платья выворачивать, - и тогда велосипедисты привезли телеграммы.
- "Мистер Роберт Смит убит в Москве" - -
Фита.
Но в Европе ведь были - еретики, безумцы, поэты и художники, которые
- - В Европе гуситствовал Штейнер и лойольствовал Шпенглер - - В Ливер-
пуле, Манчестере, Лондоне, Гавре, Париже, Брюсселе, Берлине, Вене, Риме,
- в пригородах, на фабричных дворах, из подворотен, в дыму, копоти и
грязи, на рудниках, шахтах и заводах, в портах, - в элеваторах, - поди
много крыс, - рабочие, безработные, их матери, жены и дети - правой ру-
кой - сплошной мозолью, выкинутой к небу и обожженными глотками -
- и с ними еретики, безумцы, поэты и художники -
- вчера, третьего дня, завтра - ночами, восходами, веснами, зимами,
осенями - в метели, в непогодь и благословенными днями - одиночками,
толпами, тысячами, - обожженными глотками, винтовками, пистолетами, пуш-
ками -
- кричали:
- Третий Интернационал! -
В черной зале польской миссии - бред. Маленький мальчик горько плачет
в польской миссии, потому что он потерял грифель, и педагог будет его
бить. Лиза Калитина - в польской миссии. Метель в польской миссии. Но
вот идут еретики, поэты, художники, безумцы, рабочие, все, для кого мор-
ги. Ротмистр Тензигольский - обветрен многими ветрами - Ллойд-Джордж -
вместе с Тензигольским - расстрелян. Бред - ерунда - глупость - вымысел.
В черном зале польской миссии бродят тени, мрак, ночь. Мороз. Нету мете-
ли. - И вот идет рассвет. Вот по лестнице снизу идет истопник, несет
дрова. -
В Москве, с Николаевского вокзала - из колонии, имя которой Россия,
уходил вагон за границу, в метрополию, он должен был дойти до порта Тал-
лина. Он должен был уйти в 5,10, но ушел в 1,50, - это по-российски. На
вокзале, ибо в эти часы не было поездов, было пустынно. В вагоне ехали
эсты. Русские понимали по-эстонски только два слова: куррат - черт, и
якуллен - слушаю; слушали друг друга - и русские носильщики с усмешкой,
и эстонские курьеры дипломатически вежливо - "якуллен", - но не понима-
ли. Уборная в вагоне обозначалась по-эстонски, что не изменяло, конечно,
ее назначения, как это бывало в России. Вагон грузили ящиками в пломбах,
похожими на гроба, которые именовались дипломатическими пакетами. Потом,
вместе с людьми, запломбировали вагон. Ночью вагон ушел. Ночью было хо-
лодно в вагоне. - Во всем вагоне оказалось пять человек, при чем двое из
них - русские, - впрочем, был еще шестой: в одном из дипломатических па-
кетов находился труп Роберта Смита. Ночью в вагоне на дипломатических
гробах горели свечи. Стены вагона, деревянные, были крашены серым, вагон
был невелик, окна были замазаны известью, при остановках и толчках в
дипломатических пакетах перекатывались бутылки, все пятеро были в еното-
вых шубах, пахло нафталином и сардинками, - и вагон походил на общую ка-
юту третьего класса внизу, в трюме, плохенького морского пароходика: бу-
тылки из-под шампанского, которые перекатывались в дипломатических гро-
бах, напоминали звон рулевых цепей, и как в трюмах - в окнах ничего не
было видно. Так заграница подперла к самой Москве, так уходил вагон из
колонии. Утром и весь день ничего из вагона не было видно: окна были хо-
рошо закрашены. Двое русских, все же успели за ночь обжить свое купэ и
свои гроба - окурками, бумажками и разговорами по душам. Вечером в ваго-
не запахло трупным удушьем - от трупа Роберта Смита.
Если ехать первый раз в жизни, - в годы Великой Мировой разрухи пере-
ехать русскую границу, где ломаются два мира, - не просто. И вагон пере-
езжал границу ночью. В Ямбурге, на русской границе, все пошли с чемодан-
чиками в таможенную будку, - и ночь была такая, как и должно ей быть на
границе, где контрабанда и иные темные дела: на шпалах, на рельсах, на
деревьях мылилась луна, и казалось, что луна - едва слышно - звенит в
одиночестве, - и у таможенной избы, сшитой из фанеры, окна были замазаны
известью, смотрела - мазала известь на стеклах - луна. Было четыре часа
ночи. - Потом опять вернулись в вагоны, поезд тронулся и через пол-часа
пришли уже другие пограничники, в нерусской форме, - они поздравляли с
приездом в Европу. В сущности, это было очень нище. Так пришел вагон из
колонии в Европу, - еноты не прятались: - кто знает, сколько было выве-
зено из колонии платины, камней, картин, икон? - вместе с дипломатичес-
кой почтой -?
Так выбыл из России - запечатанный в дипломатическом пакете - мистер
Роберт Смит.
И другой поезд вполз в Россию, чтоб сщемить сердце каждого русского,
-
- чтобы услышать дубасы в вагоны, шум, гам и вой, крики и вопли ме-
шечников и мешков в матершине, чтоб хлестнул по носам всероссийский за-
пах тримитиламина аммиака и пота, - чтоб никак не об'яснить американцу
про недезинфецированный башмак и никак не понять, когда день, когда
ночь, когда что: -
- Но над Россией - весна, великий пост, - когда ветренно, ручейно,
солнечно, облачно и когда бухнет полднями сердце, как суглинок, - когда
хрустнет хрусталь печали, как льдинка под ногой, - и поют - когда мужики
русские песни, тоскливые, как русские века: ветер потрошит души русских,
как бабы потрошат кур, - и все же ветренно, ручейно, облачно и солнечно
по весне в России.
1) В поезде был вагон детских сосков, закупленных за границей рос-
сийским внешторгом: впоследствии выяснилось, что вместо сосков оказались
в вагоне другая резина.
2) В Себеже, что ли, в Великих Луках, или где-то еще: - баба кричала
истошно: "Дунькя, Дунькя-а, - гуртуйси здеся". - И с воем мчались по ба-
зару мешечники. В Себеже, что ли, или в Великих Луках, по шпалам ходил
стрелочник, переводил стрелки рельс; на голове у него была шляпа, за по-
ясом две палочки красного и зеленого флагов, а у пояса в котомке - две
книги, - Евангелие и Азбука Коммунизма, - на ногах у него, по весеннему,
ничего не было; звали стрелочника Семенов. Семенов ходил по шпалам, -
мешечники уже умчались, ибо поезд ушел. Семенов вынул тогда из котомки
Азбуку Коммунизма и стал зубрить, как вызубрил некогда Евангелие, - Аз-
буку же Коммунизма зубрил к тому, чтобы примирить Азбуку с Евангелием,
ибо находил в этом великую необходимость для души.
3) В Себеже, что ли, или в Великих Луках, - На базаре за станцией, в
базарный день, стоял с возом степеннейший русский мужик, продавал восемь
пудов ржи. Мимо шли рысцой покупатели и продавцы. Как соловьи в майскую
ночь, оглашали базар удивлением миру - громчайшим визгом - поросята, - и
вопил базар очень громко - в синее небо, соборной толпою. К мужику подо-
шел человек.
- Что продаешь?
- Рожь продаем мы, обмениваем, значит. Деньги нам, значит, не надо -
обклеивать избу.
- Так. А по чем?
- Мы не на деньги - обклеивать избу. Керосинчику нам бы...
- А на что тебе керосин? Для свету?
- Керосин нам для свету, - чтобы морду не расшибить, значит, в потем-
ках, либо к скотине выйтить, а то - бойся.
Обыватель сказал мужику:
- У нас теперь електризация произошла, - Горит сколько тебе хошь -
без керосину, - и опять пожару не может быть - не жгет. Лампа такая
стеклянная, вроде груши, и проволока в ей, а от ей идет другая проволока
в загогулинку на стене. Хошь, продам?
- А не вре?
Мужик поехал к человеку, посмотреть электричество. Воз на дворе оста-
вил, вошли в дом. Человек об'яснял:
- Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а вот шнурок. Видишь: я конец
шнурка, штепсель, втыкаю в стену, в эту вот загогулину. Видишь: теперь я
на подставку поворачиваю крантик и - горит.
Действительно, засветило. Мужик охнул, посмотрел, потрогал, понюхал.
- И без керасину, значит? А какая же в ем сила?
- Сила в ем от земли.
- О!
- Теперь. Видишь: крантик этот я заворачиваю, - не горит. Вынимаю
штепсель из загагулины, иду в кухню, там втыкаю в загогулину, поворачи-
ваю и - горит, как твоих двадцать лампов. - И желаю я за все, за лампу,
за подставку и за загогулину - восемь пудов ржи. Дешевле никак нельзя.
Мужик заторговался, - поставили самовар, - столковались на семи, све-
шали, поменились из полы в полу. Честь-честью, - "А загогулину тогда к
стенке гвоздиком приколотишь, что ли".
Мужик приехал домой к вечеру, в избу вошел гоголем. Сказал бабам:
- Грунька, сбегай к Авдотье, а ты, Марья, к Андрею, - чтобы пришли
скореича, значит. Еще кого позовите.
Народ пришол. Мужик, молча, осмотрел всех, - отодвинул локтем сынишку
от стола. Топором - двумя гвоздиками приколотил к стене загогулину. Ска-
зал:
- Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а вод - снурок. Видишь: я ко-
нец снурка, стесель, втыкаю в стену, в эту вот загогулину. Видишь: те-
перь я на подставке поворачиваю крантик и - -
Ничего не загорелось. - -
- ? - Постой. Погоди. - ? - Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а
вот - снурок. - Видишь: я конец снурка, стесель -
Ничего не загорелось. - -
4) Человек же в городе шесть пудов ржи спрятал под кровать, а седьмой
пуд сменял на самогон - у самогонщика-трезвенника стрелочника Семенова.
К вечеру он лежал за базаром, за железнодорожной линией в канаве, - пу-
говица у его штанов лопнула, он дрыгал ногами и говорил:
- Пусти, ос-тавь... Не трожь, т-това-риш. Не замай. - Он немного мол-
чал, потом начинал вновь: - отвяжись, ч-чорт, п-пусти ноги... ос-ставь,
- ты - нне - гарни-турься - -
Наконец одна штанина свалилась с ноги. Он почувствовал облегчение: -
"Аа, пустил, дьяволюга" - перевалился со спины на живот, пополз на чет-
вереньках, затем встал на ноги, упал. Шагов через пятнадцать свалилась и
вторая штанина. Тогда пошел тверже. - -
5) И еще где-то в другом конце России, и тремя месяцами раньше: - в
том помещичьем доме, где когда-то справляли помещичьи, декабрьские ночи
- -
- Знаемо было, что кругом ходят волки, и луна поднималась к полночи,
и там на морозе безмолвствовала пустынная, суходольная, - непомещичья -
советская ночь -
- В доме многое было, и коммуна, и труд-армейские части, и комсомол,
и совхоз, и детская колония, дом как следует покряхтел.
- - В том помещичьем доме организован был здравотделом дом отдыха. В
честь открытия дома устроен был бал и ужин. Все было отлично сервирова-
но. И вот на балу, за ужином - украдены были со стола тарелки, ложки и
вилки, а из танцовального зала украли даже несколько стульев, - хоть и
присутствовал всем синклитом на балу исполкоми. - -
6) И последнее, о людоедстве в России. Это рассказал Всеволод Иванов
- "Полой (почему - не белой?) Арапией". Еще три месяца скинуты со сче-
тов, - в третьем углу России. -
- Всеволод Иванов рассказал, как сначала побежали крысы, миллионы
крыс: "деревья росли из крыс, из крыс начиналось солнце". Крысы шли че-
рез поля, деревни, села. "Жирное, об'евшееся, вставало на деревья солн-
це. Тучными животами выпячивались тучи. Оглоданные земли. От неба до
земли худоребрый ветер: От неба до земли жидкая голодная пыль"... "Крысы
все бежали и бежали на юг". Тогда крыс начали бить, чтобы есть. Их били
камнями, палками, давили колесами телег. "К вечеру нагребли пол телеги".
Заночевали в поле. "Наевшись, Надька сварила еще котелок и отправила с
ним Сеньку к матери, в деревню. Вернулся он утром, - подавая котелок,
сказал:
- "Мамка ешшо просила" -
Крысы шли через поля, деревни, села. На деревне, в избе крысы от'ели
у ребенка нос и руку. "За писком бежавших крыс не было слышно плача ма-
тери". Потом пришел сельский председатель: "пощупал отгрызенную у ребен-
ка руку, закрыл ребенка тряпицей и, присаживаясь на лавку, сказал:
- "Надо протокол. Може вы сами с'ели. Сполкому сказано - обо всех та-
ких случаях доносить в принадлежность".
"Оглядел высокого, едва подтянутого мясом, Мирона". -
- "Ишь, какой от'елся. Може он и с'ел. Моя обязанность - не верить.
Опять, зачем крысе человека исть?" -
