солнце морем или заглядеться, как один матрос бежит по бушприту, а дру-
гой карабкается наверх по вантам, и тотчас за моей спиной раздается не-
навистный голос: "Эй, Хэмп! Ты что там рот разинул! Думаешь, не вижу?"
В кубрике у охотников заметно растет недовольство, и я слышал, что
Смок и Гендерсон подрались. Гендерсон самый опытный из охотников. Это
флегматичный парень, и его трудно раскачать, но, верно, уж его раскача-
ли, потому что Смок ходит с подбитым глазом и сегодня за ужином смотрел
зверем.
Перед ужином я был свидетелем жестокого зрелища, изобличающего гру-
бость и черствость этих людей. В нашей команде есть новичок, по имени
Гаррисон, неуклюжий деревенский парень, которого, должно быть, толкнула
на это первое плавание жажда приключений. При слабом и часто меняющемся
противном ветре шхуне приходится много лавировать. В таких случаях пару-
са переносят с одного борта на другой, а наверх посылают матроса - пере-
нести фор-топсель. Гаррисон был наверху, когда шкот заело в блоке, через
который он проходит на ноке гафеля. Насколько я понимаю, было два спосо-
ба очистить шкот: либо спустить фок, что было сравнительно легко и не
сопряжено с опасностью, либо добраться по дирик-фалу до нока гафеля -
предприятие весьма рискованное.
Иогансен приказал Гаррисону лезть по фалу. Всякому было ясно, что
мальчишка трусит. Да и не мудрено - ведь ему предстояло подняться на во-
семьдесят футов над палубой, доверив свою жизнь тонким, колеблющимся
снастям. При более ровном ветре опасность была бы не так велика, но
"Призрак" качало на длинной волне, как скорлупку, и при каждом крене
судна паруса хлопали и полоскались, а фалы то ослабевали, то вдруг натя-
гивались рывком. Они могли стряхнуть с себя человека, как возница стря-
хивает муху с кнута.
Гаррисон слышал приказ и понял, чего от него требуют, но все еще меш-
кал. Быть может, ему первый раз в жизни приходилось работать на мачте.
Иогансен, который успел уже перенять манеру Волка Ларсена, разразился
градом ругательств.
- Будет, Иогансен! - оборвал его капитан. - На этом судне ругаюсь я,
пора бы вам это понять. Если мне понадобится ваша помощь, я вам скажу.
- Есть, сэр, - покорно отозвался помощник.
В это время Гаррисон уже лез по фалам. Я смотрел на него из двери
камбуза и видел, что он весь дрожит, словно в лихорадке. Он подвигался
вперед очень медленно и осторожно. Его фигура четко вырисовывалась на
яркой синеве неба и напоминала огромного паука, ползущего по тонкой нити
паутины.
Гаррисону приходилось взбираться вверх под небольшим уклоном, и ди-
рик-фал, пропущенный через разные блоки на гафеле и на мачте, кое-где
давал опору для рук и ног. Но беда была в том, что слабый и непостоянный
ветер плохо наполнял паруса. Когда Гаррисон был уже на полпути к ноку
гафеля, "Призрак" сильно качнуло, сначала в наветренную сторону, а потом
обратно в ложбину между двумя валами. Гаррисон замер, крепко уцепившись
за фал. Стоя внизу, на расстоянии восьмидесяти футов от него, я видел,
как напряглись его мускулы в отчаянной борьбе за жизнь. Парус повис пус-
той, гафель закинуло, фал ослабел, и хотя все произошло мгновенно, я ви-
дел, как он прогнулся под тяжестью матроса. Потом гафель внезапно вер-
нулся в прежнее положение, огромный парус, надуваясь, хлопнул так, слов-
но выстрелили из пушки, а три ряда риф-штертов защелкали по парусине,
создавая впечатление ружейной пальбы. Гаррисон, уцепившийся за фал, со-
вершил головокружительный полет. Но полет этот внезапно прекратился. Фал
натянулся, и это и был удар кнута, стряхивающий муху. Гаррисон не удер-
жался. Одна рука его отпустила фал, другая секунду еще цеплялась, но
только секунду. Однако в момент падения матрос каким-то чудом ухитрился
зацепиться за снасти ногами и повис вниз головой. Изогнувшись, он снова
ухватился руками за фал. Мало-помалу ему удалось восстановить прежнее
положение, и он жалким комочком прилип к снастям.
- Пожалуй, это отобьет у него аппетит к ужину, - услышал я голос Вол-
ка Ларсена, который появился из-за угла камбуза. - Полундра, Иогансен!
Берегитесь! Сейчас начнется!
И действительно, Гаррисону было дурно, как при морской болезни. Он
висел, уцепившись за снасти, и не решался двинуться дальше. Но Иогансен
не переставал яростно понукать его, требуя, чтобы он выполнил приказа-
ние.
- Стыд и позор! - проворчал Джонсон, медленно и с трудом, но пра-
вильно выговаривая английские слова. Он стоял у грот-вант в нескольких
шагах от меня. - Малый и так старается. Научился бы понемногу. А это...
Он умолк, прежде чем слово "убийство" сорвалось у него с языка.
- Тише ты! - шепнул ему Луис. - Помалкивай, коли тебе жизнь не надое-
ла!
Но Джонсон не унимался и продолжал ворчать.
- Послушайте, - сказал один из охотников, Стэндиш, обращаясь к капи-
тану, - это мой гребец, я не хочу потерять его.
- Ладно, Стэндиш, - последовал ответ. - Он гребец, когда он у вас на
шлюпке, но на шхуне - он мой матрос, и я могу распоряжаться им, как мне
заблагорассудится, черт подери!
- Это еще не значит... - начал было снова Стэндиш.
- Хватит! - огрызнулся Ларсен. - Я сказал, и точка. Это мой матрос, и
я могу сварить из него суп и съесть, если пожелаю.
Злой огонек сверкнул в глазах охотника, но он смолчал и направился к
кубрику; остановившись на трапе, он взглянул вверх. Все матросы столпи-
лись теперь на палубе; все глаза были обращены туда, где шла борьба жиз-
ни со смертью. Черствость, бессердечие тех людей, которым современный
промышленный строй предоставил власть над жизнью других, ужаснули меня.
Мне, стоявшему всегда в стороне от житейского водоворота, даже на ум не
приходило, что труд человека может быть сопряжен с такой опасностью. Че-
ловеческая жизнь всегда представлялась мне чем-то высоко священным, а
здесь ее не ставили ни во что, здесь она была не больше как цифрой в
коммерческих расчетах. Должен оговориться: матросы сочувствовали своему
товарищу, взять, к примеру, того же Джонсона, но начальство - капитан и
охотники - проявляло полное бессердечие и равнодушие. Ведь и Стэндиш
вступился за матроса лишь потому, что не хотел потерять гребца. Будь это
гребец с другой шлюпки, он отнесся бы к происшествию так же, как ос-
тальные, оно только позабавило бы его.
Но вернемся к Гаррисону. Минут десять Иогансен всячески понукал и по-
носил несчастного и заставил его наконец двинуться с места. Матрос доб-
рался все же до нока гафеля. Там он уселся на гафель верхом, и ему стало
легче держаться. Он очистил шкот и мог теперь вернуться, спустившись по
фалу к мачте. Но у него уже, как видно, не хватало духу. Он не решался
променять свое опасное положение на еще более опасный спуск.
Расширенными от страха глазами он поглядывал на тот путь, который ему
предстояло совершить высоко в воздухе, потом переводил взгляд на палубу.
Его трясло, как в лихорадке. Мне никогда еще не случалось видеть выраже-
ния такого смертельного испуга на человеческом лице. Тщетно Иогансен
кричал ему, чтобы он спускался. Каждую минуту его могло сбросить с гафе-
ля, но он прилип к нему, оцепенев от ужаса. Волк Ларсен прогуливался по
палубе, беседуя со Смоком, и не обращал больше никакого внимания на Гар-
рисона, только раз резко окрикнул рулевого:
- Ты сошел с курса, приятель. Смотри, получишь у меня!
- Есть, сэр, - отвечал рулевой и немного повернул штурвал.
Его провинность состояла в том, что он слегка отклонил шхуну от кур-
са, чтобы слабый ветер мог хоть немного надуть паруса и удерживать их в
одном положении. Этим он пытался помочь злополучному Гаррисону, рискуя
навлечь на себя гнев Волка Ларсена.
Время шло, и напряжение становилось невыносимым. Однако Томас Магридж
находил это происшествие чрезвычайно забавным. Каждую минуту он высовы-
вал голову из камбуза и отпускал шуточки. Как я ненавидел его! Моя нена-
висть к нему выросла за эти страшные минуты до исполинских размеров.
Первый раз в жизни я испытывал желание убить человека. Я "жаждал крови",
как выражаются некоторые наши писатели и любители пышных оборотов. Жизнь
вообще, быть может, священна, но жизнь Томаса Магриджа представлялась
мне чем-то презренным и нечестивым. Почувствовав жажду убийства, я испу-
гался, и у меня мелькнула мысль: неужели грубость окружающей среды так
на меня повлияла? Ведь не я ли всегда утверждал, что смертная казнь
несправедлива и недопустима даже для самых закоренелых преступников?
Прошло не меньше получаса, а затем я заметил, что Джонсон и Луис го-
рячо о чем-то спорят. Спор кончился тем, что Джонсон отмахнулся от Луи-
са, который пытался его удержать, и направился куда-то. Он пересек палу-
бу, прыгнул на фор-ванты и полез вверх. Это не ускользнуло от острого
взора Волка Ларсена.
- Эй, ты! Куда? - крикнул он.
Джонсон остановился. Глядя в упор на капитана, он неторопливо отве-
тил:
- Хочу снять парня.
- Спустись сию же минуту вниз, черт тебя дери! Слышишь? Вниз!
Джонсон медлил, но многолетняя привычка подчиняться приказу пересили-
ла, и, спустившись с мрачным видом на палубу, он ушел на бак.
В половине шестого я направился в кают-компанию накрывать на стол, но
почти не сознавал, что делаю.
Я видел только раскачивающийся гафель и прилепившегося к нему бледно-
го, дрожащего от страха матроса, похожего снизу на какую-то смешную ко-
зявку.
В шесть часов, подавая обед и пробегая по палубе в камбуз, я видел
Гаррисона все в том же положении.
Разговор за столом шел о чем-то постороннем. Никого, по-видимому, не
интересовала жизнь этого человека, подвергнутая смертельной опасности
потехи ради. Однако немного позже, лишний раз сбегав в камбуз, я, к сво-
ей великой радости, увидел Гаррисона, который, не таясь, брел от вант к
люку на баке. Он наконец собрался с духом и спустился.
- Чтоб покончить с этим случаем, я должен вкратце передать свой раз-
говор с Волком Ларсеном, - он заговорил со мной в кают-компании, когда я
убирал посуду.
- Что это у вас сегодня такой жалкий вид? - начал он. - В чем дело?
Я видел, что он отлично понимает, почему я чувствую себя почти так же
худо, как Гаррисон, но хочет вызвать меня на откровенность, и отвечал:
- Меня расстроило жестокое обращение с этим малым.
Он усмехнулся.
- Это у вас нечто вроде морской болезни. Одни подвержены ей, другие -
нет.
- Что же тут общего? - возразил я.
- Очень много общего, - продолжал он. - Земля так же полна жесто-
костью, как море - движением. Иные не переносят первой, другие - второ-
го. Вот и вся причина.
- Вы так издеваетесь над человеческой жизнью, неужели вы не придаете
ей никакой цены? - спросил я.
- Цены! Какой цены? - Он посмотрел на меня, и я прочел циничную ус-
мешку в его суровом пристальном взгляде. - О какой цене вы говорите? Как
вы ее определите? Кто ценит жизнь?
- Я ценю, - ответил я.
- Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Сколько она, по-ва-
шему, стоит?
Цена жизни! Как мог я определить ее? Привыкший ясно и свободно изла-
гать свои мысли, я в присутствии Ларсена почему-то не находил нужных
слов. Отчасти я объяснял себе это тем, что его личность подавляла меня,
но главная причина крылась все же в полной противоположности наших возз-
рений. В спорах с другими материалистами я всегда мог хоть в чем-то най-
ти общий язык, найти какую-то отправную точку, но с Волком Ларсеном у
меня не было ни единой точки соприкосновения. Быть может, меня сбивала с
толку примитивность его мышления: он сразу приступал к тому, что считал
существом вопроса, отбрасывая все, казавшееся ему мелким и незначи-
тельным, и говорил так безапелляционно, что я терял почву под ногами.
Цена жизни! Как мог я сразу, не задумываясь, ответить на такой вопрос?
