левого. На борту шхуны в команду входили только гребцы и рулевые, но
вахтенную службу должны были нести и охотники, которые тоже находились в
распоряжении капитана.
Все это я узнавал мало-помалу, - это и многое другое. "Призрак" счи-
тался самой быстроходной шхуной в промысловых флотилиях Сан-Франциско и
Виктории. Когда-то это была частная яхта, построенная с расчетом на
быстроходность. Ее обводы и оснастка - хотя я и мало смыслил в этих ве-
щах - сами говорили за себя. Вчера, во время второй вечерней полувахты,
мы с Джонсоном немного поболтали, и он рассказал мне все, что ему было
известно о нашей шхуне. Он говорил восторженно, с такой любовью к хоро-
шим кораблям, с какой иные говорят о лошадях. Но от плавания он не ждал
добра и дал мне понять, что Волк Ларсен пользуется очень скверной репу-
тацией среди прочих капитанов промысловых судов. Только желание попла-
вать на "Призраке" соблазнило Джонсона подписать контракт, но он уж на-
чинал жалеть об этом.
Джонсон сказал мне, что "Призрак" - восьмидесятитонная шхуна превос-
ходной конструкции. Наибольшая ширина ее - двадцать три фута, а длина
превышает девяносто. Необычайно тяжелый свинцовый фальшкиль (вес его
точно неизвестен) придает ей большую остойчивость и позволяет нести ог-
ромную площадь парусов. От палубы до клотика грот-стеньги больше ста фу-
тов, тогда как фок-мачта вместе со стеньгой футов на десять короче. Я
привожу все эти подробности для того, чтобы можно было представить себе
размеры этого плавучего мирка, носившего по океану двадцать два челове-
ка. Это был крошечный мирок, пятнышко, точка, и я дивился тому, как люди
осмеливаются пускаться в море на таком маленьком, хрупком сооружении.
Волк Ларсен славился своей безрассудной смелостью в плавании под па-
русами. Я слышал, как Гендерсон и еще один охотник - калифорниец Стэндиш
- толковали об этом. Два года назад Ларсен потерял мачты на "Призраке",
попав в шторм в Беринговом море, после чего и были поставлены тепереш-
ние, более прочные и тяжелые. Когда их устанавливали, Ларсен заявил, что
предпочитает перевернуться, нежели снова потерять мачты.
За исключением Иогансена, упоенного своим повышением, на борту не бы-
ло ни одного человека, который не подыскивал бы оправдания своему пос-
туплению на "Призрак". Половина команды состояла из моряков дальнего
плавания, и они утверждали, что ничего не знали ни о шхуне, ни о капита-
не; а те, кто был знаком с положением вещей, потихоньку говорили, что
охотники - прекрасные стрелки, но такая буйная и продувная компания, что
ни одно приличное судно не взяло бы их в плавание.
Я познакомился еще с одним матросом, по имени Луис, круглолицым весе-
лым ирландцем из Новой Шотландии, который всегда был рад поболтать, лишь
бы его слушали. После обеда, когда кок спал внизу, а я чистил свою неиз-
менную картошку, Луис зашел в камбуз "почесать языком". Этот малый
объяснял свое пребывание на судне тем, что был пьян, когда подписывал
контракт; он без конца уверял меня, что ни за что на свете не сделал бы
этого в трезвом виде. Как я понял, он уже лет десять каждый сезон выез-
жает бить котиков и считается одним из лучших шлюпочных рулевых в обеих
флотилиях.
- Эх, дружище, - сказал он, мрачно покачав головой, - хуже этой шхуны
не сыскать, а ведь ты не был пьян, как я, когда попал сюда! Охота на ко-
тиков - это рай для моряка, но только не на этом судне. Помощник положил
начало, но, помяни мое слово, у нас будут и еще покойники до конца пла-
вания. Между нами говоря, этот Волк Ларсен сущий дьявол, и "Призрак" то-
же стал адовой посудиной, с тех пор как попал к этому капитану. Что я,
не знаю, что ли! Не помню я разве, как два года назад в Хакодате у него
взбунтовалась команда и он застрелил четырех матросов. Я-то в то время
плавал на "Эмме Л. ", мы стояли на якоре в трехстах ярдах от "Призрака".
И еще в том же году он убил человека одним ударом кулака. Да, да, так и
уложил на месте! Хватил по голове, и она треснула, как яичная скорлупа.
А что он выкинул с губернатором острова Кура и с начальником тамошней
полиции! Эти два японских джентльмена явились к нему на "Призрак" в гос-
ти, и с ними были их жены, хорошенькие, словно куколки. Ну, точь-в-точь,
как рисуют на веерах. А когда пришло время сниматься с якоря, он спустил
мужей в их сампан и будто случайно не успел спустить жен. Через неделю
этих бедняжек высадили на берег по другую сторону острова, и ничего им
не оставалось, как брести домой через горы в своих игрушечных соломенных
сандалиях, которых не могло хватить и на одну милю. Что я, не знаю, что
ли! Зверь он, этот Волк Ларсен, вот что! Зверь, о котором еще в Апока-
липсисе сказано. И добром он не кончит... Только помни, я тебе ничего не
говорил! И словечка не шепнул. Потому что старый толстый Луис поклялся
вернуться живым из этого плавания, даже если все остальные пойдут на
корм рыбам.
- Волк Ларсен! - помолчав, заворчал он снова. - Даром, что ли, его
так зовут! Да, он волк, настоящий волк! Бывает, что у человека каменное
сердце, а у этого и вовсе сердца нет. Волк, просто волк, и все тут! Вер-
но ведь, эта кличка здорово ему пристала?
- Но если его так хорошо знают, - возразил я, - как же ему удается
набирать себе экипаж?
- А как это всегда находят людей на какую угодно работу, хоть на зем-
ле, хоть на море? - с кельтской горячностью возразил Луис. - Разве ты
увидел бы меня на борту этой шхуны, если бы я не был пьян, как свинья,
когда подмахнул контракт?
Кое-кто здесь такой народ, что им не попасть на порядочное судно.
Взять хоть наших охотников. А другие, бедняги, матросня с бака, сами не
знали, куда они нанимаются. Ну да они еще узнают! Узнают и проклянут тот
день, когда родились на свет! Жаль мне их, но я должен прежде всего ду-
мать о толстом старом Луисе и о том, что его ждет. Только, смотри, мол-
чок! Я тебе ни слова не говорил.
Эти охотники - порядочная дрянь, - через минуту начал он снова, так
как отличался необычайной словоохотливостью. - Дай срок, они еще разой-
дутся и покажут себя. Ну да Ларсен живо их скрутит. Только он и может
нагнать на них страху. Вот, возьми хоть моего охотника Хорнера. Уж такой
тихоня с виду, спокойный да вежливый, прямо как барышня, воды, кажется,
не замутит. А ведь в прошлом году укокошил своего рулевого. Несчастный
случай, и все. Но я встретил потом в Иокогаме гребца, и он рассказал
мне, как было дело. А этот маленький чернявый проходимец Смок - ведь он
отбыл три года на сибирских соляных копях за браконьерство: охотился в
русском заповеднике на Медном острове. Его там сковали нога с ногой и
рука с рукой с другим каторжником. Так вот на работе между ними что-то
вышло, и Смок отправил своего товарища из шахты наверх в бадьях с солью.
Только отправлял он его по частям: сегодня - ногу, завтра - руку, после-
завтра - голову...
- Что вы такое говорите! - в ужасе вскричал я.
- Что я говорю? - резко прервал он меня. - Ничего я не говорю. Я глух
и нем и другим советую помалкивать, если им жизнь дорога. Что я говорил?
Да только, что все они замечательные ребята и он тоже, чтоб его черт
побрал, чтоб ему гнить в чистилище десять тысяч лет, а потом провалиться
в самую преисподнюю!
Джонсон, матрос, который чуть не содрал с меня кожу, когда я впервые
попал на борт, казался мне наиболее прямодушным из всей команды. Это бы-
ла простая, открытая натура. Его честность и мужественность бросались в
глаза, и в то же время он был очень скромен, почти робок. Однако робким
его все же нельзя было назвать. Чувствовалось, что он способен отстаи-
вать свои взгляды и обладает чувством собственного достоинства. Мне за-
помнилась моя первая встреча с ним и то, как он не пожелал, чтобы ковер-
кали его фамилию. О нем и об этих его особенностях Луис высказался так
(слова его звучали пророчеством):
- Славный малый этот швед Джонсон, лучший матрос на баке. Он гребцом
у нас на шлюпке. Но с Волком Ларсеном у него дойдет до беды, это как
пить дать. Уж я-то знаю! Я вижу, как надвигается буря. Я говорил с Джон-
соном по-братски, но он не желает тушить огни и вывешивать фальшивые
сигналы. Чуть что не по нем, начинает ворчать, а на судне всегда найдет-
ся гад, который донесет на него. Волк силен, а эта волчья порода не тер-
пит силы в других. Он видит, что и Джонсон силен и его не согнуть, -
этот не станет благодарить и кланяться, если его обложат или влепят по
морде. Эх, быть беде! Быть беде! И бог весть, где я возьму тогда другого
гребца! Вы знаете, что сделал этот дурак, когда старик назвал его "Ион-
сон". "Меня зовут Джефконсон, сэр", - поправляет он капитана да еще на-
чинает выговаривать это буква за буквой. Вы бы поглядели на старика! Я
думал, он пристукнет его на месте. Ну, на этот раз он его не убил, но он
еще обломает этого шведа, или я мало смыслю в том, что бывает у нас на
море.
Томас Магридж становится невыносим. Я должен величать его "мистер" и
"сэр", прибавлять это к каждому слову. Обнаглел он так отчасти потому,
что Волк Ларсен, по-видимому, к нему благоволит. Вообще Ото неслыханная
вещь, на мой взгляд, чтобы капитан водил дружбу с коком, но таков каприз
Волка Ларсена. Он два или три раза случалось, что он просовывал голову в
камбуз и принимался благодушно поддразнивал кока. А сегодня после обеда
минут пятнадцать болтал с ним на юте. После этой беседы Магридж ринулся
в камбуз, сияя и гадко ухмыляясь во весь рот, и за работой все время на-
певал себе под нос какие-то уличные песенки чудовищно гнусавым фальце-
том.
- Я умею ладить с начальством, - разоткровенничался он со мной. -
Знаю, как себя с ним вести, и меня всюду ценят. Вот хотя бы с последним
шкипером - я, когда хотел, запросто заходил к нему в каюту поболтать и
пропустить стаканчик. "Магридж, - говорил он мне, - Магридж, а ведь ты
ошибся в своем призвании!" "А что это за призвание?" - спрашиваю. "Ты
должен был родиться джентльменом, чтобы тебе никогда не пришлось своим
трудом зарабатывать на жизнь". Убей меня бог, Хэмп, если он не сказал
так - слово в слово! А я слушаю его и сижу у него в каюте, как у себя
дома, курю его сигары и пью его ром!
Эта болтовня доводила меня до исступления. Никогда еще ничей голос не
был мне так ненавистен. Масленый, вкрадчивый тон кока, его гаденькая
улыбочка, его невероятное самомнение так действовали мне на нервы, что
меня бросало в дрожь. Это была, безусловно, самая омерзительная лич-
ность, какую я когда-либо встречал. К тому же он был неописуемо нечис-
топлотен, а так как вся пища проходила через его руки, то я, мучимый
брезгливостью, старался есть то, к чему он меньше прикасался.
Мои руки, не привыкшие к грубой работе, доставляли мне много мучений.
Грязь так въелась в кожу, что я не мог отмыть ее даже щеткой. Ногти по-
чернели и обломались, на ладонях вскочили волдыри, а однажды, потеряв
равновесие во время качки и привалившись к плите, я сильно обжег себе
локоть. Колено тоже продолжало болеть. Опухоль держалась, и коленная ча-
шечка все еще не стала на место. С утра до ночи я должен был ковылять по
кораблю, и это отнюдь не приносило пользы моей искалеченной ноге. Я
знал, что ей необходим отдых.
Отдых! Раньше я не понимал по-настоящему значения этого слова. Ведь я
всю свою жизнь отдыхал, сам того не сознавая. А теперь, если бы мне уда-
лось посидеть полчасика, ничего не делая, не думая ни о чем, - это пока-
залось бы мне величайшим блаженством на свете. Зато все это явилось для
меня как бы откровением. Да, теперь я знаю, каково приходится трудовому
люду! Мне и не снилось, что работа может быть так чудовищно тяжела. С
половины шестого утра и до десяти вечера я раб всех и каждого и не имею
ни минуты для себя, кроме тех кратких мгновений, которые удается урвать
в конце вечерней вахты. Стоит мне залюбоваться на миг сверкающим на
