да не покидала, но все казался кто-то - не то третий, не то седьмой ка-
кой-то, и каждая ночь была как все. Была луна и под горой на воде лома-
лись сотни лун, дом немотствовал, деревья у дома стояли серебрянными,
расположилась тишина, в которой слышны лишь совы. Лунный свет бороздил
паркет в зале. Окна Некульев тщательно закрыл, но в окнах не было сте-
кол. Три двери в зале Некульев задвинул мебельной рухлядью и подпер дре-
кольем. У одной из дверей стоял диван, и Некульев лежал на нем. На стуле
рядом висел наган в расстегнутой кобуре, к дивану в ногах была прислоне-
на винтовка. На диване лежало большое здоровое красивое тело, вот то,
что глупо покрывается от каждого шороха гусиной кожей. Некульев покойно
знал, что у Ивового ключа стерегут лес Кандин и Коньков, двое мастеро-
вых, и они твердые ребята, мазу не дадут. А горами пешком не пройдешь,
не то чтобы приехать на телеге, если же проберутся сюда, то секретной
дверью, оставшейся от помещика-князя и случайно найденной, он пройдет в
подвал, а оттуда под землей в овраг, а там - ищи, свищи!.. - Лампенка
горела, чтобы отвести глаза, в правом крыле дома, где окна были тща-
тельно завешаны. - Луна заглядывала в окна, в дом, где все было разбито.
Некульев поднялся с дивана, взял револьвер, отодвинул кол от двери и по-
шел темными комнатами, еще неуверенно, ибо плохо привык к дому, - на
кухне он попил у ведра воды и вернулся обратно; в дверях прислушался к
дому, не заметив, что тело покрылось гусиной кожей, - подпер дверь ко-
лом; - и опять отпер поспешно: когда брал ведро, положил на подоконник
револьвер, забыл его, поспешно пошел назад. На окне в зале в пыльном
лунном свете лежали песочные часы, - Некульев стал пересыпать песок, -
склонил кудрявую голову к мутно стеклянным колбам.
И тогда - нежданно застучали в окно там, где была лампа, - неуверен-
ный голос окликнул: - "Эй, кто тама, выходите. Милиционер требует!" -
Некульев ловкой кошкой взял винтовку, бесшумно выглянул в разбитое окно:
стоял на луне у дома с багром в руках паренек, осматривался кругом, в
тишину. Некульев покойно сказал: - "Ты кто такой?" - Паренек обрадованно
заговорил: - "Иди, тебя требует милиционер!" - "Ты почему с багром?" -
"А это я от собак. Собак-от нетути? - Милиционер на берегу, в лодке!"
Парнишка, Кузя и Некульев (эти двое с винтовками) по обрыву спусти-
лись к Волге. У берега стояли три дощаника. По берегу ходил милиционер с
наганом и саблей в руках и с винтовкой за плечами. Милиционер закричал:
- Вы что-же, черти, спите, когда лес воруют?! - Я ездил ловить само-
гонщиков, два дощаника поймал, три дня ловлю, не спал, еду сейчас мимо
Мокрой горы, а с горы с самой верхушки, смотрю, летят вниз бревна, - ле-
сокрады работают, а вы спите! Я сам бы поймал лесокрадов, да вишь у меня
только два понятых, а остальные самогонщики с поличным, - уйду - разбе-
гутся. Сорок ведер самогонки везу, три дня не спал... Так прямо с вер-
хушки и сигают, и на воде два пустых дощаника!..
Милиционер влез в лодку, скомандовал самогонщикам, - мужики впряглись
в ляму, потащили бичевой дащаный караван, безмолвно. Милиционер покрики-
вал и поводил дулом револьвера. Луна светила безмолвно и сотни лун коло-
лись на воде. Горы и Волга немотствовали. Дощаники скрылись за косой. -
Кузя привел двух лошадей, одна под седлом, другая с мешком сена на спи-
не. - Кузя, Некульев лесными тропками, горами, молча, с винтовками на
перевес, помчали к Мокрой горе. Лошадей оставили в Мокрой Балке, - вышли
к Волге; Волга, горы, тишина, - прокричал сыч, посыпался под ногами гра-
вий, пахнуло полынью откуда-то, - тишина, - и на горе затрещало дерево,
сорвалось с вершины, покатилось вниз под обрыв, потащило за собой камни.
Кузя и Некульев пошли под обрывом, - в тальнике увязли два дощаника,
один уже наваленный бревнами, еще сорвалось с вершины бревно, - и сейчас
же рядом в десяти шагах негромко свистнул человек, а другой свистнул на
горе, и третий свистнул, - и мир замер. И тогда одиноко на горе раско-
лолся винтовочный выстрел. Кузя присел за камень, - Некульев толкнул его
- вперед - коленом, перезамкнул замок винтовки и - твердо пошел к доща-
никам, - толкнул на воду пустой и навалился, чтобы столкнуть нагружен-
ный, - сверху выстрелили из винтовки, - пуля шлепнулась в воду. -
"Кузьма! иди, толкай!" - на отвесе, наверху красный вспыхнул огонек,
лопнул выстрел, шлепнулась пуля. По огоньку - сейчас же - выстрелил Не-
кульев, и с горы закричали: "Ой, что ты делаешь, лешай! - Не трожь доща-
ники!"
Некульев сказал:
- Кузя, чаль, толкай веслом, иди на руль, гони от берега, а то
подстрелят!
Луна потекла с весла. С берега кричали: "Барин, касатик, прости хрис-
та ради, отдай дощаники!
Некульев сказал:
- Эй, черт, лошадей как бы не украли!
Кузя ответил:
- Пошто, - мы сейчас их возьмем. Бояться теперь нечего. Мужик охоло-
нул, мужика теперь страх взял.
Подплыли к Мокрой Балке, к дощанику - трое подошли мужики, - вязовс-
кие, в слезах, один из них с винтовкой, - замолили о дощаниках. Некульев
молчал, смотрел в сторону. Кузя - тоже молча пошел в балку, привел лоша-
дей, впрег их в ляму, - тогда строго заявил: "Лес воровать, сволоча!?
Садись в дощаник, под арест! Там разберут, как леса воровать!.."
Мужики повалились на колени. Некульев недовольно шепнул:
- На что их брать? Куда мы их денем? - Ничего, постращать не вредно!
Лошади шли берегом по щебню медленно. Горы и Волга замерли в тишине,
но луны уже не было: за Волгой в широчайших просторах назревало красным
- пред днем - небо, похолодело в рассвете, села на рубашке роса.
- Сказочку вам не рассказать ли? - спросил Кузя.
Дощаники с лесом завели за косу под Медынской горой, привязали креп-
ко. - (Через два дня - ночью - эти дощаники исчезли, их кто-то украл.)
И опять в ночи задубасили в окна, - "Антон Иванович, - товарищ лесни-
чий, - Некульев, - скорей вставай!" - и дом зашумел боцами, шорохами,
шопотами, свечи и зажигалки закачали потолки, - "у Красного Лога - пото-
му как ты коммунист, мужики из Кадом - всем сходом с попом поехали пи-
лить дрова - по всем кордонам эстафеты даны - полесчика Илюхина мужики
связали, отправили на съезжую!" - У конного двора, против людской избы
стоят взмыленные лошади, так крепко пахнет конским потом (Некульеву от
детства сладостен этот запах), - яркая звезда зацепилась за вершину горы
(какая это звезда?) и рядом под деревом горит Иванов червячек. Кузя вы-
вел лошадей, - но ему лошади не досталось и он побежал пешком.
- Ягор, ты винтовку-то пока повези, чего тащить-то? - На лошадей и
карьером в горы, в лес, - "эх черт! все просеки заросли! глаз еще вых-
лестнешь!"
Лес стоит черен, безмолвен, на вершинах гор воздух сух, пылен, пахнет
жухлой травой, - в лощинах сыро, холодновато, ползет туман, в лощинах
кричат незнакомые какие-то птицы - ("эх, прекрасны волжские ночи!").
Конским потом пахнет крепко, лошади дорогу знают.
- Эх, и сволочь же мужичишки. Ведь не столько попользуются сколько
повалят и намнут! - Сознательности в мужике нет никакой! - Илюхина мужи-
ки связали, как разбойника, увезли в село, а жену с ребятами заперли в
сторожке, приставили караул, - сын Ванятка подлез в подпол, там собака
нору прорыла, норой - на двор, да к Конькову. А то бы не дознались. И
так кажинную ночь стерегись!
Верховых догнал Кузя, бежал рысью, сказал Егору:
- Ягорушка, теперь ты побежишь, а я поеду, отдохну малость.
Егор слез с лошади, побежал за верховыми. Кузя поудобнее размял мешок
на лошади, уселся, отдышался, сказал весело:
- Вот бы теперь хоровую грянуть, как разбойники! - И свистнул в тем-
ноту леса длинным разбойничьим посвистом, захлопала крыльями рядом во
мраке большая какая-то птица.
...На опушке Красного Лога редкою цепью залегли полесчики еще с вече-
ра. В зеленую стену леса, в квадраты лесных просек, в лощину меж гор
уходила дорога. Было все очень просто. Солнце село за степь, - отбыла та
минута, когда - на минуту - и деревья, и травы, и земля, и небо, и птицы
- затихают в безмолвии, синие пошли полосы по земле - из леса на опушку
вылетела сова, пролетела безмолвно, и тогда прокричала в лесу первая
ночная птица. И тогда далеко в степи, на перевале, увиделся в пыли мужи-
чий обоз. Но его прикрыла ночь, и только через час докатились до опушки
несложные тарахтенья и скрипы деревянных российских обозов. Потом пыль
уперлась в лес, скрипы колес, тарахтенья ободьев, конские храпы, чело-
вечьи шопоты, плач грудного ребенка, - стали рядом, уперлись в лес. -
Два древних дуба у проселка на просеке - у самого корня подпилены, -
только-только толкнуть - упадут, завалят, запрудят дорогу.
Тогда из мрака строгий объездчичий окрик:
- Э-эй! Кадомские! мужики! Не дело, верти назад!
И тогда от обоза - сразу - сотнеголосый ор и хохот, слов не понять и
непонятно - люди-ли кричат иль лошади и люди заржали в перекрик друг
другу, - и обоз ползет все дальше. Тогда - два смельчака, мастеровые,
коммунисты, Кандин и Коньков - последнее усилие, храбрость, ловкость -
валят на дорогу колоды древних двух дубов, и судорожно бабахнули два
выстрела по небу. От мужичьего стана - бессмысленно, по лесу - полетели
наганные, винтовочные, дробовые перестрелы. Пол обоза стало, лошади по-
лезли на задки телег. - "Сворачивай!" - "верти назад!" - "Пали!" - "Ка-
сатики, вы бабу задавили!" - "Попа, попа держи!" - Лес темен, непонятен,
- на просеке лошадь не своротишь, лошади шарахаются от деревьев, от
выстрелов, оглобли упираются в стволы, трещат на пнях колеса. - "Да ло-
шадь, лошадь не замайте! хомут порвешь, ты, сволочь!" - Непонятно, кто
стреляет и зачем?
К рассвету прискакал Некульев. У опушки горел костер. У костра сидели
полесчики, пели двое из них тягучую песню. Валялась у костра куча винто-
вок. На полянке стояли понуро телеги и лошади. Стояли в сторонке под
стражей мужики, бабы, подростки и поп. Рассвет разгорался над лесом. Не-
веселое было зрелище тихого становища. - Некульеву пошел навстречу Кан-
дин, вместе с ним приехавший оберегать леса, отвел в сторону, расстроен-
но и шепотом заговорил:
- Получилась ерунда. Вы понимаете, мы преградили дорогу, свалили два
дуба, думали телег штук пять арестовать, отделили их дубами. Для ост-
растки я выстрелил. Больше мы не выпустили ни одного патрона. Стреляли
сами мужики, убили мальчика и лошадь, одну лошадь раздавили. Когда нача-
лась ерунда, я думал удалиться по добру по здорову, чтобы мужики разоб-
рались сами собой, чтобы наши концы в воду, - но тут уже не было возмож-
ности сдержать наших ребят, начали ловить, арестовывать, отбирать ору-
жие...
У Некульева в руке был наган, он сказал растерянно:
- Фу ты, чорт, какая ерунда!
Мужики повалили к Некульеву, повалились в ноги, замолили:
- Барин, кормилец, касатик! - Отпусти Христа ради. - Больше никогда
не будем, научены горьким опытом!
Некульев заорал, - должно быть злобно:
- Встать сию же минуту! Чорт бы вас побрал, товарищи! Ведь русским
языком сказано - лесов грабить не дам, ни за что! - и недоуменно, должно
быть, - а вы тут вот человека убили, эх!.. где мальченка?!. - Все село
телеги перепортило, эх!
- Отпусти Христа ради! - Больше никогда не будем!..
- Да ступайте пожалуйста - человека от этого не вернешь, - поймите вы
Христа ради, что хочу я быть с вами по-товарищески! - и злобно, - а если
кто из вас меня еще хоть раз назовет барином или шапку при мне с головы
стащит, - расстреляю! - Идите пожалуйста куда хотите.
Коньков, тоже приехавший с Некульевым, спросил - со злобой к Не-
кульеву:
- А попа?!
- Что попа?
- Попа никак нельзя отпускать! Его негодяя, надо в губернскую чеку
отослать!
Некульев сказал безразлично:
- Ну что же, шлите!
- Чтобы его мерзавца там расстреляли!
