пать!" - Полез на подоловку. Илья Иваныч так рассудил, заметьте, что от-
несет он попов на мороз, запрет в амбаре,
попы там на холоду померзнут денек, холод свое возьмет, взбунтуются
попы, амбар сломают, побегут, как очумелые, всему селу потеха. Однако,
вышло совсем наоборот, не до смеху: стал он тащить ларь с подоловки, -
попы жирные, девяти-пудовые, - не осилил Илья Иваныч, полетел ларь вниз
по лестнице. Да так угодил ларь, что ткнулись все попы головами и помер-
ли сразу!.. Да... - Кузя достал кисет, сел на корточки, стал скручивать
собачку, заклеивая тщательно газетину языком, - собрался было дальше
рассказывать.
Луна зацепилась за гору. Колокольчик коровы загремел рядом, мирно,
корова жевала жвачку. Мимо прошел Некульев, пошел в гору, к обрыву. За-
молчали, проводили молча глазами - Некульева, пока он не скрылся во мра-
ке. Сказал шепотом Егорушка:
- Гля, - пошел, Антон-от! Опять пошел - отправился. Костры сжигать...
Груня Вязовская, знающая бабочка, баит - колдун и колдун. Я ходил, по-
дозревал: наломает сухостою, костер разведет, ляжет возле, щеки упрет и
- гляит, гляит на огонь, глаза страшные, и стекла на носу-те, горят как
угли, - а сам травинку жует... Очень страшно!.. А то встанет к костру
спиной, у самого яру, руки назад заложит и стоит, стоит, смотрит за Вол-
гу, как только не оборвется. Ну, меня страх взял, я ползком, ползком, до
просеки, да бегом домой. Гляжу потом, идет домой, вроде, как ничего.
- И к бабе своей ездит, - сказал Кузя. - Приедет, сейчас в степь гу-
лять, за руки возьмутся. И тоже, заметьте, костер раскладывать... Пошли
они раз к рощице, я спрятался, а они сели - ну, в двух шагах от меня,
никак не дале, двинуться мне невозможно, а меня мошка жигат. Начали они
про коммуну говорить, поцеловались раз, очень благородно, терпят, - а
мне нет никакого терпенья, а двинуться никак нельзя, я и говорю: - "Из-
вините меня, Антон Иваныч, мошка заела!" - Она как вскочит, на него -
"это что такое?" - Сердито так. - Мне он ничего не сказал, как бы и не
было...
- Надо-ть идтить часы стоять, - пойду я, до-свиданьица, - сказал ста-
рик в кафтане.
- И то ступай с богом, спать надо-ть, - отозвалась Маряша и зевнула.
Кузя высек искру, запалил трут, раскурил цигарку, осветились его ко-
шачьи усы. - "Так, стало-ть, кстати сказать, мужику в смысле глаз помочь
никак невозможно?" - строго спросил он, - "ни молитвой, ни заговором?"
- Помочь ему никак нельзя, леший глаза вылупил. Надо-ть подорожником
прикладывать, чтобы мозги не вытекли, - сказал старик. - Прощевайте! -
старик поднялся, пошел не спеша, с батогом в руке вниз к Волге, светлели
из-под кафтана белые обмотки и лапти.
Вслед ему крикнула Катяша: - "Отец Игнат, ты, баю, зайди, у моего
бычка бельма на глазах, полечи!"
Заговорил напевно Кузя: - "Да-а, вот, кстати сказать, выходит, хотел
Илья Иваныч над попами потешаться, а вышло совсем наоборот...
- Я тебе яичек принесла, Маряш, - сказала, перебивая Кузю, Катяша. -
Для барина. Ты почем ему носишь?
- По сорок пять.
- Я за двадцать у немцев взяла. Потом сочтемся.
- У тебя, Ягорушка, как в смысле хлеба? - спросил Кузя.
- Хлеба у нас нет, все на избу истратили. Мужик лесу теперь не берет,
- сам ворует. В смысле хлеба - табак. Вот брату моему в городе повезло,
прямо сказать, счастье привалило. Приходит к нему со станции свояк, го-
ворит: - "Вот тебе сорок пудов хлеба, продай за меня на базаре, отблаго-
дарю, - а мне продавать никак некогда." Ну, брат согласился, продал всю
муку, деньги в бочку, в яму, - осталось всего три пуда. Тут его и сцапа-
ли, брата-то, - милиция. Мука-то выходит ворованная, со станции. Ну,
брата в холодную. - "Где вся мука?" - "Не знаю." - "Где взял муку?" -
"На базаре, у кого - не припомню." Так на этом и уперся, как бык в воро-
та, свояка не выдал, три недели в тюрьме держали, все допрашивали, по-
том, конечно, отпустили. Свояк было к нему подкатился, - а он на него: -
"Ах ты, пятая нога, ворованным торговать?! В ноги кланяйся, что не вы-
дал!" - "А деньги?" - "Все, брат, отобрали, бога надо благодарить, что
шкура цела осталась..." - Свояк так и ушел ни с чем, даже благодарил
брата, самогон выставлял... А брат с этих денег пошел и пошел, торговлю
открыл, в галошах ходит, - прямо с неба свалилось счастье, - Егор помол-
чал. - Яйца у меня в картузе, восемь штук, - возьми, Маряш.
- Лесничий, кстати сказать, как приехал, - прямо все масло да яйца,
хлеб ест без оглядки, с собой привез. И все примечает, все примечает,
глаз очень вострый, заметьте, - сказал Кузя.
- И ист, и ист, все сметану, да масло, да яйца, - прямо господская
жизнь! - оживленно заговорила Маряша. - Крупы привез грешенной, отродясь
не видала, у нас не сеют, - варила, себе отсыпала, ребята ели, как са-
хар, облизывались. И исподнее велит стирать с мылом, неделю проносит и
скинет, совсем чистое, - а с мылом!.. Я посуду мыла, а он бает - "Вы ее
с мылом мойте", - а я ему: - "что-е-те мыло, баю, у нас почитатца пога-
ным!.."
В избе вдруг полетело с дребезгом ведро, пискнул раздавленный ципле-
нок, закудахтала курица, - на пороге появился мужик, тот, что ослеп, - с
протянутыми вперед руками, в белой рубахе, залитой кровью, - бородатая
голова была запрокинута вверх, мертвых глазниц не было видно, руки шари-
ли бессмысленно. - Мужик заорал визгливо, в неистовой боли и злобе:
- Глазыньки, глазыньки мои отдайте! Глазыньки мои острые!.. - упал
вперед, в навоз, споткнувшись о порог.
- Вперед лыка не дери, - успокоительно сказал Кузя. - Видишь отца
звали, сказал, ничего не выйдет.
Бабы и Кузя потащили мужика обратно в избу. Егорушка отходил нес-
колько шагов от избы, к амбару, к обрыву, помочиться, вернулся, раздум-
чиво сказал: - "Потух костер-от, идет, значит, назад. Спать надо-ть", -
зевнул и перекрестил рот. - "Отдай тогда яички, сочтемся." - Егор и Ка-
тяша пошли к себе на другой конец усадьбы, в сторожку. Кузя в людской
зажег самодельную свечу, снял картуз; - побежали по столу тараканы. На
постели на нарах стонал мужик. На печи спали дети. Висела посреди комна-
ты люлька. Кузя из печки достал чугунок. Картошка была холодная, насыпал
на стол горку соли (таракан подбежал, понюхал, медленно отошел), - стал
есть картошку, кожу с картошки не снимал. Потом лег, как был, на пол
против печки. Маряша тоже поела картошки, сняла платье, осталась в ру-
башке, сшитой из мешка, распустила волосы, качнула люльку, - кинула ря-
дом с Кузей его овчинную куртку, дунула на свечу и, почесываясь и взды-
хая, легла рядом с Кузей. Вскоре в люльке заплакал ребенок, - в неверо-
ятной позе, задрав вверх ногу, ногою стала Маряша качать люльку - и, ка-
чая, спала. Прокричал мирно в корридоре петух.
На утро и у Кузи и у Егорушки были свои дела. Маряша встала со све-
том, доила корову, бегали по двору за ней ее трое детей, мытые последний
раз год назад и с огромными пузами; шестилетняя старшая - единственная
говорившая - Женька, тащила мать за подол, кричала - "тря-ря-ря, тяптя,
тяптя" - просила молока. Корова переходила, молока давала мало, - Маряша
молока детям не дала, поставила его на погреб. Потом Маряша сидела на
террасе у большого дома, подкарауливала, скучая, когда проснется лесни-
чий, гнала от себя детей, чтобы не шумели. Лесничий, бодрый, вышел на
солнышко, пошел на Волгу купаться. Лесничий поздоровался с Маряшей, -
Маряша хихикнула, голову опустила долу, руку засунула за кофту, - и со
свирепым лицом - "кыш вы, озари!" - стремительно побежала в людскую, по-
тащила на террасу самовар, потом с погреба отнесла кринку с молоком и -
в подоле - восемь штук яиц. Проходила мимо с ведрами Катяша, сказала
ядовито и с завистью: - "Стараисси? Спать с собой скоро положит!" - Ма-
ряша огрызнулась: - "Ну-к что ж, - мене, а не тебе!" Было Маряше всего
года двадцать три, но выглядела она сорокалетней, высока и худа была,
как палка, - Катяша же была низка, ширококостна, вся в морщинах, как
дождевой гриб, как и подобало ей быть в ее тридцать пять лет.
Кузя поутру ушел в лес, винтовку на веревочке вниз дулом повесил на
плечо, руки спрятал в карманы, шел не спеша, без дороги, ему одному зна-
комыми тропинками, посматривал степенно по сторонам. Спустился в овраг,
влез на гору, зашел в места совсем забытые и заброшенные, глухо росли
здесь дубы и клены, подрастал орешник, - стал спускаться по обрыву, цеп-
ляясь за кусты, посыпался пыльный щебень. Нашел в старой листве змеиную
выползину, змеиную кожу, подобрал ее, расправил, положил в картуз за
подкладку, - картуз надел набекрень. Прошел еще четверть версты по обры-
ву и пришел к пещере. Кузя окликнул: - "Есть что ли кто? Андрей, Васят-
ка?" - Вышел парень, сказал: - "Отец на Волгу пошел, сейчас придет". -
Кузя сел на землю около пещеры, закурил, парень вернулся в пещеру, ска-
зал оттуда: - "Может хочешь стаканчик свеженькой?" - Кузя ответил: -
"Не." - Замолчали, из пещеры душно пахло сивухой. Минут через десять
из-под горы пришел мужик, с бородой в аршин. Кузя сказал: - "Варите? -
Хлеб у меня весь вышел, ни муки, ни зерна. Достань мне, кстати сказать,
пудика два. Потом Егор влазины исправлять будет, нужен ему самогон, са-
мый лучший. Доставь. Лесничий после обеда на корье поедет, на обдирку, а
потом к бабе своей завернет. В это время и снорови, отдашь Маряше." -
Поговорили о делах, о дороговизне, о качестве самогона. Распрощались.
Вышел из пещеры парень; сказал: - "Кузь, дай бабахнуть!" - Кузя передал
ему винтовку, ответил: - "Пальни!" Парень выстрелил, - отец покачал сок-
рушенно головой, сказал: - "В дизеках ведь ходит, Василий-то..."
На обратном пути Кузя заходил в Липовую долину на пчельник к Игнату,
покурили. Игнат, по прозвищу Арендатель, сидел на пне и рассуждал о
странностях бытия: - "Например, раз, сижу вот на этом самом пне, а мне
чижик с дерева говорит: - пить тебе сегодня водку!" Я ему отвечаю: - ну,
что, мол, ты глупость говоришь, кака еще така водка?.. - Ан, вышло по
его: пришел вечером кум и принес самогонки!.. Птица - она премудрость
божия. Или, например, раз, твой новый барин; зашел я к нему, разговори-
лись; - я его спрашиваю, как он понимает, при венчании вокруг налоя по-
солонь надо ходить или против солнца? А он мне в ответ: - ежели, гово-
рит, в таком деле с солнцем надо считаться, то придется стоять на одном
месте и чтобы налой вокруг тебя носили; потому как солнце в небе непод-
вижно, а вертится земля. - Отпалил, да-а! А я ему: - А как же, например,
раз Исус Навин, выходит, землю остановил, а не солнце?.. И все это пошло
от Куперника. Этого Куперника на костре сожгли; мало, я-бы его по кусоч-
кам, по косточкам, изрезал бы, своими руками... А табак - это верно,
чортова трава. Я тут посадил себе самосадки, для курева, две колоды меда
пришлось выкинуть"...
Уже совсем дома, у самой усадьбы Кузя напал на полянку со щавелем, -
лег на землю, исползал брюхом всю полянку, ел щавель. Дома Маряша дала
мурцовки. Поел и пошел чистить лошадь, выскреб, обмыл, стал запрягать в
дрожки. Вышел из дома Некульев, - поехали в леса.
Катяша и Егорушка на селе строили новый дом. Постройка была кончена,
оставалось отправить влазины и освятить. Давно уже Егорушка изготовил из
княжеского шкафа - из красного дерева - кивот, - и с самого утра, подоив
корову, Катяша занималась его уборкой. Непонятно, как у нее имелись эти-
кетки пивоваренного завода "Пиво Сокол на Волге", с золотым соколом по
средине, - Катяша расклеивала их по кивоту, по красному дереву, вдоль и
поперек, и вверх ногами, потому что грамотной она не была. И у Егорушки,
и у Катяши был праздник - влазины; Некульев дал Егору отпуск на неделю.
Утром же Егорушка и Катяша ходили к Игнату на пчельник узнавать свою
