чешь уйти потому, что ты так волишь. Это свободная твоя воля. Ты волишь
итти на страдание. Твои страдания, твои лишения - будут тебе даже ра-
достью, потому что ты их волишь увидеть: это было б непереносимо, если
бы это было против твоей воли. То, о чем я сейчас говорю, я называю во-
лей хотеть, волей видеть. Это воля, когда она об'единена нациями, чело-
вечеством, его государствами, она есть, - история народов. Иногда она
почти замирает, тогда у государств нет истории, как у китайцев в послед-
нее тысячелетие. Так нарождались и умирали мировые цивилизации. Мы пере-
живаем сейчас смену последней - Европейской. Мы переживаем сейчас чрез-
вычайную эпоху, когда центр мировой цивилизации уходит из Европы и когда
эта воля, о которой я говорил, до судороги напряжена в России. В Париже
мне сообщали, что там найден способ борьбы с брюшным тифом и не могут
приступить к изучению сыпного - за отсутствием во Франции сыпно-тифозных
экспонатов. Любопытно проследить вплотную историческую волю народа, тем
паче любопытную в аспекте людоедства и заката Европейской культуры. Но
вот что проистекает еще из этой воли видеть: холодность, жестокость,
мертвенность, - людям, живущим этой волей, не страшно, а только интерес-
но смотреть - смерть, сыпной тиф, расстрелы, людоедство, все ужасное,
что есть в мире. -
"Всего хорошего тебе, дорогой брат мой Эдгар, будь здоров.
Твой брат Роберт. -"
В Эйдкунене, на Германской границе, надо было пройти через таможню.
Были солнечные полдни, - и около Эйдкунена, когда поезд медлил, прощаясь
с восточной Пруссией, в канаве у шпал, после уже нескольких месяцев вес-
ны в Париже, здесь впервые перед Россией появился снег. Под стеклянным
навесом у вокзала, на пустынном дебаркадере, было холодновато и отку-
да-то - из полей - веял пахнущий землею, набухший русски-мартовский ве-
терок. Из вагонов табунками вышли джентльмены, женщин почти не было. -
Предложили сдать паспорта. Трегеры в тележках повезли вещи. Прошли в та-
моженный зал. Американцы в буфете пили коньяк. Мистер Роберт Смит прошел
на телеграф и дал несколько телеграмм:
- Мистрис Смит, Эдинбург. - Мама, сейчас я переезжаю границу. Прошу
Вас, простите мистрис Елисавет: она не виновата. -
- Мистрис Чудлей, Париж. - И еще раз я шлю Вам мое поклонение, Елиса-
вет, и прошу Вас считать себя свободной. -
- Мистер Кингстон, Ливерпуль. - Альфред, все мои права и обязанности
я оставляю Вам. -
- Английский королевский банк, Лондон. -
- - - N текущего счета - - -
- Лионский кредит, Париж. - - - - N текущего счета -
Министру Сарва, Ревель, Эстония - - -
Мистер Смит вышел с телеграфа - в цилиндре, в черном пальто, - с при-
поднятым - случайно, конечно - воротником. Поезд передавался в Вержболо-
во, в Литву, трегер принес билеты, метр-д'отель из ресторана-вагона
пригласил обедать. За столом подали виски. К вечеру солнце затянуло об-
лаками, в купэ помутнело, на столе стояла бутыль коньяку, снег встречал-
ся все чаще, поезд шел лесами, - проводник распорядился затопить печи,
застукал молоточек калорифера, вспыхнуло электричество, стало тепло.
Метр-д'отель пригласил к чаю. - День прошел. На столе стояла вторая бу-
тыль коньяку.
Мужчины: - в пальто с поднятыми воротниками, одиночки, конечно. Геро-
ев нет.
Место: места действия нет. Россия, Европа, мир.
4. Россия, Европа: два мира.
Поезд шел из Парижа в Ригу - в Россию, где революция. В Берлине, на
Александр-пляц, на Фридрихс-бан-хоф, в Цоо, - поезд останавливался на
две минуты пятнадцать секунд. Международные вагоны тускло поблескивали
голубиным крылом. Поезд ящерицей прокроил по крышам, под насыпями, по
виадукам, через дома, над Шпрэ, над Тир-Гартеном, мутнея под стеклами
крыш, в коридорах переулков, мешая дневной свет с электричеством, в гуле
города. До Берлина международные вагоны были комфортабельными dolce far
niente, - в Берлине исчезли дамы и мистрис, сошел японский дипломат,
впереди русский бунт, - поезд пошел деловым путешественником, подсели
новые пассажиры, много русских. Из гама города, из шума автобусов, так-
си, метро, трамваев, поезд выкинуло в тишину весенних полей, на восток:
каждому русскому сердце щемит слово - восток. Вечером за ужином, в рес-
торане-вагоне, в электричестве, ужин был длинен, пили больше, чем следу-
ет, и не спешили перед скучным сном. Обера и метр-д'отель были медли-
тельны. Окна были открыты, ночь темнела болотной заводью, иногда ветер
заносил запахи полей. Американцы из АРА, ехавшие в Россию, говорили
только на английском, молчали, сидели табунками, породистые люди, курили
трубки, пили коньяк, ноги закинули на соседние стулья, привольность
мужской компании. Большой столик заговорил, громко, по-русски и по-не-
мецки - о России: - и это было допущено, такое неприличие, - впереди
русская революция - впереди - черта, некая, страшная, где людоедство.
Дипломатические курьеры - французские, английские, российские - сидели
сурово. Русский профессор-путеец радостно познакомился с российским
курьером, у курьера было лицо русского солдата, он был в американских
круглых очках, у него болели зубы, он молчал: профессор - тоже в очках,
заговорил таинственно о "аус-фуре". Поезд подходил к польскому коридору.
В той перекройке географических карт и тех, которыми гадают цыганки, -
перекройка, швами которой треснула Европа, европейская война и русская
революция, рубец Польского коридора был очень мозолящим. В купэ были
приготовлены подкрахмаленные постели, открыты умывальники, - американцы
и англичане пошли спать, сдав паспорта проводнику. Сторки были опущены.
В коридоре негромко разговаривали русские. Одиночками у окна стояли нем-
цы, обиженные коридором, - и одиноко, один единственный, стоял англича-
нин, с трубкою в зубах, перед сном. Русский профессор заспорил с латы-
шем.
... - В России крепостное право, экономически изжитое, привело к лю-
доедству. В России людоедство, как бытовое явление, - сказал латыш.
- Да, моя родина, моя мать - Россия, - сказал профессор: - каждому
русскому Россия, нищая, разутая, бесхлебная, кладбищенская - величайшей
скорбью была - и радостью величайшей, всеми человеческими ощущениями,
доведенными до судороги, - ибо те русские, что не были в ней в эти годы,
забыли об основном человеческом - о способности привыкать ко всему, об
умении человека применяться: - Россия вшивая, сектантская, распопья,
распопьи-упорная, миру выкинувшая Третий Интернационал, себе уделившая
большевистскую смуту, людоедство, национальное нищенство.
Говорили почему-то оба: профессор и латышский капиталист по-немецки,
но слово - людоедство - употребленное несколько раз, каждый раз именова-
ли по-русски, понижая голос. Латышу, сраставшемуся с Россией детством и
десятилетиями зрелой жизни, ему ведь часто ночами, спросонья в полусне
мерещились тысячи серых рук у глотки, высохшие груди из России, с плохой
какой-то картинки, тогда его мучила одышка вспоминалась молодость, всег-
да необыкновенная, ему было тоскливо лежать в простынях, он пил содовую
и старчески уже думал о том, что он боится - не понимает - России и от-
гонял мысли, ибо не понимать было физически мучительно.
В купэ горели ночные фиолетовые рожки, светили полумраком. Англичанин
выкурил трубку, ушел. Поезд замедлил ход. В'езжали в коридор, по вагонам
пошли польские пограничники, позвякивая шпорами. Профессор заговорил об
аусфуре. Пограничники ушли, за окнами в небе светила мутная луна, - ко-
ридор опустел, вагон затих. Едва пахло сигарами, фиолетовые рожки свети-
ли полумраком. Тогда по коридору бесшумно прошел помощник проводника,
собрал у дверей башмаки и понес их к себе чистить, - у проводников за
плотно притворенной дверью горело электричество, на столике стояла бу-
тылка коньяка, на диване против проводника сидел джентльмен, французский
шпион, составлял списки едущих в Россию. Разговаривали по-французски, -
мальчишка чистил башмаки.
На другой день к полдню, у Эйдкунена появился снег, - проводники рас-
порядились к вечеру затопить вагоны. В Эйдкунене, на таможенный осмотр,
американцы вышли в дэмисезонных пальто, в дорожных кэпи, с шарфами нару-
жу, перекинутыми через плечо, в желтых ботинках и крагах; американцы на
платформе немножко поиграли - в импровизированную игру вроде той, кото-
рою мальчишки в России и Норвегии занимаются на льду: катали по асфальту
глышки, и тот, кому этой глышкой попадали в башмак, должен был попасть
другому и бегать за глышкой, если она пролетала мимо. Русский профессор
заговорил обеспокоенно об аус-фуре - с российским курьером, у курьера
болели зубы, он молчал, - профессор вез с собой кожаную куртку, коричне-
вую, совершенно новую, купленную в Германии, - в сущности нищенскую, - и
у него не было разрешения на вывоз; латыш посоветовал выпороть с ворот-
ника клеймо фирмы, профессор поспешно выпорол; в таможенной конторе нем-
цы, в зеленых фуражках, кланяющихся туда и обратно, сплошь с усами, как
у императора Вильгельма II на карикатурах, осматривали вещи: затем каж-
дый пассажир, кроме дипломата, должен был пройти через будку для личного
осмотра, - и в этой будке у профессора, когда он вынимал из кармана
портмонэ и платок, выпал лоскутик клейма фирмы, - чиновник его поднял, -
профессора окружили немцы в зеленых фуражках, профессор стал школьником.
Поезд передали в Вержболово, профессор отстал от поезда. Метр-д'отель
пригласил к обеду, обед был длинен, ели и бульон с желтком, и спарфу с
омлетом, и рыбу, и дичь, и телячий карбонат, - на столиках стояли водки,
коньяки, вина, ликеры, - после обеда долго курили сигары, - за зер-
кальными окнами ползли дюны, леса, перелески, болота. Все больше попада-
лось снега, лежал он рыхлый, бурый, - а когда пошли песчаные холмы в
соснах, - в лощинах тогда снег блестел в зимней своей неприкосновеннос-
ти, как молодые волчьи зубы. Небо мутнело. - После обеда в комфорта-
бельности, неспешности, долго курили сигары, пили коньяк, метр-д'отель и
обера были в такте этой неспешности. Впереди Россия. -
- Впереди - Россия. -
- И через два дня, - поезд, - разменяв в Риге пассажиров, - сменив
международные вагоны на советские дипломатические, выкинув из обихода
вагон-ресторан, враждебный в чужой стране, с винтовками охраны у подно-
жек, -
- исчезли англичане, французы, французские проводники, начальником
поезда ехал курьер с больными зубами, очень разговорчивый, появились не-
суразно одетые русские, курьеры, дипломаты, сотрудники учреждений столь
же необыденные, как их названия - Индел, Весэнха, Внешторг, Гомза, Про-
фобр, Центрэвак, -
- прокроив болота и леса прежнего российского Полесья, спутав часы,
запутанные российскими декретами о новом времени, -
- все холоднее становилось, все больше снегу, все зимнее небо, и пу-
талось время тремя часами вперед, чтобы спутать там дальше, в России - и
ночи, и дни, и рассветы, - чтоб слушать американцам в необыденные часы
рассвета непонятную, азиатскую, одномотивную песню проводника, на многие
часы, валявшемуся у себя в тендере на гробах дипломатических ящиков с
поленом и фуражкой в головах, -
- поезд пришел в Целюпэ, к границе Р. С. Ф. С. Р.
В Целюпэ, на одинокой лесной станцийке, поезд нагнал эшелон русских
иммигрантов из Америки в Россию. Небо грузилось, по-российски, свинцами,
снег лежал еще зимний. Станция - станционные постройки и домики за ней -
упиралась в лес, и лес же был напротив, вдали виднелся холм в сосновом
боре, в лесу напротив шли лесные разработки, и станцийка была, как в
Швеции, на северных дорогах, стояли елочки по дебаркадеру, дебаркадер
был посыпан желтым песком. В деревенской гостинице, на скатертях в
складках, из серого домашнего полотна, в плетеночках лежал черный хлеб,
