нем головами.
Да кто же знает, откуда они?
А приедут приказные, - Ванька без шапки им навстречу выйдет, умильный
да нагибистый, в три погибели гнется:
- Милости просим, гости дорогие, пейте - кушайте.
Сам угодливый, - глаза постель мягкую стелят.
И пили приказные, и ели, и серебро у Ваньки брали, уже не справляясь,
награбил он его или честным путем добыл.
И все сходило Бокову с рук.
До старости Боков дожил - черная длинная борода белыми нитями засе-
ребрилась, погнулся он, ссыхаться стал, уже не пил с гостями - го-
лытьбой, не пел старых разбойных песен - чаще молился перед черной ста-
рой иконой новгородского письма, перед ликом святителя Николая, который
чем-то, как-то напоминал самого Ваньку...
А на смену Ваньке шли молодые Боковы: Петька, Микишка, да Степка.
Такие же дубы, как тятяша, отцову тяжелую кубышку разделили они
по-братски...
А злая слава и тогда Боковых не оставляла.
- Боков? Который же это Боков? Ванька?
- Да нет же. Ванька помер. Теперь сынки его народ глушат...
Ездили Микиша со Степкой долго по Волге; слух ходил, богатели. А по-
том осели где-то в больших городах - не то в Казани, не то в Нижнем, то-
же народ грабить да глушить, только по-новому, по-купецкому.
А в старом отцовском "Разувае" остался один Петька.
Вокруг "Разувая", тоже на яру, келий понастроил, баб завел (бурлакам
да купцам для утешенья), растолстел, как сазан в озере, умильный такой,
ласковый.
Лишь изредка он соскакивал с зарубки: напивался вдрызг, и оглуши-
тельно, по-отцовски, пел старые разбойные песни, что слышал в детстве.
* * *
Время же волжской водой - без останову. Глядь-поглядь, вокруг "Разу-
вая" избы начали строиться, пришлый люд попер сюда: место удобное для
селитьбы нашел, лес повырубил.
И выросло село: Ма-лы-ков-ка. С церковью, с улицами. И первый богатей
в Малыковке был Петруха Боков.
И не только деньгами богат был, и детьми: семь сыновей у него было...
Все такие же богатыри, как тятяша их или покойный дедушка: в плечах -
косая сажень с четвертью, чернобородые, с выразительными глазами - слов-
но святые со старых икон новгородского письма...
Торговали, хапали, со всех сторон грабили - о боковских богатствах
заговорили по всему Поволжью от Казани до Астрахани.
Крупным щукам стало тесно в озере: стало тесно братьям Боковым в ма-
ленькой Малыковке - пошли одни вверх по Волге жить в Самару да в Казань,
а другие вниз - в Царицын с Астраханью. Остался в Малыковке меньшой брат
Михайло, женился на богатой кулугурке, сам в кулугуры перешел - бога-
чеством загремел пуще прежнего.
Да вот незадача:
Забунтовала голытьба - Пугач пошел по Волге, всем волю обещал.
Воля?! Не был бы Михайло Боков русским человеком, ежели бы слово это
не взяло его голой рукой за сердце за самое... Услышал он про волю, буд-
то бес ему в ребро: потянул за Пугача. Даром, что богач был, в кисете
золота пуд.
- Братцы! Поддержим! Бей приказных!
Пугач в Сызрани еще, а Малыковка уже вся на ногах, - вспомнила ста-
ринку вольную, когда отцы-то и деды по Волге плавали, грабили да гуляли
- кровь закипела - пошли за Михайлой Боковым...
В Малыковке слободской управитель был, с приказными. Всех их повязали
бунтари, заперли в избу приказную, и живьем сожгли. Михайло Боков глав-
ный зачинщик был. С тестем со своим с кулугуром Сапожниковым. То-то по-
том попили, попировали, когда от приказных избавились!..
Но года не прошло - в зимнее утро на малыковской площади, у Предте-
ченской церкви, заиграли солдатские трубы. А по улицам ходили солдаты в
зеленых мундирах, с косицами, сгоняли народ на площадь.
На площади крутился на лошади молодой офицерик Гавриил Романович Дер-
жавин*1.
Собрались малыковцы, Державин к ним:
- Кто зачинщик?
Молчит толпа.
- Кто зачинщик, вас спрашиваю? Всех перестреляю, если не скажете.
Солдаты с косицами взяли ружья на руку. Толпа на колени. И выдала Ми-
хайлу Бокова.
- Вот кто зачинщик... А еще Сапожников... Да кривой портной; да Тимо-
фей Андронов - они подбивали бунтовать.
Решительный был молодой поручик Гавриил Романович Державин.
- Повесить их!..
Подхватили солдаты с косицами Михайлу Бокова, повели на окраину Малы-
ковки, и там на кладбищенских воротах повесили. А с ним - его тестя Са-
пожникова, Тимошку Андронова и кривого булгу - портного...
Зеленые солдаты с косицами разграбили до тла боковский дом, жену Бо-
кова прочь выгнали с малым сынишкой, а дом сожгли... _______________
*1 Факт исторический. Г. Р. Державин - знаменитый поэт.
Была зима, лютый мороз. Во весь голос вопила Бочиха - и мужа жалко, а
еще больше - дома жалко, житья привольного жалко...
Много лет спустя, на том месте, где было первое кладбище села Малы-
ковки и где, на воротах, по приказу поручика Державина, был повешен Бо-
ков и Сапожников с товарищами, родной брат Сапожникова построил храм во
имя Покрова Пресвятой Богородицы.
И когда покровский колокол созывает теперь людей на молитву, он чуть
плачет. И знают все, почему плачет колокол. Знают: на крови стоит цер-
ковь Божия, Покрова Пресвятой Богородицы.
* * *
А время неуемно растит одних, старит других.
Лет через двадцать пять на берегу Волги появился молодой мужик - бур-
лак, грузчик - с черной бородой, выразительными глазами, горластый.
Крикнет:
- Гей-ей-ей... Двигайся!..
Аж в ушах запищит... И мужики смачно засмеются, заругаются...
- Кто?
- Боков.
- А, это тот, у которого отца?..
- Тот самый.
Оборотистый, крепкий мужик вышел. Побурлачил лет с десяток - свою
прорезь завел, сам в дело пошел...
Да нет уж. Проклятая казнь, проклятие привела к дому - не оправился
Боков. Так захудал, запил. Вот-вот соберет добро - и - р-раз! - пропьет-
ся до штанов.
А годам к сорока, когда у него ребятишек куча была, за что-то посади-
ли его в тюрьму, там он и сгиб.
Но зацепка боковская в жизни была: дети.
Выходили такими же мужиками крепкими, в плечах - косая сажень с чет-
вертью, чернобородые, глаза ястребиные, круглые. И пили здорово. И голо-
сино несли по наследству. И буйны были в пьяном виде.
Малыковка росла, росла, росла - и в целый город выросла - Белый Яр.
Там, где было мшистое болото, улицы теперь прошли - Караванная, Моховая,
Приютинская.
Народ крепкий в городе засел - бородатые мужики старообрядцы, настро-
или молелен на укромных местах по Малыковке, скитов по Иргизу, что про-
тив города в Волгу впадает, стал город пристанью волжским староверам и
сектантам.
Новиковцы, спасовцы, перекрещеванцы, духоносцы, лазаревцы, сопуны,
прыгуны, сионцы, дырники, дунькиной веры, австрийского согласу, левя-
ки... Как рыбы в Волге.
Занимались сплавом леса, мукой торговали, кожами, обдирали мужиков
саратовских и заволжских, строили мельницы, заводы, дороги, раздвигали
город и в ширь и в глубь, несли культуру в глухой разбойничий край, а
между делом, особенно по зимам, в трактирах и на базаре, толковали о Бо-
ге, о крестном знамении, о том, на какое плечо надо сперва крест нести:
на правое или на левое - спорили, - и в спорах порой дрались свирепо, по
ушкуйнически, вцеплялись друг другу в бороды, - ибо считали такую драку
делом святым: побить еретика - сто грехов простится. Ведь святитель Ни-
колай, угодничек Божий, самый любимый, самый наш, самый русский, он же
дрался с еретиками, бил их своими кулаками святыми по окаянным еретичес-
ким шеям.
А в праздники по зимам - с Николы зимнего - у кузниц во Львовской ро-
ще собирались мужики и ребята со всего города и устраивали драки стена
на стену. И здесь-то на воле гуляла старая разбойная кровь.
Бились до полусмерти, ломали ребра и груди, сворачивали скулы, выби-
вали глаза. Безумели в драках.
И на побоище, как на праздник, с'езжались именитые купцы посмотреть,
на санях. Поднявшись на облучек, смотрели через головы толпы в самую гу-
щу. И случалось - сами ввязывались. Когда темнело, приходил странный бо-
ец - широкобородый, в большой шапке, привязанной шарфом, чтобы в драке
она не спала с головы, в рукавицах, в полушубке. И все знали, что это
пришел драться отец Никита - поп из старого собора, - большой любитель
драк...
А еще приходил молодой мужик - чернявый, с выразительными глазами,
высокого роста, в плечах - косая сажень с четвертью.
Он молча становился в самую середину той стены, в которой бились куз-
нецы, и бросался на "квартальских".
И смутный гул пробегал по толпе:
- Боков пришел, Боков. Держись!
"Квартальские" бросались на Бокова гурьбой, а он чикрыжил их кулака-
ми, словно гирями, - щепки летели.
И, разгорячившись, вдруг орал оглушительно, как ушкуйник:
- Держи!.. Бей!..
Враг бежал за овраг.
- Ай, да Боков. Вот это богатырь. Вот это боец.
- Подождите, мы вашему Бокову намнем бока.
- Что же сейчас-то не намяли?
- Го-го-га-га...
- Боков, вот тебе трешница на водку... Милый ты человек... Иди ко мне
в кучера.
И Злобин - богатей, заводчик - обнимал Бокова при всей толпе, целовал
его, растроганный.
И все стояли улыбаючись, довольные...
На другой день разговоров по городу - горы.
Так не переводилась в городе слава боковского рода, буйного, по-
вольного, и так докатилась она до дней наших...
* * *
Гром, рев звериный, свист.
Скоро, скоро нас забреют.
Скоро, скоро заберут.
Гармоника саратовская - визгливая, с колокольцами, - растягивается на
целый аршин, взвизгивает, - в ухо будто шилом острым.
Ти-ли мони, ти-ли-мони, ти-ли-мони та-а-а...
А певцы - в полпьянку, - идут середкой улицы, вдоль грязной дороги,
молодцы, как на подбор, картузы на затылках, в теплых пиджаках, в высо-
ких сапогах. Форсяки. И поют неистово, каждый старается перекрикнуть
каждого, перепеть. Глаза - круглые, ястребиные, хищные, а рты, как за-
падки.
Шинель серую наденут
И в казарму поведут.
Бабы, девки, ребятишки - мухами к окнам, смотрят жадно на грязную
осеннюю улицу, на поющую толпу, провожают ее долгим взглядом. Прошли
уже, а в окна все бьет дикая песня.
- Некрутье гуляет, волюшку пропивает.
- Никак, и Гараська Боков с ними?
- А как же? Он тоже в этом годе лобовой.
- Слава тебе, Царица Небесная, хоть бы убрали его от нас.
- Уберут. Здоровый он, ровно бык. И задеристый. Таким в солдатах са-
мое место.
- Житья от него не стало.
- Вот теперь-то делов накрутит.
- Да-а, уж теперь держись. Набедокурит.
- Придется мужикам ночи не спать. А то, матушки, и окна выбьют и во-
рота унесут...
- Вот братец Пашка-то тоже такой был, когда молодой-то. И-и, беда.
- Ну, этот еще хлеще брата.
И начали бабы Гараську Бокова по косточкам разбирать. И шалыган-то
он, и непочетчик, и разбойник.
- Кто у Петуховых-то забор поперек дороги ночью поставил? Он. Кто
трубы у Свистуновых с крыши снял? Он. Кому же больше? Самый отпетый.
- Дай, Господи, чтоб не забраковали...
- Не забракуют.
А Гарасько - ему что? - он передом в толпе, орет во все горло, оглу-
шительно:
Мы по улице пройдем,
Рамы хлещем, стекла бьем,
Рамы хлещем, стекла бьем,
На ворота деготь льем.
Гармоника саратовская, с колокольцами:
Ти-ли-мони, ти-ли-мони, ти-ли-мони-та-а-а...
Идет Гараська дубком, не гнется. В плечах косая сажень. Боковы все -
широкая кость.
Гармонист Егорка рядом, русый вихорь из-под картуза - рогом, Ванька
Лукин, Петька Грязнов, Санька Мокшанов.
- Молодяк. Двадцать первый повалил. Самые в соку... Некрутье - отпеты
головы.
А некрутье на перекрестке. Четыре квартала крестом отсюда.
- Ну, ребя, прощайся, - командует Боков.
И все двенадцать комом сжались, бок к боку.
- Дев-ки-и-и!.. Про-щай-те-е...
А дальше такое слово, что ай да ну.
Это называется: некрутье с девками прощается. С подружками, с лапуш-
