лилась лифтами под землю и подземными дорогами ее кинуло во все концы
Лондона и предместий, - или вползла на хребты слоноподобных автобусов,
или водяными жучками Ройсов и Фордов юркнула в переулки туманов. Сити
остался безлюдьем отсчитывать свои века. Из Битлей-хауза на Моорга-
те-стрит, из дома, где за окнами были церквенка и церковный двор с пуш-
ками, отобранными с немецкого миноносца, а в нижнем этаже до сих пор от
пятнадцатого века сохранилась масонская комната, - вышла девушка (или
женщина?) - не английского типа, но одетая англичанкой, с кэзом и зонтом
в руках, она была смуглолица, и непокорно выбивались из-под розовой шля-
пки черные волосы, и непокорно - в туман - смотрели ее черные глаза; у
англичанок огромные, без подъема ступни, - у нее была маленькая ножка, и
оранжевого цвета чулки не делали ее ног похожими на гусиные, - но шла
она, не как англичанка, ссутулясь. У Бэнка, где нельзя перейти площадь
за суматохой тысячи экипажей и прорыты для пешеходов коридоры под зем-
лей, - лабиринтом подземелий она подошла к лифту подземной дороги и гос-
тино-подобный лифт пропел сцеплениями проводов на восемь этажей вниз, и
там к перрону из кафельной трубы, толкая перед собой ветер, примчал по-
езд. Разом отомкнулись двери, разом свистнули кондуктора, разом размину-
лись люди, - и поезд блестящей змеей ушел в черную трубу подземелья. В
вагонах - разом - лэди и джентльмены развернули вечерние выпуски газет,
- и она тоже открыла газету. У Британского музея - на Бритиш-музэум-сте-
шен - лифт ее выкинул на улицу, и за углом стала серая, облезшая в дож-
дях, громада веков Британского музея, но музей остался не при чем. Деву-
шка пошла в книжную лавку, где в окне выставлено письмо Диккенса, там
она купила на английском языке книги об Арктических странах, о Земле
Франца Иосифа, о Шпицбергене, там она задержалась недолго. И тут же ря-
дом она зашла в другую книжную лавку - Н.С. Макаровой; там говорили
по-русски, девушка заговорила по-русски; в задней комнате, на складе, на
столе и на тюках книг сидели русские, один князь и он же профессор
Кингс-колледжа, один актер и два писателя из Союза Социалистических Рес-
публик, бывшей России; они весело говорили и пили шабли, как отрезвляю-
щее; Наталья Сергеевна Макарова сказала: "Познакомьтесь, - мисс Франсис
Эрмстет". Девушка и здесь была недолго, она молчала, она купила русские
газеты, поклонилась, по-английски не подала руки и вышла за стеклянную
дверь, в сумерки, туман и человеческую лаву. Наталья Сергеевна сказала
ей вслед, когда она вышла за дверь: - "Странная девушка!.. Отец ее анг-
личанин, мать итальянка, она родилась и жила все время в России, ее отец
был наездником, она кончила в Петербурге гимназию и курсы. Она всегда
молчит и она собирается обратно в Россию". А девушка долго шла пешком,
вышла на Стрэнд, к Трафалгер-скверу, к Вестминстерскому аббатству, - шла
мимо веков и мимо цветочных повозок на углах улиц. Темзы уже не было ви-
дно во мраке и тумане, но был час прилива, шли ощупью корабли и кричали
сирены. У Чаринкросса мисс Эрмстет спустилась в андерграунд и под зем-
лей, под Темзой, поезд ее помчал на Клэпхэм-роад, в пригород, в переулки
с заводскими трубами и с перебивающими друг друга, фыркающими динамо ма-
стерских. Там, в переулке, на своем третьем этаже в своей комнате девуш-
ка неурочно стала читать газеты. В полночь заходил отец и сказал: - "Я
все думаю, когда же напишет твой профессор? - Какие замечательные лошади
были на петербургских бегах, какие лошади!.. Какие были лошади, если бы
ты знала!" - В полночь она открывала решетчатое, однорамное, как во всех
английских домах, окно, - рядом во дворе фыкало динамо маленькой фабрич-
ки и в комнату облаком пополз коричневый туман. Она решила, что завтра
город замрет в тумане, не понадобится итти в оффис, - можно было не спе-
шить. Она растопила камин, переоделась на ночь, белье на ней было -
по-английски - шерстяное. В халатике она ходила мыться, и долго потом
лежала в кровати с книгой о Земле Франца-Иосифа, руки ее были смуглы и
девически-худощавы: Земля Франца-Иосифа была в ее руках. - Где-то рядом
на башне часы пробили три, и закашлял отец, не мог откашляться. - -
И в этот же день на острове Новая Земля в Северном Ледовитом океане
из Белушей губы должно было уйти в Европу, в Россию судно "Мурманск".
Это было последнее судно, случайно зашедшая экспедиция, и новый корабль
должен был притти сюда только через год, новым летом. Дни равноденствия
уже проходили. Были сумерки, туман мешался с метелью, на земле лежал
снег, а с моря ползли льды. Горы были за облаками. Команда на вельботах
возила с берега пресную воду. Гидрографическая экспедиция шла от солнца
в двенадцать часов ночи, от берегов Земли Франца-Иосифа, куда не пустили
ее льды; она заходила под 79°30' сев. широты, чтобы взять там остатки
экспедиции Кремнева; на Маточкином Шаре она оставила радио-станцию: че-
рез неделю она должна была в Архангельске оставить страшное одиночество
льдов, тысячемильных пространств, мест, где не может жить человек, - че-
рез десять дней должна была быть Москва, революция, дело, жены, семьи;
экспедиция была закончена. "Мурманск" еще утром отгудел первым гудком,
матросы спешили с водой. - На всей Новой Земле жили - только - двадцать
две семьи самоедов. Самоеды, ошалевшие от спирта, просочившегося на бе-
рег с судна, бестолково плавали на своих елах от берега к пароходу. На-
чальник экспедиции, который был помыслами уже в Москве, писал экспедици-
онное донесение. Каюта начальника экспедиции была на спардеке, горело
электричество, начальник сидел за столом, а на пороге сидел самоедин,
напившийся с утра, теперь трезвевший и клянчавший спирта, предлагавший
за спирт все, - песцовую шкурку, жену, елу, малицу. Начальник молчал.
Когда самоедину надоедало повторять одни и те же слова о спирте, он на-
чинал петь, по получасу одно и то же:
Начальник сидит, сидит,
Хмурый, хмурый - -
Начальник обдумывал, какими словами написать в донесении о том, как
север бьет человека: - -
- - на радио-станции Х, в полярных снегах, в полугодовой ночи, в по-
лярных сияниях, зимовали пять человек, отрезанных тысячами верст от ми-
ра; они устроили экспедиции обед, начальник радио-станции положил себе в
суп соли, - и тогда студент-практикант, проживший год с начальником,
закричал: - "Вы положили себе соли, соли! Вы положили столько, что
нельзя есть супа! Вылейте его! Иначе я не могу!" - начальник сказал, что
соли он положил в суп себе и положил соли так, как он любил; студент
кричал: - "Я не могу видеть, вылейте суп! я требую!" - студент заплакал,
как ребенок, бросил салфетку и ложку, убежал и проплакал весь день. Пя-
теро, они все перехворали цынгой; они не выходили из дома, потому что
каждый боялся, что другой его подстрелит, и они сидели по углам и спали
с винтовками, - они, из углов, уговаривались итти из дому без оружия,
когда метелями срывало антенны и всем пятерым надо было выходить на ра-
боту; все пятеро были сумасшедшими.
- - "Мурманск" снял в самоедском становище на Новой Земле уполномо-
ченного от Островного Хозяйства: это был здоровый, молодой, культурный
человек; он прожил год с самоедами: и он сошел с ума: он бросил курить -
и запретил курить всему самоедскому становищу, - он прогнал от себя жену
и запретил самоедам принимать ее, и она замерзла в снегу в горах, когда
пешком пошла (собак он не дал ей) искать права и спасения за сто верст к
соседним самоедским чумам; он запретил самоедам петь песни и родить де-
тей; когда "Мурманск" пришел к бухту, он стал стрелять с берега, и ни
одна самоедская ела не пошла навстречу кораблю; команда с корабля пошла
на вельботе к берегу, - он заявил, что не разрешает здесь высаживаться,
ему показали рейсовую путевку судна, - он ответил, прочитав: - "в бумаге
написано - "на берега Новой Земли", - а здесь не берег, а губа", - и
его, сумасшедшего, теперь везли, чтобы отдать в больницу.
- (гибели экспедиции Николая Кремнева посвящена эта повесть; Кремнев
возвращался с "Мурманском").
Начальник обдумывал, как записать все это в экспедиционное донесение.
Самоедин пел:
Начальник сидит, сидит,
Хмурый, хмурый - -
В бухте была зеленая вода, за бухтой в море синели льды. Берег уходил
во мглу; снег на горах, сливаясь с облаками, был сер, и черною грязью
вдали казались еще не заметенные снегом горные обвалы и обрывы. Самоедс-
кого становища в тумане не было видно. Была абсолютная тишина. Пришел
матрос, сказал: - "Вода взята, ушел последний вельбот, капитан скомандо-
вал в машину нагонять пары. Капитан спрашивает, давать второй свисток,
чтобы все были на борту?" - "Давайте", - ответил начальник. Самоедин на
пороге посторонился матросу, матрос весело сказал самоедину: - "Ну, а
ты, Обезьян Иваныч, бери ноги в руки, катись на берег, а то увезем в Ев-
ропу!.." - помолчал и добавил строго: - "катись, катись, надоел, - сей-
час уйдем в море!" - Пароход сипло загудел, надолго, раз и два, - и в
горах отдалось сиплое эхо, - вахта пошла на места. Начальник прошел к
капитану на мостик. Самоеды - нырками - плавали около парохода. Через
полчаса пароход должен был выйти в море, в неделю пути океанами и прос-
торами, чтобы через десять дней была Москва: это был последний пароход с
Новой Земли, Новая Земля оставалась на год во льдах, холоде и мраке.
Экипаж был уже на борту, вельбот поднимали на палубу.
И тогда от берега по воде с быстротою полета птицы помчала ела, чело-
век из нее кричал, останавливая. Ела ласточкой прильнула к шторм-траппу,
и с ловкостью обезьяны на палубу влез самоедин, в малице, в пимах, испу-
ганный и запыхавшийся. И на палубе сразу исчезла его ловкость и быстро-
та, - он стоял смущенный и растерянный. И те самоеды, что слезли-было с
судна, вновь поднялись на него, стали у фальшборта, взволнованные, шум-
ливые, враждебные. Тот, что влез первым, - вдруг раскис и заплакал,
по-бабьи гугниво. Начальник спросил его: - "В чем дело, чего ты хочешь?"
- Тогда зашумели все самоеды, и тогда узналось, что этот самоедин, проз-
нав про стоянку судна, приплыл на еле из-за сотни верст, из своего ста-
новища, - что в прошлом году он заказал привезти себе из Европы десять
семилинейных ламповых стекол - и ему привезли семь десятилинейных, он
ждал стекол целый год, - он будет ждать еще год, - но - чтобы обяза-
тельно ему их привезли, иначе он не хочет России, она ему не нужна, ему
все равно - леший там или царь, ему нужно десять семилинейных, а не семь
десятилинейных, - и тогда он отдаст эти семь десятилинейных! - На судне
не нашлось семилинейных стекол, но нашлась двухлинейная жестяная лампоч-
ка со стеклами, ее отдали самоедину. И еще на складе оказалась коробка с
гривенничными компасами, такими, какие матросы любят вдевать в петлицу
вместо брелока к часовой цепочке: каждому самоедину был дан такой ком-
пас. - Тогда капитан крикнул с мостика, облегченно и с напускною стро-
гостью: - "Эй, тылки-вылки, марш с корабля, живо!" - И самоеды с лов-
костью обезьян посыпались за борт на свои елы. Третий отревел гудок,
загремела лебедка, принимая якорь.
Через час земля исчезла во мраке, была уже ночь и в облаках серебрела
луна. Здесь был ветер, разводил волну; судно, покряхтывая, ложилось на
волны, на бак заплескивалась вода, иногда в такелаже начинал ныть ветер.
Судно замерло в ночи. На капитанском мостике в рулевой стояли вахтенный
матрос и штурман. На румбе был юг, кругом были холод и мрак.
- Через неделю дома! - сказал матрос.
Начальник у себя в каюте писал вахтенное донесение. Рядом в каюте
младшие сотрудники пели песни в предчувствии земли, Москвы. - А самое-
дин, тот, что год ждал семилинейных стекол, шел в этот час обратно к се-
