юте двигаться было чрезвычайно трудно, особенно когда шхуну качало и ки-
дало из стороны в сторону. Но тяжелее всего было для меня полное равно-
душие людей, которым я прислуживал. Время от времени я ощупывал сквозь
одежду колено, чувствовал, что оно пухнет все сильнее и сильнее, и от
боли у меня кружилась голова. В зеркале на стене кают-компании временами
мелькало мое бледное, страшное, искаженное болью лицо. Сидевшие за сто-
лом не могли не заметить моего состояния, но никто из них не выказал мне
сочувствия. Поэтому я почти проникся благодарностью к Ларсену, когда он
бросил мне после обеда (я в это время уже мыл тарелки):
- Не обращай внимания на эти пустяки! Привыкнешь со временем. Немно-
го, может, и покалечишься, но зато научишься ходить. Это, кажется, назы-
вается парадоксом, не так ли? - добавил он.
По-видимому, он остался доволен, когда я, утвердительно кивнув, отве-
тил как полагалось: "Есть, сэр".
- Ты должно быть, смыслишь кое-что в литературе? Ладно. Я как-нибудь
побеседую с тобой.
Он повернулся и, не обращая на меня больше внимания, вышел на палубу.
Вечером, когда я справился наконец с бесчисленным множеством дел, ме-
ня послали спать в кубрик к охотникам, где нашлась свободная койка. Я
рад был лечь, дать отдых ногам и хоть на время избавиться от несносного
кока! Одежда успела высохнуть на мне, и я, к моему удивлению, не ощущал
ни малейших признаков простуды ни от последнего морского купания, ни от
более продолжительного пребывания в воде, когда затонул "Мартинес". При
обычных обстоятельствах я после подобных испытаний лежал бы, конечно, в
постели и около меня хлопотала бы сиделка.
Но боль в колене была мучительная. Насколько я мог понять, так как
колено страшно распухло, - у меня была смещена коленная чашечка. Я сидел
на своей койке и рассматривал колено (все шесть охотников находились тут
же - они курили и громко разговаривали), когда мимо прошел Гендерсон и
мельком глянул на меня.
- Скверная штука, - заметил он. - Обвяжи потуже тряпкой, пройдет.
Вот и все; а случись это со мной на суше, меня лечил бы хирург и, не-
сомненно, прописал бы полный покой. Но следует отдать справедливость
этим людям. Так же равнодушно относились они и к своим собственным стра-
даниям. Я объясняю это привычкой и тем, что чувствительность у них при-
тупилась. Я убежден, что человек с более тонкой нервной организацией, с
более острой восприимчивостью страдал бы на их месте куда сильнее.
Я страшно устал, вернее, совершенно изнемог, и все же боль в колене
не давала мне уснуть. С трудом удерживался я от стонов. Дома я, конечно,
дал бы себе волю но эта новая, грубая, примитивная обстановка невольно
внушала мне суровую сдержанность. Окружавшие меня люди, подобно дикарям,
стоически относились к важным вещам, а в мелочах напоминали детей. Впос-
ледствии мне пришлось наблюдать, как Керфуту, одному из охотников, раз-
мозжило палец. Керфут только не издал ни звука, но даже не изменился в
лице. И вместе с тем я много раз видел, как тот же Керфут приходил в бе-
шенство из-за сущих пустяков.
Вот и теперь он орал, размахивая руками, и отчаянно бранился - и все
только потому, что другой охотник не соглашался с ним, что тюлений белек
от рождения умеет плавать. Керфут утверждал, что этим умением новорож-
денный тюлень обладает с первой минуты своего появления на свет, а дру-
гой охотник, Лэтимер, тощий янки с хитрыми, похожими на щелочки глазами,
утверждал, что тюлень именно потому и рождается на суше, что не умеет
плавать, и мать обучает его этой премудрости совершенно так же, как пти-
цы учат своих птенцов летать.
Остальные четыре охотника с большим интересом прислушивались к спору,
- кто лежа на койке, кто приподнявшись и облокотясь на стол, - и време-
нами подавали реплики. Иногда они начинали говорить все сразу, и тогда в
тесном кубрике голоса их звучали подобно раскатам бутафорского грома.
Они спорили о пустяках, как дети, и доводы их были крайне наивны.
Собственно говоря, они даже не приводили никаких доводов, а ограничива-
лись голословными утверждениями или отрицаниями. Умение или неумение но-
ворожденного тюленя плавать они пытались доказать просто тем, что выска-
зывали свое мнение с воинственным видом и сопровождали его выпадами про-
тив национальности, здравого смысла или прошлого своего противника. Я
рассказываю об этом, чтобы показать умственный уровень людей, с которыми
принужден был общаться. Интеллектуально они были детьми, хотя и в об-
личье взрослых мужчин.
Они беспрерывно курили - курили дешевый зловонный табак. В кубрике
нельзя было продохнуть от дыма. Этот дым и сильная качка боровшегося с
бурей судна, несомненно, довели бы меня до морской болезни, будь я ей
подвержен. Я и так уже испытывал дурноту, хотя, быть может, причиной ее
были боль в ноге и переутомление.
Лежа на койке и предаваясь своим мыслям, я, естественно, прежде всего
задумывался над положением, в которое попал. Это же было невероятно,
неслыханно! Я, Хэмфри Ван-Вейден, ученый и, с вашего позволения, люби-
тель искусства и литературы, принужден валяться здесь, на какой-то шху-
не, направляющейся в Берингово море бить котиков! Юнга! Никогда в жизни
я не делал грубой физической, а тем более кухонной работы. Я всегда вел
тихий, монотонный, сидячий образ жизни. Это была жизнь ученого, затвор-
ника, существующего на приличный и обеспеченный доход. Бурная дея-
тельность и спорт никогда не привлекали меня. Я был книжным червем, так
сестры и отец с детства и называли меня. Только раз в жизни я принял
участие в туристском походе, да и то сбежал в самом начале и вернулся к
комфорту и удобствам оседлой жизни. И вот теперь передо мной открывалась
безрадостная перспектива бесконечной чистки картофеля, мытья посуды и
прислуживания за столом. А ведь физически я совсем не был силен. Врачи,
положим, утверждали, что у меня великолепное телосложение, но я никогда
не развивал своих мускулов упражнениями, и они были слабы и вялы, как у
женщины. По крайней мере те же врачи постоянно отмечали это, пытаясь
убедить меня заняться гимнастикой. Но я предпочитал упражнять свою голо-
ву, а не тело, и теперь был, конечно, совершенно не подготовлен к предс-
тоящей мне тяжелой жизни.
Я рассказываю лишь немногое из того, что передумал тогда, и делаю
это, чтобы заранее оправдаться, ибо жалкой и беспомощной была та роль,
которую мне предстояло сыграть.
Думал я также о моей матери и сестрах и ясно представлял себе их го-
ре. Ведь я значился в числе погибших на "Мартинесе", одним из пропавших
без вести. Передо мной мелькали заголовки газет, я видел, как мои прия-
тели в университетском клубе покачивают головой и вздыхают: "Вот бедня-
га!" Видел я и Чарли Фэрасета в минуту прощания, в то роковое утро, ког-
да он в халате на мягком диванчике под окном изрекал, словно оракул,
свои скептические афоризмы.
А тем временем шхуна "Призрак", покачиваясь, ныряя, взбираясь на дви-
жущиеся водяные валы и скатываясь в бурлящие пропасти, прокладывала себе
путь все дальше и дальше - к самому сердцу Тихого океана... и уносила
меня с собой. Я слышал, как над морем бушует ветер. Его приглушенный вой
долетал и сюда. Иногда над головой раздавался топот ног по палубе. Кру-
гом все стонало и скрипело, деревянные крепления трещали, кряхтели, виз-
жали и жаловались на тысячу ладов. Охотники все еще спорили и рычали
друг на друга, словно какие-то человекоподобные земноводные. Ругань ви-
села в воздухе. Я видел их разгоряченные лица в искажающем, тускло-жел-
том свете ламп, раскачивавшихся вместе с кораблем. В облаках дыма койки
казались логовищами диких зверей. На стенах висели клеенчатые штаны и
куртки и морские сапоги; на полках кое-где лежали дробовики и винтовки.
Все это напоминало картину из жизни пиратов и морских разбойников былых
времен. Мое воображение разыгралось и не давало мне уснуть. Это была
долгая, долгая, томительная и тоскливая, очень долгая ночь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Первая ночь, проведенная мною в кубрике охотников, оказалась также и
последней. На другой день новый помощник Иогансен был изгнан капитаном
из его каюты и переселен в кубрик к охотникам. А мне велено было переб-
раться в крохотную каютку, в которой до меня в первый же день плавания
сменилось уже два хозяина. Охотники скоро узнали причину этих перемеще-
ний и остались ею очень недовольны. Выяснилось, что Иогансен каждую ночь
вслух переживает во сне все свои дневные впечатления. Волк Ларсен не по-
желал слушать, как он непрестанно что-то бормочет и выкрикивает слова
команды, и предпочел переложить эту неприятность на охотников.
После бессонной ночи я встал слабый и измученный. Так начался второй
день моего пребывания на шхуне "Призрак". Томас Магридж растолкал меня в
половине шестого не менее грубо, чем Билл Сайкс [4] будил свою собаку.
Но за эту грубость ему тут же отплатили с лихвой. Поднятый им без всякой
надобности шум - я за всю ночь так и не сомкнул глаз - потревожил ко-
го-то из охотников. Тяжелый башмак просвистел в полутьме, и мистер Маг-
ридж, взвыв от боли, начал униженно рассыпаться в извинениях. Потом в
камбузе я увидел его окровавленное и распухшее ухо. Оно никогда уже
больше не приобрело своего нормального вида, и матросы стали называть
его после этого "капустным листом".
Этот день был полон для меня самых разнообразных неприятностей. Уже с
вечера я взял из камбуза свое высохшее платье и теперь первым делом пос-
пешил сбросить с себя вещи кока, а затем стал искать свой кошелек. Кроме
мелочи (у меня на этот счет хорошая память), там лежало сто восемьдесят
пять долларов золотом и бумажками. Кошелек я нашел, но все его содержи-
мое, за исключением мелких серебряных монет, исчезло. Я заявил об этом
коку, как только поднялся на палубу, чтобы приступить к своей работе в
камбузе, и хотя и ожидал от него грубого ответа, однако свирепая отпо-
ведь, с которой он на меня обрушился, совершенно меня ошеломила.
- Вот что, Хэмп, - захрипел он, злобно сверкая глазами. - Ты что, хо-
чешь, чтобы тебе пустили из носу кровь? Если ты считаешь меня вором,
держи это про себя, а не то крепко пожалеешь о своей ошибке, черт тебя
подери! Вот она, твоя благодарность, чтоб я пропал! Я тебя пригрел, ког-
да ты совсем подыхал, взял к себе в камбуз, возился с тобой, а ты так
мне отплатил? Проваливай ко всем чертям, вот что! У меня руки чешутся
показать тебе дорогу.
Сжав кулаки и продолжая кричать, он двинулся на меня. К стыду своему
должен признаться, что я, увернувшись от удара, выскочил из камбуза. Что
мне было делать? Сила, грубая сила, царила на этом подлом судне. Читать
мораль было здесь не в ходу. Вообразите себе человека среднего роста,
худощавого, со слабыми, неразвитыми мускулами, привыкшего к тихой, мир-
ной жизни, незнакомого с насилием... Что такой человек мог тут поделать?
Вступать в драку с озверевшим коком было так же бессмысленно, как сра-
жаться с разъяренным быком.
Так думал я в то время, испытывая потребность в самооправдании и же-
лая успокоить свое самолюбие. Но такое оправдание не удовлетворило меня,
да и сейчас, вспоминая этот случай, я не могу полностью себя обелить.
Положение, в которое я попал, не укладывалось в обычные рамки и не до-
пускало рациональных поступков - тут надо было действовать не рассуждая.
И хотя логически мне, казалось, абсолютно нечего было стыдиться, я тем
не менее всякий раз испытываю стыд при воспоминании об этом эпизоде, ибо
чувствую, что моя мужская гордость была попрана и оскорблена.
Однако все это не относится к делу. Я удирал из камбуза с такой пос-
пешностью, что почувствовал острую боль в колене и в изнеможении опус-
тился на палубу у переборки юта. Но кок не стал преследовать меня.
- Гляньте на него! Ишь как улепетывает! - услышал я его насмешливые
