Кузя замолчал. Некульев тоже молчал. Ехали шагом в кромешном мраке.
Изредка горели на земле ивановские червячки.
- А то вот еще, кстати сказать, жил в одном селе мужик, очень умный,
хозяйственный мужик, звали, скажем, Илья Иванович, - начал не спеша и
напевно Кузя. - А у него была жена красавица, молодуха, и жена мужу вер-
ная, звать - Аннушка. А село было большое и в ем, заметьте, три церкви
разным богам... И вот пошла Аннушка к обедне, а кстати сказать, в каждой
церкви обедни начинались в разное время. Идет Аннушка, а навстречу ей
поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка", - а потом в сторонку: - "Так и
так, Аннушка, как бы нам встретиться вечерком, на зорьке?" - "Чтой-то
вы, батюшка?" - ему Аннушка, да шасть от него, прямо в другую церкву. А
навстречу ей другой поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка!" - и опять в
сторону: - "Так и так Аннушка, не антиресуешся ли ты со мной переноче-
вать?"
- Ты это про что говоришь-то? - спросил недоуменно Некульев.
- А это я сказку рассказываю, - очень все любят, как я рассказываю. -
-
- - И еще был бодрый солнечный день, - день, который благостным солн-
цем вышел из сырого мрака степной грозовой ночи, когда до одури пахло -
и лесною, и земною, - благодатью. Легкие бухнули, как рубка от воды, -
хорошо пахнет, когда неклены топятся солнцем. Оторопелый белый дом ящер-
ками и осколками стекол грелся на солнце, и с виноградника на террасе,
едва лишь коснуться его, зрелые падали капли дождя. Волга над обрывом
плавила солнце, нельзя было смотреть. Если вставить рамы, привинтить
дверные ручки, вмазать отдушники и дверцы к печам, застлать растащенный
паркет новым полом, - дом будет попрежнему исправен, все пустяки! - И из
дальних комнат, глухо отчеканивая потолочным эхо шаги, в комнату, где на
наружной двери была вывеска - "контора", - вышел бодрый человек в синей
косоворотке, в охотничьих сапогах, - красавец, кольцекудрый, молодой.
Пенснэ перед глазами сидели как влитые, - совсем не так, как непо-
корствовали волосы. В конторе, скучной как вся бухгалтерия земного шара,
на чертежном столе лежали планы и карты, и на другом - зеленое сукно бы-
ло залито чернилами и стеарипом многих ночей и писак, - и солнце в окна
несло бодрость всего земного шара. Навстречу Некульеву шагнул Кузя. Руки
по швам, - и был Кузя босоног, в синих суконных жандармских штанах и
бесцветной от времени рубахе, не подпоясанный и с растегнутым воротом, -
и были у Кузи огромные бурые - страшные - усы, делавшие доброе его круг-
лое лицо никак не страшным, а глуповатым. Кузя сказал:
- Честь имею доложить, там объездчики пришли, мужики, - лесокрадов
объездчики доставили. А еще спрашивает вас женщина. - Допустить? -
- Пускай всех.
- Честь имею доложить, старый лесничий со всеми вот в это окошко го-
ворили, специально на этот случай велено в стене дыру сделать.
- Пускай всех.
На несколько минут в конторе был митинг, ввалили мужики; - кто из них
был пойман на порубке, кто пришел ходоком - разобрать возможности не бы-
ло; объездчики выстроились по-солдатски, в ряд, с винтовками. Загалдели
мужики миролюбиво, но сторожко: - "Леса теперь наши, сами хозява!" -
"Как ты товарищ сам коммунист, - желам пилить в Мокром буераке, как он
Кадомский!" - "Немцы из-за Волги, - ежели на нашу сторону в леса поедут,
все ноги переломаем!.." - "Татары вот тоже либо мордва." - "Ты, това-
рищ-барин, рассуди толком, - мы пилили и желаем продать в Саратов по
сходной цене!" - Сказал Некульев весело: - "Дурака, товарищи, ломать не-
чего и нечего дураками прикидываться. Что я коммунист, - это верно, а
грабить лесов я не дам. И сами вы знаете, что это не дело, а орать я то-
же умею, глотка здоровая." - Рядом с Некульевым стал мужик, босиком, в
армяке, в руках держал меховую шапку, - Некульев сказал: - "Ну что ты
шапку ломаешь, как не стыдно, надень!" - Мужик смутился, шмыгнул глаза-
ми, поспешил надеть, сдернул, злобно ответил: - "Чай здесь изба, образа
висят!.." - Попарно, не спеша и покойно вошли в комнату шестеро, немцы,
все в жилетах, но оборванцы, как и русские. - "Konnen Sie deutsch
sprechen?" - спросил немец. - Мужики загалдели о немцах, - вон, наши ле-
са! - Некульев сел на стол, вытянул вперед ноги, покачался на столе, за-
говорил деловито: - "Товарищи, вы садитесь на окнах, что ли, - давайте
говорить толком. Тут вот арестованные есть, так я их отпущу, и пилы и
топоры верну - не в этом дело. А лесов без толку пилить нельзя, посудите
сами" - - и заговорил о вещах, ясных ему, как выеденные яйца. - Мужики и
немцы ушли молча, многие к концу разговора шапки, все же, понадевали, -
последним сказал Некульев дружески: - "Делать я, товарищи, буду, как не-
обходимо, и сделаю, что надо, - а вы как хотите!.." Некульев любил быть
"без дураков". - -
Кузя выстроился во фронт, сказал:
- Честь имею доложить, - яишек вы не хотите ли, либо молока? У самих
у нас нету, - Маряша в колонку к немцам сплават. - -
- Мне вообще надо с твоей женой поговорить, чтобы кормила меня, - да-
вайте есть вместе. Яиц купите. - -
И было солнечное утро, и был бодр и красив молодостью и бодростью Не-
кульев, и стоял босой, руки по швам глупорожий Кузя, - когда вошла в
контору прекраснейшая женщина, Арина Арсеньева, кожевенница. Конторское
зеленое сукно было закапано многими стеаринами и чернилами. -
- "Мне надо получить у вас ордер на корье. Драть корье мы будем свои-
ми силами. Вот мандат, - корье мне нужно для шихановских кожевенных за-
водов" - и на мандате вправо вверху "пролетарии всех стран, соединяй-
тесь!", - и на документах, на членской книжке - прекрасные обоим слова -
Российская Коммунистическая Партия. - "Ваш предшественник убит? - князь
убит?" - "Мужики кругом в настоящей в крестьянской войне с лесами." -
Разговор их был длинен, странен и - бодр, бодр как бодрость всего солн-
ца. - У одного - там где-то, лесной институт в Германии, Российские за-
воды и заводские поселки, быть революционером - это профессия, в заводс-
ких казармах, в корридорах тусклые огни, и так сладок сон в тот час,
когда стучит по комарам будило ("вставайте, вставайте, - на смену, - гу-
док прогудел!") - а мир прекрасен, мир солнечен, потому что - через лес-
ной институт, через окопы на Нароче - от детства на Урале, от книг в
картонных переплетах (долины под горою, - а за горою, в дебрях, где ка-
жется и не был человек, медведи и монах в землянке) - твердая воля и
твердая вера в прекрасность мира - "без дураков": - это у Некульева, - и
все шахматно верно и здесь, в Медынах, и там в Москве, и в Галле, и в
Париже, и в Лондоне, и на Уральских заводах. - И у нее: - Волга, По-
волжские степи, Заволжье, забор на краю села, - по ту сторону забора
разбойные степи и путины, по эту - чаны с дубящейся кожей и трупный за-
пах кож и дубья - и этот запах даже в доме, даже от воскресных пирогов,
пухлых, как перина, и от перин, как в праздник пироги, и ладан матери
(мать умерла, когда было тринадцать лет и надо было мать заменить по хо-
зяйству и научиться кожевенному делу) и, отец, как бычья дубленая кожа
из чана, и часы с кукушкой, и домовой за печкой, и черти, - и тринадцати
лет в третьем классе гимназии - уже оформилась под коричневым платьицем
грудь, - и обильно возросла к семнадцати заволжская красавица девуш-
ка-женщина; Петербург и курсы встретили туманной прямолинейностью, но
туманы были низки как потолки дома, и на Шестнадцатой Линии в студенчес-
кой
е надо было изводить клопов, - но все же потолки после них - дома, когда умер отец - показались еще ниже, душными, закопченными, домового за печкой уже не было, а запах кож напомнил таинственное детство; - она вошла в дом - как луна в ночь, старший приказчик - бульдогом - принес просаленные бухгалтерские книги, а жандармы прикатили
крысами, шарили, шуршали, - ни с домом, ни с бухгалтерией, ни с крысами примириться нельзя, никогда, кричать громко право дала красота, и тюремные корридоры стали Петербургскою прямолинейностью, где луну никогда и никак не потушишь: - это у Арины Арсеньевой, - и тоже все шахматно верно и кожевенные заводы (ими пахнет детство) нужны для Красной армии, их необходимо пустить. Годы у женщин сменяют солнечность лунностью: семнадцати-летняя обильность к тридцати годам - тяжелое вино, когда все время было не до вин. - "И эти места, и леса, все Поволжье я знаю доподлинно." - -
На солнце от зелени виноградников свет зеленоват, расправляется воз-
дух, - Некульев заметил: О зеленом свете такие стали синие венки на бел-
ках Арины, а зрачки уходят в пропасть - и показалось, что из глаз запах-
ло дубленой кожей. - В контору вошли трое: мужик, баба, паренек-подрос-
ток. Мужик неуверенно сказал:
- Честь имею явиться, второй после Кузи лесничий, с одиннадцатого
кордону. Егор Нефедов. А это моя жена, Катя. А это сын, Васятка.
Лесника перебила жена, заговорила обиженно: - "Ты, барин, Кузе ска-
зал, что с Маряшей исть хочешь. Как хотишь, твоя барская воля, а то мож-
но и у нас, не хуже чай Маряшки. Мы избу строим, муж мой маломощный,
грызь у него, мы из Кадом. - Как хотишь, твоя барская воля. У Маряшки
ведь трое малолеток, мал-мала меньше, а нас всего трое." - Катя подобра-
ла губы, руки уперла в боки, воинственно выжидая. - Некульев молча по
очереди пожал всем руку, сказал: "Ступайте с богом, буду знать." - И
Арина Арсеньева заметила в солнце: синяя бритая кожа скул и подбородка
Некульева - тверда, крепка. Арина сказала тихо, с горечью:
- Вы знаете, когда "влазины" бывают, - влазины, это так называется
новоселье, - ведь до сих пор крестьяне у нас вперед себя пускают в избу
петуха и кошку, а потом уже идут люди и надо - по поверью - входить
ночью в полнолуние. Ночью же и скотину перегоняют. И до рассвета в ту
ночь хозяйка-баба голая дом обегает три раза. Это все для домового дела-
ется. - -
Глава первая - Ночи, дни.
Спросить о лесе Маряшу, Катяшу, Кузю, Егора - расскажут.
- В лесах по суземам и раменьям живет леший - ляд. Стоят леса темные
от земли до неба, - и не оберешься всевозможных Марьяшиных фактов. - Не-
оделимой стеной стоят синеющие леса. Человек по раменьям с трудом проби-
рается, в чаще все замирает и глохнет. Здесь, рядом с молодой порослью,
стоят засохшие дубы и ели, чтобы свалиться на землю, приглушить и пок-
рыться гробяною парчею мхов. И в июльский полдень здесь сумрачно и сыро.
Здесь даже птица редко прокричит, - если же со степей найдет ветер, тог-
да старцы - дубы трутся друг о друга, скрипят, сыпят гнилыми ветвями,
трухой. - Кузе, Маряше, Катяше, Егору - здесь страшно, ничтожно, одино-
ко, бессильно, мурашки бегут по спинам. На раменьях издревле поселился
тот чорт, который называется лядом, и Кузя рассказывал даже про види-
мость черта: красивый кушак, левая пола кафтана запахнута на правую, а
не на левую; левый лапоть надет на правую ногу, а правый на левую; глаза
горят как угли, а сам весь состоит из мхов и еловых шишек; видеть же ля-
да можно, если посмотреть через правое лошадиное ухо.
Белый дом в лощине у Медынской горы днями стоял тихо, в зелени, прох-
ладный, как пруд. Ночами дом шалел: напряженным Некульевским глазам - на
глаза попадалась - битая мебель, корки порванных книг, всякая ерунда. На
террасе в мусорном хламе Некульев нашел песочные часы, - песок из одной
стеклянной колбы перетекал в другую каждые пять минут, лунными ночами
поблескивало зеленовато стекло колб; днями Некульев забывал об этих пе-
сочных часах, но ночами многие пяти-минутки он тратил на них; Некульев
любил быть без дураков, он не замечал, что у него - помимо сознанья и
воли - каждый шорох в доме, каждый глупый мышиный пробег - покрывает гу-
синой кожей спину, и появилась привычка не спать ночами, бодрость никог-
