чета в том, что делаю, но, очутившись в воде, мгновенно понял, почему
люди кругом молили, чтобы их подняли обратно на пароход. Вода была хо-
лодная, нестерпимо холодная. Когда я погрузился в нее, меня обожгло, как
огнем. Холод проникал до костей; казалось, смерть уже заключает меня в
свои ледяные объятия. Я захлебнулся от неожиданности и страха и успел
набрать в легкие воды прежде, чем спасательный пояс снова поднял меня на
поверхность. Во рту у меня было солоно от морской воды, и я задыхался от
ощущения чего-то едкого, проникшего мне в горло и в легкие.
Но особенно ужасен был холод. Мне казалось, что я этого не выдержу,
что минуты мои сочтены. Вокруг меня в воде барахтались люди. Они что-то
кричали друг другу. Я слышал также плеск весел. Очевидно, потопивший нас
пароход выслал за нами шлюпки. Время шло, и меня изумляло, что я все еще
жив. Но мои ноги уже утратили чувствительность, и онемение распространя-
лось дальше, подступало к самому сердцу. Мелкие сердитые волны с пенис-
тыми хребтами перекатывались через меня; я захлебывался и задыхался.
Шум и крики становились все глуше; последний отчаянный вопль донесся
до меня издали, и я понял, что "Мартинес" пошел ко дну. Потом - сколько
прошло времени, не знаю, - я очнулся, и ужас снова овладел мной. Я был
один. Я не слышал больше голосов, криков о помощи - только шум волн, ко-
торому туман придавал какую-то таинственную, вибрирующую гулкость. Пани-
ка, охватывающая человека, когда он в толпе и разделяет общую участь, не
так ужасна, как страх, переживаемый в одиночестве. Куда несли меня вол-
ны? Краснолицый говорил, что отлив уходит через Золотые Ворота. Неужели
меня унесет в открытое море? А ведь мой спасательный пояс может разва-
литься в любую минуту! Я слышал, что эти пояса делают иногда из картона
и тростника, и тогда, намокнув, они быстро теряют плавучесть. А я совсем
не умел плавать. Я был один, и меня несло неведомо куда, среди извечной
серой безбрежности. Признаюсь, мной овладело безумие, и я кричал, как
кричали женщины, и бил по воде окоченевшими руками.
Не знаю, как долго это тянулось. Потом я впал в забытье, и вспоминаю
об этом только, как о тревожном мучительном сне. Когда я очнулся, каза-
лось, прошли века. Почти над самой головой я увидел выступавший из тума-
на нос судна и три треугольных паруса, заходящие один за другой и напол-
ненные ветром. Вода пенилась и клокотала там, где ее разрезал нос кораб-
ля, а я был как раз на его пути. Я хотел крикнуть, но у меня не хватило
сил. Нос судна скользнул вниз, едва не задев меня, и волна перекатилась
над моей головой. Затем мимо меня начал скользить длинный черный борт
судна - так близко, что я мог бы коснуться его рукой. Я сделал попытку
ухватиться за него, я готов был впиться в дерево ногтями, но руки мои
были тяжелы и безжизненны. Я снова попытался крикнуть, но голос изменил
мне.
Промелькнула мимо корма, нырнув в пучину между волнами, и я мельком
увидел человека у штурвала и еще одного, спокойно курившего сигару. Я
видел дымок, поднимавшийся от его сигары, когда он медленно повернул го-
лову и скользнул взглядом по воде в мою сторону. Это был случайный, рас-
сеянный взгляд, случайный поворот головы, одно из тех движений, которые
люди делают машинально, когда они ничем не заняты, - просто из потреб-
ности в движении.
Но для меня в этом взгляде была жизнь или смерть. Я видел, как туман
уже снова поглощает судно. Я видел спину рулевого и голову того, друго-
го, когда он медленно, очень медленно обернулся и его взгляд скользнул
по воде. Это был отсутствующий взгляд человека, погруженного в думу, и я
с ужасом подумал, что он все равно не заметит меня, даже если я попаду в
поле его зрения. Но вот его взгляд упал на меня, и его глаза встретились
с моими глазами. Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул руле-
вого и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то ко-
манду. Судно начало отклоняться в сторону и почти в тот же миг скрылось
в тумане.
Я почувствовал, что снова впадаю в беспамятство, и напряг все силы,
чтобы не поддаться пустоте и мраку, стремившимся поглотить меня. Вскоре
я услышал быстро приближавшийся плеск весел и чей-то голос. Потом, уже
совсем близко, раздался сердитый окрик:
- Какого черта вы не откликаетесь?
"Это мне кричат", - подумал я и тут же провалился в пустоту и мрак.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мне показалось, что какая-то сила качает и несет меня в мировом
пространстве, подчинив мощному ритму. Мерцающие искорки вспыхивали и
пролетали мимо. Я догадывался, что это звезды и огненные кометы, сопро-
вождающие мой полет среди светил. Когда в своем качании я снова достиг
вершины амплитуды и уже готов был пуститься в обратный путь, где-то уда-
рил и загудел громадный гонг. Неисчислимо долго, целые столетия, безмя-
тежно канувшие в вечность, наслаждался я своим исполинским полетом.
Но сон мой начал меняться, а я уже понимал, что это сон. Амплитуда
моего полета становилась все короче и короче. Меня начало бросать из
стороны в сторону с раздражающей быстротой. Я едва успевал перевести
дух: с такой стремительностью мчался я в небесном пространстве. Гонг
грохотал все чаще и яростнее. Я ждал каждого его удара с невыразимым
ужасом. Потом мне показалось, что меня тащат по хрустящему, белому, рас-
каленному солнцем песку. Это причиняло мне невыносимые муки. Мою кожу
опалял огонь. Гонг гудел, как похоронный колокол. Сверкающие точки мча-
лись мимо нескончаемым потоком, словно вся звездная система провалива-
лась в пустоту. Я вздохнул, с трудом перевел дыхание и открыл глаза. Два
человека, стоя на коленях, хлопотали надо мной. То, что качало меня в
мощном ритме и несло куда-то, оказалось качкой судна на волнах океана, а
вместо ужасного гонга я увидел висевшую на стене сковороду, которая
бренчала и дребезжала при каждом наклоне судна. Хрустящий, опалявший ме-
ня огнем песок превратился в жесткие ладони какого-то человека, расти-
равшего мою обнаженную грудь. Я застонал от боли, приподнял голову и
посмотрел на свое красное, воспаленное тело, покрытое капельками крови,
проступившими сквозь расцарапанную кожу.
- Хватит, Ионсон, - сказал второй. - Не видишь, что ли, совсем содрал
с джентльмена кожу!
Тот, кого назвали Ионсоном, - человек могучего скандинавского типа, -
перестал растирать меня и неуклюже поднялся на ноги. У второго - судя по
выговору, типичного кокни [1] - были мелкие, почти женственные черты ли-
ца; внешность его позволяла предположить, что он с молоком матери впитал
в себя перезвон лондонских церковных колоколов. Грязный полотняный д
колпак на голове и грубый засаленный передник на узких бедрах изобличали
в нем кока того чрезвычайно грязного камбуза, в котором я находился.
- Ну, как вы себя чувствуете, сэр? - спросил он с угодливой улыбкой,
которая является наследием многих поколений, привыкших получать на чай.
Вместо ответа я с усилием приподнялся и сел, а затем с помощью Ионсо-
на встал на ноги. Дребезжание сковороды ужасно действовало мне на нервы
Я не мог собраться с мыслями. Ухватившись, чтобы не упасть, за деревян-
ную переборку, оказавшуюся настолько сальной и грязной, что я невольно
стиснул зубы от отвращения, я потянулся к несносной посудине, висевшей
над топившейся плитой, снял ее с гвоздя и швырнул в ящик с углем.
Кок ухмыльнулся при таком проявлении нервозности. Он сунул мне в руку
дымящуюся кружку с какой-то бурдой и сказал:
- Хлебните-ка, это пойдет вам на пользу! В кружке было отвратительное
пойло - корабельный кофе, - но оно все же согрело и оживило меня. Прих-
лебывая этот напиток, я рассматривал свою разодранную, окровавленную
грудь, а затем обратился к скандинаву.
- Благодарю вас, мистер Ионсон, - сказал я. - Но не кажется ли вам,
что вы применили ко мне слишком уж героические меры?
Не знаю, почувствовал ли он упрек в моих словах, но, во всяком слу-
чае, взгляд, который я бросил на свою грудь, был достаточно выразителен.
В ответ он молча показал мне свою ладонь. Это была необыкновенно мозо-
листая ладонь. Я провел пальцами по ее роговым затвердениям, и у меня
заныли зубы от неприятного ощущения шероховатой поверхности.
- Меня зовут Джонсон, а не Ионсон, - сказал он на правильном английс-
ком языке, медленно, но почти без акцента.
В его бледно-голубых глазах я прочел кроткий протест; вместе с тем в
них была какая-то застенчивая прямота и мужественность, которые сразу
расположили меня к нему.
- Благодарю вас, мистер Джонсон, - поспешил я исправить свою ошибку и
протянул ему руку.
Он медлил, смущенно и неуклюже переминаясь с ноги на ногу; потом ре-
шительно схватил мою руку и с чувством пожал ее.
- Не найдется ли у вас чего-нибудь, чтобы я мог переодеться? - спро-
сил я кока, оглядывая свою мокрую одежду.
- Найдем, сэр! - живо отозвался тот. - Если вы не побрезгуете надеть
мои вещи, я сбегаю вниз и притащу.
Он вышел, вернее выскользнул, из дверей с проворством, в котором мне
почудилось что-то кошачье или даже змеиное. Эта его способность
скользить ужом была, как я убедился впоследствии, весьма для него харак-
терна.
- Где я нахожусь? - спросил я Джонсона, которого не без основания
принял за одного из матросов. - Что это за судно и куда оно идет?
- Мы около Фараллонских островов, на юго-запад от них, - неторопливо
промолвил он, методично отвечая на мои вопросы и стараясь, по-видимому,
как можно правильнее говорить по-английски. - Это шхуна "Призрак". Идем
к берегам Японии бить котиков.
- А кто капитан шхуны? Мне нужно повидаться с ним, как только я пере-
оденусь.
На лице Джонсона неожиданно отразилось крайнее смущение и замеша-
тельство. Он ответил не сразу; видно было, что он тщательно подбирает
слова и мысленно составляет исчерпывающий ответ.
- Капитан - Волк Ларсен, так его все называют. Я никогда не слыхал
его настоящего имени. Но говорите с ним поосторожнее. Он сегодня беше-
ный. Его помощник...
Он не докончил: в камбуз нырнул кок.
- Убирайся-ка лучше отсюда, Ионсон! - сказал тот. - Старик хватится
тебя на палубе, а нынче, если ему не угодишь, - беда.
Джонсон послушно направился к двери, подмигнув мне из-за спины кока с
необычайно торжественным и значительным видом, словно желая выразить
этим то, чего он не договорил, и внушить мне еще раз, что с капитаном
надо разговаривать поосторожнее.
Через руку у кока было перекинуто какое-то грязное, мятое тряпье, от
которого довольно скверно пахло.
- Оно было сырое, сэр, когда я его снял и спрятал, - счел он нужным
объяснить мне. - Но вам придется пока обойтись этим, а потом я высушу
ваше платье.
Цепляясь за переборки, так как судно сильно качало, я с помощью кока
кое-как натянул на себя грубую фуфайку и невольно поежился от прикосно-
вения колючей шерсти. Заметив, должно быть, гримасу на моем лице, кок
осклабился.
- Ну, вам не навек привыкать к такой одежде. Кожа-то у вас нежная,
словно у какой-нибудь леди. Я как увидал вас, так сразу понял, что вы -
джентльмен.
Этот человек не понравился мне с первого взгляда, а когда он помогал
мне одеваться, моя неприязнь к нему возросла еще больше. Его прикоснове-
ния вызывали во мне гадливость. Я сторонился его рук и вздрагивал, когда
он дотрагивался до меня. Это неприятное чувство и запах, исходивший от
кипевших и бурливших на плите кастрюль, заставили меня поспешить с пере-
одеванием, чтобы поскорее выбраться на свежий воздух. К тому же мне нуж-
но было еще договориться с капитаном относительно доставки меня на бе-
рег.
Дешевая сатиновая рубашка с обтрепанным воротом и подозрительными,
похожими на кровяные, пятнами на груди была надета на меня под аккомпа-
немент неумолчных пояснений и извинений. Туалет мой завершила пара гру-
