какого нет на материке Европы, и в комнатах пахло черным хлебом. Хозяйка
в белом чепчике приносила деревенские жирные блюда, в тарелках до краев,
и в клетке у окна пел чижик. В восемнадцати верстах была граница Р. С.
Ф. С. Р., город Себеж, кругом были холмы и болота, и болота Полесья, в
лесах. Иммигранты возвращались на родину - из Америки. Еще - последний
раз - пограничники осматривали паспорта. К сумеркам пошел снег. К сумер-
кам пришел из России, с Себежа, паровоз - баба (в России мешечники под-
разделяли паровозы на мужиков и баб, по звуку гудка, бабы обыкновенно
были товарными). Баба потащила вагоны. Баба первая рассказала о русской
разрухе, ибо у той дощечки, где сердце каждого сжималось от надписи -
граница, - текла внизу речушка в синих льдах и были скаты холма, а вда-
леке внизу лежал поселок с белой церковью, - баба остановилась, и пасса-
жирам предложили пойти грузить дрова. -
И Себеж встретил метелью, сумерками, грязью, шумом мешечников, вопля-
ми и матершиною на станции. Метельные стервы кружились во мраке, лизали,
слизывали керосиновые светы. Забоцали винтовками, в вагоны влезли русс-
кие солдаты. Американец вышел на минуту, попал ногою в человеческий по-
мет, на шпалах, и никак не мог растолковать, волнуясь, проводнику, чтоб
ему продезинфецировали башмаки. Задубасили поленом в стену, проорали,
что поезд не пойдет до завтра, осадили на запасный путь, снова завопили,
побежали мешечники с мешками, баба кричала: - "Дунька, Дунька, гуртуйси
здеся", - у пассажиров тихо спрашивали: - "Спирту не продаешь ли?" - Ме-
тель казалась несуразной, снег шел сырой, на запасном, в тупике, когда
толпа мешечников умчалась с воем, - стало слышно, как воет ветер, гудит
в колесах, в тендере, как шарит сиротливо снег по стенам, у окон, шара-
хаясь и замирая. Американцы говорили о заносах в прериях. Приходившие
стряхали мокрый снег. В вагонах стало холодно и сыро, новый примешался -
над всей Россией веющий - запах аммиака, тримитиламина, пота. Был позд-
ний час, за полночь никто не понимал, ложиться спать иль нет? -
- И - тогда - пришли и сказали, что - в театре культ-просвета комсо-
мола - митинг, предложили сходить. - Вот и все. - Во мраке - первый -
русский - сразу покатился под колеса, сорвавшись с кучи снега, сваленной
на шпалы, встал и сматершинил добродушно. Пошли в метель. У водокачки
промочили ноги и слушали, как мирно льет вода из рукава, забытая быть
завернутой. Не один, не два, а многие понесли на башмаках удушливые за-
пахи. Англичанин освещал себе путь электрическим фонариком. В вокзале на
полу в повалку, мужчины, женщины и дети, лежали пассажиры. Был уже час
за полночь. Когда спросили, где комсомол, - рукой махнули в темноту,
сказали: - "Вон тама. - Нешь не знаешь?" - Долго искали, путаясь в шпа-
лах, поленницах и мраке. В поленницах наткнулись на двоих, они сопели,
англичанин осветил, - в поленнице совокуплялись солдат и баба, стоя.
Барак (у входа у барака была лужа, и каждый попадал в нее во мраке)
был сбит из фанеры, подпирался из-нутри столбами. В бараке был, в сущ-
ности, мрак. Плечо в плечо, в безмолвии, толпились люди. На сцене, на
столе, коптила трех-линейная лампенка, - под стрешни в фанерном потолке
врывался ветер, и свет у лампы вздрагивал. На заднем плане на сцене ви-
сел красный шелковый плакат: - "Да здравствует Великая Рабочая и
Крестьянская Русская революция". У лампы за столом сидели мужики в шине-
лях и овчинных куртках. Театр из фанеры во мраке походил на пещеру. Го-
ворил мужик в шинели, - не важно, что он говорил.
- Товарищи! Потому как вы приехали из Америки, этот митинг мы собра-
ли, чтоб ознакомить вас, приехавших из Америки, где, сказывают, у каждо-
го рабочего по автомобилю, а у крестьянина - по трактору. У нас, товари-
щи, скажу прямо, ничего этого нету. У нас, товарищи, кто имеить пуд кар-
тошки про запас, - спокойный человек. Для вас не секрет, товарищи, что
на Поволжьи люди друг друга едять. У нас колосональная разруха. - Н-но,
- товарищи, - нам это не страшно, потому что у нас наша власть, мы сами
себе хозяева. И нам известно, почему вы приехали из Америки, хоть у нас
свиного сала и нет, не то - чтобы кататься на автомобилях. У нас теперь
власть трудовых советов, а для заграницы у нас припасен Третий Интерна-
ционал. Мы всех, товарищи, зовем итти с нами и работать, - нно, - това-
рищи, - врагов наших мы беспощадно расстреливаем. - Вот, товарищи, какие
газы и промблемы стоять перед нами.
Что-то такое, так, гораздо длиннее, говорил солдат. Люди, плечо в
плечо, стояли безмолвно. К солдатским словам примешивался вой ветра.
Лампенка чадила, но глаз привык ко мраку, и лица кругом были строги. Те-
атр был похож на пещеру. Солдат кончил. Вот и все. За ним вышел говорить
старик иммигрант.
- Дорогие товарищи, я не уполномочен говорить от лица всех. Я девят-
надцать лет прожил в Америке, - не кончил, зарыдал, - выкрикнул: - Рос-
сия. - Его посадили к столу, плечи его дергались.
Двое - англичанин и русский филолог - вышли из театра - клуба комсо-
мола, во мрак, в метель. Англичанин машинально пробрел по луже. - Да,
иная Россия, иной мир. Англичанин поднял воротник пальто.
- Вас поразил митинг? - спросил англичанин.
- Нет. Что же - это советские будни, - ответил филолог.
Поезд стоял в тупике; - поезд впер в Россию. Вот и все.
Вот и все.
Впрочем - вот, чтоб закончить главу, как вступление: -
- о неметельной метели.
5. О неметельной метели.
Я не знаю, как это зовется в народе. Это было в детстве, в России, в
Можае. Это был, должно быть, сентябрь, начало октября. Я сидел на окне.
Напротив был дом - купеческий, серый, дом Шишкиных, направо площадь, за
нею собор, где ночевал Наполеон. Против дома Шишкиных, на углу стоял фо-
нарь, на который в пожарном депо отпускалось конопляное масло, но кото-
рый никогда не светил. Ветер был такой, что у нас повалился забор, у
Шишкиных оторвало ставню и сорвало железо с крыши, фонарь качался: - ве-
тер был виден, он был серый, - он врывался, вырывался из-за угла, несс
собой серые облака, серый воздух, бумажонки, разбитое решето, ветер гре-
мел калитками, кольцами, ставнями - сразу всеми со всего переулка. Была
гололедица, земля была вся в серой корке льда. Одежда на людях металась,
рвалась, взлетала над головами, - люди шли, растопырив все конечности, -
и у фонаря люди, сшибаемые ветром, - все до одного, - бесполезно стре-
мясь ухватиться за столб, выкидывая ногами крендели, летели вслед за ре-
шетом. Мой папа, доктор, пошел в земскую управу, на углу он вскинул но-
гой, рукой хотел было схватиться за столб, - и еще раз вскинул ногой,
сел на землю и дальше пополз на четверинках, головою к ветру: ветер был
виден. Мальчишки, - Васька Шишкин, Колька Цвелев, - и тут нашлись: они
на животах выползли в ветер, и ветер их тащил по ледяной корке. - Была
гололедица, был страшный ветер, как Горыныч, - и все было серо, отливаю-
щее сталью: земля, небо, ветер, дома, воздух, фонарь. И ветер - кроме
того - был еще вольным. - Мама не пустила меня в тот день на улицу, мама
читала мне Тараса Бульбу. Тогда, должно быть, сочинились стихи, оставши-
еся у меня от древнего моего детства:
"- Ветер дует за окнами
Небо полно тучь.
Сидим с мамой на диване.
- "Ханша, ты меня не мучь". -
- Ханша - это собака. -
---------------
1. С вышгорода - с Домберга, где старый замок, из окон Провинциально-
го музея и из окон Польского посольства, виден весь город и совершенно
ясны те века, когда здесь были крестоносцы и здесь торговали ганзейские
купцы. Из серого камня под откосом идет стена, она вбита в отвес холма:
Калеево, народный эпос, знает, что эта гора снесена по горсти - пращура-
ми - рыцарями. Стена из серого камня упирается в серую башню, и башня
как женская панталонина зубцами прошивки кверху. Домберг высок, гнездо
правителей. На ратуше - на кирках бьют часы полдень, башня кирок и рату-
ши, готика, как застывшая музыка, идут к небу. Там, за городом, во мгле
- свинцовое море, древняя Балтика, и небо, седое как Балтика. -
- Этой ночью палили из пушек с батареи в бухте у маяка, ибо советский
ледокол "Ленин" поднял якоря и пошел без таможенного осмотра - в море, в
ночь: без таможенного осмотра, и пушки палили перед его носом - в учеб-
ной стрельбе, как сказано было в ночи, пользуясь ночным часом, когда не
ожидалось кораблей. В посольстве говорили о контрабандистах, рассказыва-
ли, что в море, в Балтийском море, бесследно погибло пять кораблей, один
эстонский, два финских и два шведских, были улики пиратства, подозрева-
ли, что пиратствуют российские моряки, Кронштадт, - и тогда же шептали о
восстании корелов против России. -
- С вышгорода видны были снежные поля. В башне, как женская пантало-
нина, поэты, писатели и художники устраивали свой клуб, с именем древне-
го клича - Тарапита. В башне до поэтов жили совы. По стене шли еще баш-
ни, две рядом назывались - Тонкий Фауст и Толстая Маргарита: Толстую
Маргариту, где была русская тюрьма, разгромили в 1917 году белою ночью,
в мае. - В старом городе извозцы ездили с бубенцами, ибо переулки были
так узки, что два извозчика не раз'ехались бы. Каждый закоулок должно
было бы снести в театр, чтоб играть Эрика XIV, и Бокаччио мог бы укра-
шать Декамерон стилями этих переулков. На острокрышых домах под черепи-
цею еще хранились годы их возникновения: 1377, 1401, и двери во всех
трех - кононных этажах открывались прямо на улицу, - а на доме клуба
черноголовых, древней купеческой гильдии, до сих пор из-под-угла крыши
торчало бревно с блоком, ибо раньше не было лестниц и во все три этажа
поднимались с улицы по блоку на под'емной площадке, площадку на ночь ос-
тавляли под крышей и жили так: в нижнем этаже лавка и пивные бочки, в
среднем - спальня и жена с детьми, в верхнем - склад товаров. - В пол-
день на кирках били колокола, из Домберга, из окон было видно, как по-
мутнела Балтика и небо и как идет метель на город. - Нет, не Россия. -
- В Толстой Маргарите была русская тюрьма. Россия правила здесь двес-
ти лет, - здесь, в древней русской Колывани. - Русский октябрь хряпнул
по наковальне 917 года: - Великая Россия Великой Революцией метнула в те
годы, теми годами, искрами из-под наковальни, - Эстией, Латвией, Литвой,
- и Эстии, Латвии, Литве, в снегах, в морозах - суденышком всеми покину-
тым, поплыть в историю, партизанствуя, отбиваясь друг от друга, от Рос-
сии, как от немцев, в волчьей мировой драке и русской смуте, возлюбить,
как Бельгия, себя, свои болота и леса. - Россия метнула Эстией, Литвой,
Латвией, Монархией, - императорской культурой, - русской обществен-
ностью, - оставив себе советы, метели, распопье, сектантство и муть са-
могонки, - а здесь в древне-русской Колывани: -
- тор-го-вали ви-ном, маслом, мясом, сардинками, всем, хе-хе-хе, в
национальном государстве, - совсем как десять лет назад в России. Исто-
рик, - размысли. Поэты кликнули клич - Тарапита.
Культура - финско-нормандская. Средневековье смешалось с сегодня.
Здесь запоют еще Калевичи. Здесь есть рыцари-партизаны, которых чтут,
которые своею кровью защищали свое отечество от немцев, от большевиков,
от смуты. Здесь в башне Тарапита поэты, писатели и художники, рыцари в
рыцарском зале - бокалом вина, бочкой пива величали на родном своем язы-
ке, встречая русского бежавшего от родины, писателя: они на родном своем
языке говорили о своей нации, о своей борьбе за свой национальный быт и
за демократию, - переводчик переводил, - русский писатель ответил
по-русски, и его речь перевели, - тогда пили бокалы и кубки:
и все вместе потом стали русские петь студенческую песню о том, как
"умрешь, похоронят" - -
- здесь женщины, чтобы помолодеть, мажут лицо какою-то змеиною едкою
