граммофон, - и всюду были навалены книги: но книги были только по математике и по хозяйственным вопросам, и по горному делу, только. Он, Бергринг, с утра одевался в брезентовые пиджак и брюки, и краги его были каменны. Лачинов поселился у него в комнате вместе с Гланом, это были странные дни, в постель им приносили кофе, и мальчик растапливал камин. Потом они опять засыпали. В полдни к ним приходил Бергринг, в ночной рубашке, с бутылкой виски и с сифоном содовой, и они в постели, прежде чем умыться, пили первый стакан виски. В два они обедали. Бергринг, когда не уходил к рабочим и не говорил с гостями, он сидел с книгой и со стаканом виски. В пять было кофе, и после кофе на столе появлялась бутылка коньяка, она сменялась новой и новой бутылками. - - И была ночь, их было четверо в гостиной Бергринга: Бергринг, Глан, Могучий и Лачинов. Могучий был русским помором, он сохранил отечественный язык, - но давно уже, еще его деды, звероловы, китобои, моряки перешли жить в Норвегию, и думал Могучий уже по-норвежски - -
Была ночь, когда люди прощались, братья, - братья, потому что они
вчера встретились по признаку человек, и завтра расстанутся, чтоб никог-
да не увидеть больше друг друга, - потому что на севере человек человеку
- брат - -
- - тогда можно было понять, что будет через месяц с Бергрингом - -
...ночь, арктическая, многомесячная ночь. Домик в горе, в снегах, в хо-
