И раз так, и два. Скажет вот такое, что у Герасима все печенки
вздрогнут, и весь он, как струна станет. А Лунев только посмеивается в
гладкую шелковую бороду.
А Боков за дверь, он Ниночке:
- Ну, знаете, убили вы бобра.
Глаза сделает Ниночка большие, а сама ведь знает, куда тянет адвокат.
Бокова-то. Обезумел он от вас. "Целовал бы ее, говорит, целовал, да
на руках бы понес".
Ниночка - колокольчиком...
Как никого в кабинете, так и надо ей непременно отнести бумаги Боко-
ву.
- Подпишите.
И одну за другой выкладывает. Низко нагнется, плечом заденет Га-
раськино плечо, волосами его ухо щекочет. Боков покраснеет, запыхтит,
пот бисером на кончике носа выступит, ноздри, как меха. Вот бы, вот так
и проглотил бы Ниночку со всеми ее бумагами... А та смотрит ему в глаза
пристально, будто зовет, смеется глухо, в нос...
Кружилась голова у Бокова, а вот нет, смущается чем-то.
Лунев, конечно, все прознал. Ходит, улыбается, говорит:
- Не робейте.
Раз Ниночка с бумагами.
А Боков про себя:
- Э, была не была!..
Она к нему - плечо в плечо, волосы к щеке - самые, самые кончики, два
волосика, три...
Боков как клещами ее охватил, будто в озеро вниз головою кинулся,
красноватые большие руки на черном платье резкими пятнами...
- Ах, что вы, что вы, - встрепенулась Ниночка, - не надо...
- Все отдам. Все! Моя!..
И два дня после этого посетителям один ответ:
- Председатель болен...
- А секретарь?
- Тоже болен...
А когда посетители уходили, все хихикали, все, во всем плигинском до-
ме.
* * *
Через три дня Боков и Ниночка при-ни-ма-ли. У Ниночки под глазами ши-
рокие - в палец - синие круги, она зябко куталась в шубку, позевывала
устало, и локоны над висками, всегда завитые задорным штопором, теперь
развились и висели печально, как паруса без ветра.
Боков тоже смотрел устало, со всем соглашался:
- А ну, хорошо, пусть будет так.
И никому в этот день не отказал в просьбе.
Лунев пришел к нему, улыбаясь, кланялся и говорил:
- Поздравляю, поздравляю, поздравляю.
И Ниночку поздравлял.
- Теперь бы свадебку гражданскую сыграть. Да поторжественней.
И долго говорил что-то Бокову и все на ухо, с улыбочкой. А Боков
только головой качал.
После он побывал в других комнатах, шептал что-то своим приятелям (у
него уже много их было) и во всем плигинском доме смеялись в этот день
этаким мелким ехидным смешком.
В этот день Ниночка, перед вечером, в автомобиле ездила вместе с Бо-
ковым домой - в старый дом дворян Белоклюцких. Дом теперь был пустой, и
жила в нем только нянька. Боков - храбрый, буйный Боков - немного оро-
бел, когда проходил за Ниночкой по гулким пустым комнатам, со стен кото-
рых на него смотрели старые портреты крашеных офицеров. А Ниночка щебе-
тала:
- Вот здесь я родилась. А это моя комната. Правда, хорошо? Смотри,
какая яблоня под окном. Это папа посадил в день моего рождения. Видишь,
она уже старенькая. А я? Я тоже старенькая? (И, смеясь, вздохнула)... А
это моя няня. Няня, нянечка, как я люблю тебя. Это кто? А это мой муж.
Герасим Максимович Боков, он все может сделать, что захочет. Венчались?
Нам нельзя венчаться. Теперь закон не позволяет. У нас брак другой -
свадьбу мы справим на этой недели. Приходи, нянечка, я тебе материи на
платье подарю. Правда, ведь, Гаря, мы подарим няне материи на платье?
Ну, да, няня, он самый главный. Его знают самые, самые главные люди во
всем нашем царстве.
А Боков бирюком оглядывался по сторонам и сесть не решался, смущался
под пристальным взглядом старухи.
Спустя неделю в городе было событие: свадьба Бокова.
Хлопот было Ниночке - горы. Этого пригласи, с тем сговорись...
- Да помоги же мне, Гаря. Ах, какой ты, право, тюлень.
Боков открывал полусонные глаза.
- Ну, чего тебе, ну?
- Похлопочи, чтоб угощение было настоящее. Все я да я. А ты-то что
же? Скажи, чтоб кур и гусей доставили из упродкома. Вот подпиши.
- Это что?
- Ах, пожалуйста, не рассуждай. Некогда мне...
Боков подписал.
И вот к вечеру же на плигинский двор приехали пять телег с гигантски-
ми клетками, теми самыми, с которыми агенты упродкома ездили по уезду и
собирали налог птицей.
А из клеток шум: гуси кричат, утки крякают. Базар птичий.
Ниночке еще больше хлопот...
- Гаря, подпиши.
- Что это?
- Пожалуйста, не рассуждай.
* * *
Старый плигинский дом был полон гостей в день свадьбы. Люди в курт-
ках, гимнастерках, рубахах, фрэнчах, ситцевых платьях, с испитыми серыми
лицами, на которых жизнь успела написать длинную повесть, - они толклись
по всем комнатам.
"Совдеп" к этому дню уже был перенесен в другой дом, и здесь во всю
ширь каталась Ниночка.
- Здесь спальня, здесь мой будуар, здесь моя приемная, здесь Гарина
приемная, здесь Гарин кабинет...
Боков орал оглушительно: "пей!", обнимался со всеми и, спьянившись,
потребовал гармонию, саратовскую, с колокольцами - и сам плясал под нее
в присядку.
И снова орал:
- Контр-революция? Всех к стене! У меня вот они где, во!..
Он сжимал и разжимал кулак, стучал по столу, по стенам... А гости
посмеивались, пили, славили в глаза Бокова и Ниночку, кричали ура, и
"любимую" Бокова "Из-за острова на стрежень". Лунев распоряжался. В чер-
ном сюртуке, с красным цветком на груди, он носился по комнатам, угощал
всех, называя себя отцом посаженным, и тенорком подтягивал нестройному
пьяному хору. И за полночь далеко шумел пир.
Автомобили рыкали, светили глазасто, их рык в тихом городе слышался
далеко - из края в край.
А город притаился - злой, как побитый зверь, - на улицу смотрели че-
рез щели чьи-то злые замечающие глаза.
- Советские гуляки, чтоб им...
Сам Боков пьяный, угрюмый, - ездил передом, в открытом автомобиле, и
пьяненькая Ниночка за ним. Он слушал, как гости поют - радовался и гор-
дился. И орал шофферу оглушительно:
- Лева, держи...
* * *
Веселым валом повалила Гараськина жизнь. Пестрая птица-щебетунья ле-
тает вокруг дубка, и дубку весело.
- Я тебя, Гаря, обожаю.
А Гараська обе руки протянет к птице - обнять или щипнуть, когда как.
Э, да что там говорить. Все пошло, как в старинной русской песенке:
Много было попито, поедено,
Много было соболей поглажено.
Лунев окончательно стал в доме своим; как же, сват же. Все перегова-
ривался с Ниночкой, тайно, наедине, показывал ей какие-то бумаги, внушал
ей своим воркующим баском:
- Муж, конечно, голова, но жена - шея, и может повернуть эту голову,
куда хочешь. Вы, Нина Федоровна, все, вы все можете. Дайте ему вот это
подписать.
Ниночка давала. Боков хмурил лоб, читал важно и при этом шевелил гу-
бами.
- Это на счет чего же?
- А ты подписывай, пожалуйста.
И Гараська ставил внизу каракульки. А через день, через два, глядишь,
у Ниночки новая брошь, новый кулон или новое платье.
Лунев ходит этакий таинственный, довольный, хитренько улыбается, бе-
лыми пухлыми пальцами расчесывает шелковую бороду.
И всем хорошо. В городе теперь знали, куда надо итти со своей доку-
кой: к адвокату Луневу. А это главное - знать, куда пойти...
В городе же докуки росли. Все новые, одна острее другой. И злые раз-
говоры пошли про Ниночку. Но не знала она про них.
Так-то вот.
Впрочем, и у ней была порой печаль - размолвки с Боковым. Чаще это
бывало в дни похмельные.
- Гаря, вот Лунин говорит... надо ему устроить. Ты его слушайся, он
образованный.
- Знаем мы этих образованных. К стенке их. Только контр-революцию они
разводят.
- Ну, с тобой не сговоришь.
- А ты не говори. Чего ты, баба, понимаешь? Выпьем лучше.
- Ах, как ты выражаешься... "Баба"... Пожалуйста, я тебе не баба.
Привык там с бабами возиться, и думает, что все бабы.
- Аль ты по другому устроена? Гляжу вот я, гляжу на тебя кажний день,
ну, никакой отлички. Все у тебя, как у других баб сделано.
- Фу-фу-фу, какой ты грубый. Я и говорить с тобой не хочу.
И хлоп дверью. В будуар к себе... А Гараська:
- Хо-хо-хо...
Выпьет, посидит, еще выпьет и пойдет мириться.
Веселым валом, веселым валом валит Гараськина жизнь в плигинском до-
ме.
* * *
Раз вечером на лодках поехали кататься. На передней - большой,
восьмивесельной, реквизированной у купца Огольцова - сидел сам Боков с
Ниночкой Белоклюцкой, пьяный, клюквенно красный. Нина приказала принести
ковер, и улеглась на нем, довольная, как победительница. На других лод-
ках ехали приятели Бокова.
Поднялись до цементного завода, выехали на середину и, бросив весла,
поплыли по течению, мимо города. Пили, пели, орали. Самогон на этот раз
попался плохой, кого-то стошнило.
- Товарищи, дуй мою любимую! - заорал Боков.
И все нестройно запели "Из-за острова на стрежень".
Боков сидел на ковре, опустив голову, потряхивая ею, и в такт песни
постукивал ногой.
Нина обхватила его шею белой рукой, и тоже пела, немного пьяненькая.
Волга. Волга, мать родная...
Боков поднял голову и тупо посмотрел кругом - на товарищей, оравших
песню, на пьяненькую Нину, на дальние берега, и вдруг поднялся -
большой, чернявый, вытянул руки в стороны, взмахнул и заорал громче
всех, прадедовским оглушительным голосом:
Мощным взмахом поднимает
Он красавицу-княжну...
Он наклонился к Нине, схватил ее под руки и приподнял. Та испуганно
глянула ему в глаза и... сразу поняла все. Как змея, она вывернулась и
упала на дно лодки, возле скамьи. Боков схватил ее поперек туловища и
попытался поднять. А сам орал:
И далеко прочь бросает...
Нина вцепилась как гвоздь в лавку, обвила руками и завизжала:
- Карау-ул!..
Песня здесь, на боковской лодке, сразу оборвалась. Орал только сам
Боков. И на других лодках орали:
В набежавшую волну.
- Караул!.. Спасите!.. - визжала Ниночка.
Боков рвал на ней платье, подвинул к борту, но Нина теперь вся белая
на солнышке, голенькая, держалась за скамью крепко. Лодка качалась, го-
товая перевернуться.
- Боков! Гараська! Что ты делаешь? - закричали испуганные голоса.
- Боков, брось!
- Ха-ха-хо-хо...
- Товарищ Боков, бросьте!
- Караул!.. Родимые, спасите!
- Утоплю!..
Кто-то навалился на Бокова, пытался удержать его. Началась борьба.
Боков схватил Нину за косу.
- Пусти. Прочь!..
- Боков, опомнись!..
- Прочь!
Раздался выстрел.
- Карау-ул!..
Лодки сгрудились. Кто-то ударил Бокова веслом по шее. Ниночка в ра-
зорванной рубашечке, в кружевных панталончиках и черных шелковых чулках
начала прыгать из лодки в лодку. У ней на голой груди поблескивал золо-
той медальон, а пониже под грудью и на животе краснела свежая царапина.
Боков прыгнул за ней.
- Бейте ее, суку. Топите!.. А-а-а...
Ниночка визжала, вся обезумевшая.
- Боков, брось. Чорт, брось!.. Что ты? Очумел?!
- Убью!..
Догадались оттолкнуть лодку, в которую прыгнула Ниночка. Боков прыг-
нул и упал в воду. Его выволокли на большую "атаманскую" лодку, мокрого,
ругающегося. Ниночка уже ехала поспешно к городу, на маленькой лодке.
- Стой, куда? - орал Боков. - Убью!
Он хотел стрелять из револьвера, ему не дали.
- Всех к стенке!.. Я вам покажу. Прочь! А ты... нынче же тебя уду-
шу... - грозил он вслед уплывающей лодке.
- Вы... Греби за ней. Греби!.. Ну... А-а, та-ак!..
* * *
А кто-то считал грехи Бокова. День за днем так вот и вел бухгалтерс-
кие записи.
- Реквизировал в свою пользу. Убил. Пьянствовал. Дрался...
А кто-то считал его грехи, считал. Считал и Ниночкины грехи. Где-то
далеко, в столицах, в советах, думали, почему мужики бунтуют. Крестьянс-
кая власть, а мужики: "долой эту власть".
И вот додумались, и подул новый ветер.
Однажды вечером прибежал к Бокову взволнованный Любович. Согнулся,
