- он не докончил его: - -
"... у черта на куличках, где нет почты ближе как в шестнадцати верс-
тах, а железной дороги - в ста, - в проклятом доме над Волгой, в доме,
который проклятье помещиков перенес и на меня, - в жаре и делах, по ис-
тине чертовщинных! - Живу я робинзоном, сплю без простыней, ем сырые яй-
ца и молоко, без варева, хожу полуголый. Кругом меня дичь, срам, мер-
зость. Ближайшее село от нас - 16 верст, но под обрывом идет - "великий
водный путь", и я часто толкую с теми, кто бичевой идет по Волге, таких
очень много, каждый день проходит добрые десятка два дощаников, часто
около нас отдыхают и варят уху; - так вот дней пять тому назад тащил би-
чевой мужик свою жену, привязанную к дощанику; он мне сообщил, что в его
жену вселилось три черта, один под сердце, другой в "станову жилу", тре-
тий - под мышку - а верстах в ста от нас есть замечательный знахарь, ко-
торый чертей может изгонять - так вот он к нему и везет жену; вчера он
возвращался обратно, в ляме шла уже его жена, а он барствовал на дощани-
ке, - сообщил, что черти изгнаны. - Тема этого письма - люди, с которыми
я живу, - это два лесника с женами и детьми. Один из них построил себе
избу из краденого _______________
*3 Встал тогда на собрании с травки босой паренек в армяке и сказал,
волнуясь: - "Я так думаю, товарищи, мы, выходит, пожелам, чтобы собрание
Рабочкома не делали в воскресенье, потому, как гражданины самовольные
порубщики в будни все в поле на работе, их там не поймаешь, - а в воск-
ресенье они сидят дома, тут их и ловить с милицией."
*4 Товарищ Кандин тогда говорил, что вопрос вступления в РКП - вопрос
совести каждого, - Сарычев обиделся на него, - говорил: - "...а если вы
думаете, что Кадомский Васька Нефедов, председатель, доносчик, правду на
меня наплел, - так он сам первый жулик, а которые фамилии были подписаны
- так они люди странные, теперь уехали домой, на Ветлугу." - - леса, ко-
торый он же призван охранять, и обставил ее обломками мебели из усадьбы,
- но это не главное, а главное то, что прежде чем вселиться в избу, он
пускал туда черную кошку и петуха, а под печку клал краюху хлеба с солью
- для домового, а жена его - голая - обегала дом, чтобы "отворотить
глаз". У него заболел бычок, заслезились глаза, - ветеринар уж не так
далеко, в Вязовах, - но он позвал местного знахаря (этот знахарь, мужик
- арендатор пчельника, приходил раза два ко мне поговорить, - я и не по-
лагал, что он колдун, - мужик, как мужик, только чуть похитрее, грамотен
и болтает что-то про Коперника), - так знахарь бычка осмотрел, нашептал
что-то, снял какую-то пленку с глаз у бычка, посыпал солью, - и бычок
ослеп; тогда Катяша, жена Егора, достала "змеиной выползины", высушила,
истолкла в порошок и этой змеиной выползиной - лечит бычка, присыпает
ему ослепшие уже глаза. Жену второго лесника завут Маряшей; сначала я ее
звал Машей, - она сказала мне: - "И что-е-те как вы зовете мене? Мене
все зовут Маряшей!" - Детей у нее трое, лет ей 23, - моей "жисти" она
завидует до слюней: - "и-и-иии, и все те с маслом, и молока сколько душа
жалат!" - - Детям своим молока она не дает, продает мне: мне противно,
но я знаю, - если я не буду брать у нее, то умру с голоду, ибо вечно так
голодать, как они, не умею, - а она молоко оставит на масло и творог - и
все равно продаст. Маряша ни разу не была в городе, в своем уездном го-
роде, в тридцати верстах; она ни разу до меня не видела гречневой крупы
- "у нас такой не сеют!" - и сразу же украла у меня добрую половину для
детей; у нее в живых трое детей, которые ходят голыми, еще двое померли,
ей 23, и у нее уже женская какая-то болезнь, про которую охотно расска-
зывает всем ее муж Кузя, - и ни одного ребенка не принимала у нее да-
же... знахарка-баба: сама родила, сама резала пуповину, сама мыла за со-
бою кровь, отсылая мужа на этот случай в лес. Дикарство, ужас, - черт
знает, что такое! - Ко мне отношение такое. - Вчера приходил немец из-за
Волги, предложил масла; я спросил, - почем?
- "Как раньше брали, по 25." - - А с меня Маряша и Кузя, и Катяша
брали по шестидесяти. У меня лопнуло терпенье, я позвал Маряшу и Катяшу
и сказал им - как им не стыдно, ведь вижу я, как они обманывают и обво-
ровывают меня на каждом шагу и на каждой мелочи, - ведь я же по-товари-
щески и по-хорошему держу себя с ними и буду вынужден считать их за во-
ровок и не уважать, - этакое лирическое нравоучение прочел им. Не сморг-
нули. - "Мы по нарошку за то, нарочно мы, то-есть!.."
"А к обеду в этот день вдруг стерлядку мне: - "это мы тебе в пода-
рок!" - Послал я их к черту со стерлядями. Я для них - барин и больше
ничего, - я не пашу, мою белье с мылом, делаю непонятные им вещи, читаю,
живу в барском доме, стало быть, - барин; заставлю я ходить их на четве-
реньках - пойдут, заставлю вылизать пол - вылижут, и сделают это на 50%
из-за рабственного страха, а на 50 - из-за того, что - может барину это
и всерьез надо, ибо многое из того, что делаю я, им кажется столь же не-
лепым, как и лизание полов, - сделают все что угодно, - но у меня выра-
боталась привычка все время быть так, чтобы за спиной у меня никого не
было, ибо я не знаю, не покажется ли в данную минуту Катяше или Кузе не-
обходимым сунуть мне в спину нож: быть может это излишняя осторожность,
ибо они на меня смотрят, как на дойную корову, и я слышал, как Катяша с
завистью говорила, что меня "бог послал" Маряше, ибо Маряша, ставя мне
самовар и убирая мою комнату и контору, имеет полное право и возмож-
ность, одобренные Катяшей, систематически обворовывать меня!.. Да, так,
а я - честный коммунист. Я не понимаю, как наши мужики понимают честь,
ведь должна же она у них быть. Они живут, ничего не понимая, и вот Егор
строит новую избу по всем знахарьим правилам, когда идет мировая револю-
ция!.. - Это весь народ, который я вижу вокруг себя, но кроме них есть
еще невидимый - это те сотни, а, может и тысячи, которые вокруг меня
растаскивают леса, с которыми я борюсь не на живот, а на смерть. У меня
такое ощущение, что все вокруг меня воры, вор на воре сидит, не понимаю,
как не воруют друг друга, - хоть, впрочем, забыл, - я же сам был украден
немцами и они держали меня спрятанным в темном чулане!.. Да, так. Дети у
Маряши ходят голыми, потому что нечего надеть, и все они в жесточайшей
часотке, - сначала я стал было столоваться вместе с Кузей, но мне было
тошнотворно от грязи и - было стыдно есть при детях, потому что они го-
лодны, не едят даже вдоволь хлеба и картошки, - а мясо, там масло, яиц -
никогда не видят... А вот Мишка - пастух, который
ами говорит на коровьем, не похожем на человеческий, языке, по-человечески говорит с трудом, - нашел в лесу землянку, уже развалившуюся в овраге, в глуши, - землянка в гору вросла, - и в землянке полуистлевшая псалтирь, спасался, должно быть, какой-то праведник: интересно знать, мыло он признавал поганым или святым?.. А знахарю - "Арендателю" чижик предсказывает, когда он будет пить самогонку. А сам пастух Минька знаменит тем, что в прошлом году, еще до меня, в его стаде у коровы родился телок с человечьей головой, - телка этого
бабы убили, и молва решила, что отцом телка является Минька: быть этого, конечно, не могло, - но что Минька, который с коровами лучше говорит, чем с людьми, мог вожделеть к коровам - это пусть лежит на его совести"... - -
- - Некульев не дописал тогда этого письма. Он сел писать его вече-
ром, вернувшись с горы, где раскладывал костер, и просидел за столом до
поздней ночи. Писал в конторе, горели на столе две свечи, отекали стеа-
рином, - лили на зеленое сукно стеарин ко многим другим стеариновым но-
чам на сукне, в этом доме, горьком, как табачный мед. И вдруг, Некульев
почувствовал, что вся кожа его в мурашках, - первый раз осознал эти при-
вычные мурашки, - поспешно ощупал револьвер, - вскочил из-за стола,
схватил револьвер, чтобы стрелять, - и тогда в контору вошел Коньков, с
револьвером в руке, весь в пыли, с лицом, землистым от пыли. Коньков
сказал:
- Товарищ Антон! Илья Кандин - убит мужиками, на порубке. В Кадомы, в
Вязовы, в Белоконь пришли разведочные военные отряды, установить нельзя,
белые или красные. Мужики бунтуют! - -
Глава третья. - О матери сырой земле и о прекрасной любви.
Расспросить мужиков о матери сырой-земле, - слушать человеку уставше-
му, - станут перед человеком страхи, черти и та земная тяга, та земная
сыть, которой, если-б нашел ее богатырь Микула, повернул бы он мир. Му-
жики - старики, старухи, - расскажут, что горы и овраги накопали огром-
ные черти, такие, каких теперь уже нет, своими рогами - в то самое вре-
мя, когда гнали их архангелы из рая. Мать сыра-земля, как любовь и пол,
тайна, на которую разделила - она же мать сыра-земля - человека, мужчину
и женщину, - манит смертельно, мужики целуют землю сыновне, носят в ла-
донках, приговаривают ей, заговаривают - любовь и ненависть, солнце и
день. Матерью сырою-землей - как смертью и любовью - клянутся мужики.
Мать сыру-землю - опахивают заговорами, и тогда, в ночи запрягается в
соху вместо лошади голая вдова, все познавшая, а правят сохой две голые
девки, у которых земля и мир впереди. Женщине быть - матерью сырой-зем-
лей. - А сама мать сыра-земля - поля, леса, болота, перелески, горы, да-
ли, годы, ночи, дни, метели, грозы, покой. - - Мать сыру-землю можно -
иль проклинать, иль любить.
У Некульева был большой труд. Юго-восток отрывали донцы и уральцы, из
Пензы к Казани шли чехи, Волгу сщемили, щемили. Волгу спасали Медыни. У
Мокрых Балок, в Починках, у Островов, на Залогах, - в десятках мест -
грузились баржи с дровами, лесами, осмиреками, двенашниками, тесами. И в
ночи, и в дни приходили издыхающие пароходы, - ночами сыпали пароходы
гейзеры искр, - брали дрова, свою жизнь, чтобы шлепать по зарям и водам
лопастями колес, пугая дали. Из Саратова, из Самары, из уездов, из степ-
ных городов - приезжали отряды людей с пилами, тех, чья воля была побе-
дить и не умереть, рабочие, профессора, студенты, курсистки, учительни-
цы, матери, врачи, молодые и старые, мужчины и женщины, - шли в леса,
пилили леса, сбивали себе руки, колени, кровяные набивали мозоли, тупыми
пилами боролись за жизнь - жгли ночами костры и пели голодные песни,
спали в лесах на траве, плакали и проклинали ночи и мир, - и все же при-
ходили пароходы, хрипели дровяным дымом, профессора становились за коче-
гаров, профессорские пиджаки маслелись, как рабочие блузы. - Некульев
был тут, там, мчал туда, верхом на гнедой княжеской лошади, сзади Не-
кульева на хромом меринке ковылял Кузя: все, что делалось, необходимо
было - во что бы то ни стало, и Кузя помахивал часто наганом. - -
... Была ночь. Некульев не дописал тогда письма, свечи запечатлевали
новую стеаринную быль на зеленом конторском сукне. И тогда в комнату во-
шел Коньков с револьвером в руке, весь в пыли, с лицом землистым от пы-
ли, и Коньков сказал шепотом, как заговорщик: - "Товарищ Антон! Илья
Кандин убит мужиками на порубке. В Кадомы, Вязовы, Белоконь пришли раз-
ведочные отряды, установить нельзя, белые или красные. Мужики бунтуют!"
- - Тогда Конькова Некульев встретил в гусином страхе - с револьвером в
руках, и он опустил револьвер, сел беспомощно на стол, чтобы помолчать
минуту о смерти товарища. - Но тогда оба они крепко сжали ручки ре-
вольверов, тесно сдвинувшись друг к другу: за окном зашелестел десяток
притаенных шагов, перезамкнулись затворы винтовок, и в миг в дверях и в
окнах возникли черные точки винтовочных дул, - и в комнату вошел матрос,
покойно, деловито, револьвер у него не был вынут из кобуры. - "Товарищи,
ни с места. Руки вверх, товарищи. - Документы!" - "Вы коммунист, това-
рищ?" - "Вы арестованы. Вы поедете с нами на пароход". - Земля сворачи-
