пять волченковых братишек умерли от голода, он один остался жив. - Вол-
ченок не мог лакать. Ирина Сергеевна отстала от парохода, достала в Те-
тюшах - по мандату - соску, такую, какими кормят грудных детей, - и кор-
мила волченка из этой соски, - она шептала волченку, когда кормила его:
- Ешь, глупыш мой, - соси, Никита, - рости!
Она научилась часами - матерински - говорить с волченком. Волченок
был дик, он пугался Ирины Сергеевны, он залезал в темные углы, поджимал
под себя пушистый свой хвостишко, - и черные его сторожкие глаза сосре-
доточенным блеском всегда стерегли оттуда, из темноты, каждое движение
рук и глаз Ирины Сергеевны, - и когда глаза их встречались, - глаза вол-
ченка, не мигающие, становились особенно чужими - смотрели с этой треху-
гольной головы двумя умными блестящими пуговицами, - но весь треугольник
головы, состоящий из острой пасти и черных тоже острых ушей, - был глуп,
никак не страшный. И от волченка страшно пахло псиной, все прокисало его
духом. - -
- - Есть в волжской природе - Саратовских, Самарских плесов - какая
то пожухлость. Волга - древний русский водный путь - текла простором,
одиночеством, дикостями. Июлем на горах пожухла трава пахнет полынью,
блестит под луной кремень, пылятся, натруживаются ноги, - и листья на
дубах и на кленах тверды, как жестяные, сосну не рассадишь силой, спо-
койствует лишь татарский неклен, нет цветов, и костры на горах - не сме-
шаешь их со сполохами - видны с Волги на десятки верст, сквозь пыль Аст-
раханской мги. И тогда известно, что пыль рождена - кузнечиками,
июньским кузнечиковым стрекотом. Справа - горы в лесах, за горами - сте-
пи, слева - займища, за займищами степи. Вдали во мге за Волгой видны не
русские колокольни: это немецкие "колонки".
Когда то, кажется император Павел, дал князю Кадомскому дарственную
грамоту, где императорской рукой было написано:
- ....... "Приедешь, Ваше Сиятельство, на Волгу в гор. В., там в
тридцати верстах есть гора Медынская, взойдешь, Ваше Сиятельство, на эту
гору и все, что глаз Вашего Сиятельства увидит - твое - -"
- - на Волге, в степных уже местах, на горах и по островам, на семьдесят верст по берегу, возникли Медынские леса, возрос строевой - сосновый - лес, дубы, клены, вязы, - заросли, пущи, раменье, саженцы - двадцать семь тысяч десятин. У Медынской горы в лощине стал княжий дом, оторопел девятьсот семнадцатым годом. Ничего, кроме лесных сторожек, да кордонов, в лесах не было, деревни и села отодвинулись от лесов, посторонились лесам и князю. - Лесничий Некульев так писал друзьям в губком о дороге к нему: - "... пароходом надо добраться до села Вязовы; в Вязовах надо найти - или полесчика Кузьму Егорова Цыпина, и он протрясет шестнадцать верст на телеге, по лесам, по горам и буеракам, - или рыбака Василия Иванова Старкова (надо спрашивать Васятку-Рыбака), и он отвезет - на себе - вверх по Волге двенадцать верст. Это врут, что только в Китае ездят на людях: в наших местах это тоже практикуется, - Старков впряжется в ляму, сын его сядет к рулю, ты в лодку, - и бичевой, как триста лет назад, на себе, по очереди, они дотянут тебя до лесничества. Он же, Старков, если его спросить: - "сколько у вас в Вязовах коммунистов?" - ответит: - "коммунистов у нас мало, у нас все больше народ, коммунистов токмо два двора." - А если добиваться дальше, кто же собственно этот народ? - он скажет: - "народ - знамо: народ. - Народ в роде, как бы, большевики." - -
Леса стояли безмолвны, пожухли, в ночи. - Но если-б было такое
большое ухо, которое слыхало бы на десятки верст, - в лесном шорохе и
шелесте в ночи, оно услыхало бы многие трески падающих деревьев, спилен-
ных воровски, дзеньканье пил, разговоры в лощинах, на горах, в пещерах и
шалашах самогонщиков и дезертиров, шаги и окрики, и пальба в небо полес-
чиков и лесников, посвисты и пересвисты, и совиный крик, и людской крик,
и стоны битых, и топоты копыт. Ночами далеко видны лесные костры, и если
эти костры люди зажгли в лощине, - далеко по росе стелется дым, - страш-
ны ночные костры, и страшные были рассказываются около ночных российских
костров. Волки далеко обходят костры. - Дни в лесах - в июле - всегда
просторны, и пахнут леса татарским некленом. - Лесные люди - лесничие,
полесчики, объезчики, лесники - убежденнейше убеждены, что весь челове-
ческий мир разделен на них, лесничих, полесчиков и лесников и на -
"граждан самовольных порубщиков." - -
- - Был бодрый солнечный день, когда лесничий Антон Некульев, бодрый
и веселый человек, разыскал в Вязовах полесчика Кузьму Цыпина, рассказал
ему, что он новый лесничий, что он коммунист, что на пароходе была тес-
нотища чертова, что ему надо в сельский совет, что ночью ему надо в Ме-
дынь, что Ленин, чорт подери, - башка! Он не говорил о том, что за ним
едет еще шестнадцатеро мастеровых, чтобы не дать разграбить леса, ибо
эти леса играли решающую роль в пароходном движении по Волге, - что дан
ему и его шестнадцатерым мандат расправляться вплоть до расстрелов. - В
сельском совете, в тишине и покойствии, сидели председатель и секретарь,
пили самогон и закусывали соминой, - председатель велел секретарю подать
третий стакан Некульеву. - Цыпин слушал и смотрел все обстоятельно; ут-
ром еще, как только приехал Некульев, по кордонам послал в Медынь эста-
фету, чтобы выехал Кузя за новым лесничим, - слова "эстафета" и "кордон"
застряли в лесном лексиконе от княжеских времен. Цыпин слушал Некульева
обстоятельно, но, будучи страстным охотником, в ответ рассказывал о те-
теревах, о лисицах, о двустволках, - рассказал, впрочем, как убили мужи-
ки предшественника лесничего: убили в доме, выпороли ему кишки, кишками
связали по рукам и по ногам, - все стремились всунуть в рояль, но не
всунули, и вместе с роялем сбросили с обрыва к Волге, - рояль и до сих
пор висит на обрыве, застрял в тальнике; - а охота в тех местах царская,
- ежели, например, покорыститься травить лису в январе, когда она голо-
дает, можно в зиму набрать шкур штук сто, - только, конечно, не дело это
для ружейного охотника, - наоборот, позор. - Кузя приехал на шарабане,
где передние колеса были заменены тележными, а задние остались на рези-
не. Кузя выстроился во фрунт, руки по швам, зарапортовал - честь имею
явиться... - Некульев подал ему руку, хлопнул по плечу. Кузя сказал:
- Честь имею доложить, так что, лучше нам заночевать здесь, а то -
глянь - пришибут еще ночью, которые порубщики. Честь имею, так что народ
стал прямо сволочь, одно безобразие.
Цыпин оказался иного мнения о положении вещей. Рассуждал:
- Это чтобы товарища Антона Ивановича Некульева тронуть? - Да он сам
коммунист, большевик. Теперь леса наши. Это - чтобы тронуть? - Да я вас
до Ивова ключа провожу, по степу поедем, в объезд. У Антона Ивановича -
наган, у тебя - винтовка, у меня - винтовка, сыну велю итти вперед,
двухстволку дам. Да мы их всех перестреляем! Это чтобы большевиков тро-
гать, - на то он и приехал, что леса наши. Теперь бери сколько хошь, без
воровства, по закону.
Степи в июле удушливы, томит стрекот кузнечиков и пахнет полынью. Все
время мигали зарницы. Спустились с горы, проехали овраг, проехали мимо
ветрянок, и кругом полегла степь, испоконная как века. Поехали в объезд.
Цыпин скоро заснул, Кузя мурлыкал себе под нос. Было очень темно и тихо,
только трещали кузнечики. Снова спустились в балку и слышно стало, как
пищат, посвистывают неподалеку сурки, - Кузя слез с шарабана, повел ло-
шадь под уздцы, сказал, что сурки своими норами всю дорогу изрыли, чего
доброго лошадь ногу сломает. Выехали на гору и увидали, как далеко в
степи, на горах, над Волгой в безмолвии разорвалось небо молнией, - гро-
ма не докатилось. - "Гроза будет," - сонно сказал Цыпин. - И опять рас-
пахнулось небо, также безмолвно, только теперь слева, над степями под-
линными. Лошадь побежала рысью, сухой чернозем разносил топот копыт и
тарахтение колес гулко, - показалось, что кузнечики стихли, - и огромная
половина неба, от востока до запада порвалась беззвучно, открыла свои
бесконечности, рядом с дорогой склонили подсолнечники тяжелые свои голо-
вы, - и тогда по степи прокатились далекие огромные дроги грома, стало
очень душно. Молнии вспыхивали уже бессчетно, все небо рвалось молниями
в лоскутья и все небо стало кегельбаном, чтобы веселым стихиям катать
кегли грома. Цыпин проснулся, сказал: "Надо-ть, Кузя, к пастухам ехать,
в землянке дождь пересидим, мокнуть никак не охота." -
Гроза, просторы, громы, молнии - показались Некульеву необычайной ра-
достью, на все дни бытия его в лесах запомнилась ему эта ночь, - этак
хорошо иной раз в молодости перекричать грозу, покричать вместе с грома-
ми! - До пастушьей землянки не успели доехать: заметался по степи ветер
во все стороны, молнии метались и громы гремели со всех сторон, - дождь
окатил шагах в ста от землянки и вымочил сразу, до нитки. Чернозем на
тропке к землянке расползся в миг, ручей потек в землянку. Крикнул
кто-то испуганно: - "Какой черт еще тут ходит?" - Лошадь у плетня стала
покорно. Некульев в ярком молнийном свете нацелился, как шагнуть к зем-
лянке, - и в кромешном дождевом мраке покатился в лужу. В громах услыхал
рядом разговор: - "Ты Потап? Это я, Цыпин." "Спички у нас вымокли. Тебя,
что на охоту понесло, что ли?" "Не, барина везу, коммуниста, нового лес-
ничего." - Опять разорвалось молнией небо, мимо пробежал мальченка в
землянку, - сказал, проваливаясь вместе с землянкой во мрак: - "Тятянь,
опять волки пришли, стая. Тама лошадь чужая стоит, чужая, возле ней!" -
Кузя остался сидеть у лошади под шарабаном, - Цыпин и Некульев с
ружьями, старик пастух с палкой, пошли к лошади. Лошадь нашли влезшую на
плетень, она храпела, а Кузя стоял стряхивая с себя грязь, часто-часто и
плаксиво подматершинивая. - "Сел под шарабан, как светанет молонька, -
каак маханет сивый на плетень, - как только затылок цел остался?!" -
"Дурак, это волки!" - "Нну?" - Стащили с плетня лошадь, заменили лопнув-
шую чересседелку веревкой. Решили ехать дальше. Поехали. Дорогу сразу
развезло, текли ручьи. Спустились в овражек. Сказал Цыпин: - "Ты, Кузя,
мостом не ездий, лошадь ногу сломат. Тута у моста, - пояснил он Не-
кульеву, - барина-князя мужики убили." По овражку мчал ручей, дождь про-
шел, гроза уходила, молнии и громы стали реже. Стали подниматься из ов-
ражка, ноги у лошади поползли по грязи, расползлись, - слезли. Стали
подталкивать шарабан, - влезли на пол-горы и вновь поползли вниз, все
вместе, и лошадь, и шарабан, и люди; лошадь упала, пришлось выпрягать.
Полыхнула молния и увидели - наверху на краю овражка, шагах в десяти
рядком, сидела стая волков. Сказал Цыпин: - "Надо-ть тащить телегу, но-
чевать здесь нельзя, волки замают." - Вывели сначала наверх лошадь, по-
том вытащили шарабан. - Некульеву все время было очень весело. -
Дождь прошел. Въехали во мрак, и шелесты, и запахи, и в брызги с вет-
вей - в лес. Цыпин слез, отстал, пошел в сторожку к приятелю. Некульев
недоумевал, как это в этом сыром и пахучем мраке, где ничего не видно,
хоть глаз выткни, разбирается Кузя и не путает дорогу. Кузя был молча-
лив. -
- Когда князя-барина мужики порешили убить, - этот самый Цыпин пришел
ко князю Кадомскому и говорит: - "Так и так, уехать вам надо, громить
вас будут, порешили мужики убить." - Князь лакею. - "Приказать заложить
тройку!" - А Цыпин ему: - "Лошадей, ваше сиятельство, дать вам нельзя,
мы не позволим." - Князь заметался, вроде прасола нарядился, сапоги у
купца взял, картуз и на шею красный платок, - жена шаль надела. Вышли
они ночью, потихоньку, - а у мосточка им навстречу Цыпин: - "Так и так,
ваше сиятельство, на чаек с вашей милости, что упредил." - Дал ему князь
монету, рубль серебром, - и кто убил князя - неизвестно. -
