лица, потерявшие человеческий облик... И над всем этим - дым, испарения
тел, запах йодоформа... Я наблюдал за Уфти-Уфти, - он держал в руках ко-
нец бинта и взирал на эту сцену своими красивыми, бархатистыми, как у
оленя, глазами, в которых играли отблески света от раскачивающейся лам-
пы. Я знал, что, несмотря на всю мягкость и даже женственность его лица
и фигуры, в нем дремлют грубые инстинкты дикаря. Мне бросилось в глаза
мальчишеское лицо Гаррисона, всегда такое доброе и открытое, теперь ис-
каженное яростью, похожее на дьявольскую маску; он рассказывал захвачен-
ным в плен матросам, на какой адский корабль они попали, и истошным го-
лосом обрушивал проклятия на голову Волка Ларсена.
Волк Ларсен! Снова и снова Волк Ларсен! Поработитель и мучитель, Цир-
цея в мужском облике. А они - стадо его свиней, замученные скоты, при-
давленные к земле, способные бунтовать только исподтишка да в пьяном ви-
де. "А я? Тоже один из его стада? - подумалось мне. - А Мод Брустер?
Нет!" Гнев закипел во мне, я скрипнул зубами и, забывшись, видимо, при-
чинил боль матросу, которому делал перевязку, так как он передернулся. А
Уфти-Уфти посмотрел на меня с любопытством. Я почувствовал внезапный
прилив сил. Любовь делала меня могучим гигантом. Я ничего не боялся. Моя
воля победит все препятствия - вопреки Волку Ларсену, вопреки тридцати
пяти годам, проведенным среди книг. Все будет хорошо. Я добьюсь этого.
И, воодушевленный сознанием своей силы, я повернулся спиной к этому раз-
бушевавшемуся аду и поднялся на палубу, где туман серыми призрачными те-
нями лежал во мраке, а воздух был чист, ароматен и тих.
В кубрике у охотников тоже было двое раненых, и там шла такая же ор-
гия, как и у матросов, - только здесь не проклинали Волка Ларсена, Очу-
тившись снова на палубе, я облегченно вздохнул и отправился на корму, в
кают-компанию. Ужин был готов; Волк Ларсен и Мод поджидали меня.
Пока весь экипаж спешил напиться, сам капитан оставался трезв. Он не
выпил ни капли вина. Он не мог себе этого позволить, ведь, кроме меня и
Луиса, ему ни на кого нельзя было положиться, а Луис к тому же стоял у
штурвала. Мы шли в тумане наудачу, без сигнальщика, без огней. Меня
очень удивило сперва, что Волк Ларсен разрешил матросам и охотникам эту
пьяную оргию, но он, очевидно, хорошо знал их нрав и умел спаять дружбой
то, что началось с кровопролития.
Победа над Смертью Ларсеном, казалось, необычайно благотворно по-
действовала на него. Вчера вечером он своими рассуждениями довел себя до
хандры, и я каждый миг ждал очередной вспышки ярости. Но пока все шло
гладко, Ларсен был в великолепном настроении. Быть может, обычную реак-
цию предотвратило то, что он захватил так много охотников и шлюпок. Во
всяком случае, хандру как рукой сняло, и дьявол в нем не просыпался. Так
мне казалось тогда, но - увы! - как мало я его знал. Не в ту ли самую
минуту он уже замышлял самое черное свое дело!
Итак, войдя в кают-компанию, я застал капитана в прекрасном располо-
жении духа. Приступы головной боли уже давно не мучили его, и глаза его
были ясны, как голубое небо. Жизнь мощным потоком бурлила в его жилах, и
от бронзового лица веяло цветущим здоровьем. В ожидании меня он занимал
Мод Брустер беседой. Темой этой беседы был соблазн, и из нескольких
слов, брошенных Ларсеном, я понял, что он признает истинным соблазном
лишь тот, перед которым человек не смог устоять и пал.
- Ну, посудите сами, - говорил он. - Ведь человек действует, повину-
ясь своим желаниям. Желаний у него много. Он может желать избегнуть боли
или насладиться удовольствием. Но что бы он ни делал, его поступки про-
диктованы желанием.
- А если, предположим, у него возникли два взаимно исключающие Друг
друга желания? - прервала его Мод Брустер.
- Вот к этому-то я и веду, - ответил капитан, но она продолжала:
- Душа человека как раз и проявляет себя в борьбе этих двух желаний.
И, если душа благородна, она последует доброму побуждению и заставит че-
ловека совершить доброе дело; если же она порочна - он поступит дурно. И
в том и в другом случае решает душа.
- Чушь и бессмыслица! - нетерпеливо воскликнул Волк Ларсен. - Решает
желание. Вот, скажем, человек, которому хочется напиться. И вместе с тем
он не хочет напиваться. Что же он делает, как он поступает? Он марионет-
ка, раб своих желаний и просто повинуется более сильному из этих двух
желаний, вот и все. Душа тут ни при чем. Если у него появилось искушение
напиться, то как он может устоять против него? Для этого должно возобла-
дать желание остаться трезвым. Но, значит, это желание было более
сильным, только и всего, соблазн не играет никакой роли, если, конеч-
но... - он остановился, обдумывая мелькнувшую у него мысль, и вдруг рас-
хохотался, - если это не соблазн остаться трезвым! Что вы на это скаже-
те, мистер Ван-Вейден?
- Скажу, что вы оба спорите совершенно напрасно.
Душа человека - это его желание. Или, если хотите, совокупность жела-
ний - это и есть его душа. Поэтому вы оба не правы. Вы, Ларсен, ставите
во главу угла желание, отметая в сторону душу. Мисс Брустер ставит во
главу угла душу, отметая желания. А в сущности, душа и желание - одно и
то же.
- Однако, - продолжал я, - мисс Брустер права, утверждая, что соблазн
остается соблазном, независимо от того, устоял человек или нет. Ветер
раздувает огонь, и он вспыхивает жарким пламенем. Желание подобно огню.
Созерцание предмета желания, новое заманчивое описание его, новое пости-
жение этого предмета разжигают желание, подобно тому как ветер раздувает
огонь. И в этом заключен соблазн. Это ветер, который раздувает желание,
пока оно не разгорится в пламя и не поглотит человека. Вот что такое
соблазн! Иногда он недостаточно силен, чтобы сделать желание всепожираю-
щим, но если он хоть в какой-то мере разжигает желание, это все равно
соблазн. И, как вы сами говорите, он может толкнуть человека на добро,
так же как и на зло.
Я был горд собой. Мои доводы решили спор или по крайней мере положили
ему конец, и мы сели за стол.
Но Волк Ларсен был в этот день необычайно словоохотлив, - я еще не
видал его таким. Казалось, накопившаяся в нем энергия ищет выхода. Почти
сразу же он затеял спор о любви. Как и всегда, он подходил к вопросу
грубо материалистически, а Мод Брустер отстаивала идеалистическую точку
зрения. Прислушиваясь к их спору, я лишь изредка высказывал какое-нибудь
соображение или вносил поправку, но больше молчал.
Ларсен говорил с подъемом; Мод Брустер тоже воодушевилась. По време-
нам я терял нить разговора, изучая ее лицо. Ее щеки редко покрывались
румянцем, но сегодня они порозовели, лицо оживилось. Она дала волю свое-
му остроумию и спорила с жаром, а Волк Ларсен прямо упивался спором.
По какому-то поводу - о чем шла речь, не припомню, так как был увле-
чен в это время созерцанием каштанового локона, выбившегося из прически
Мод, - Ларсен процитировал слова Изольды, которые она произносит, будучи
в Тинтагеле:
Средь смертных жен я взыскана судьбой.
Так согрешить, как я, им не дано,
И грех прекрасен мой...
Если раньше, читая Омара Хайама, он вкладывал в его стихи пессимисти-
ческое звучание, то сейчас, читая Суинберна, он заставил его строки зву-
чать восторженно, даже ликующе. Читал он правильно и хорошо. Едва он
умолк, как Луис просунул голову в люк и сказал негромко:
- Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен, пере-
секает сейчас наш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы присо-
единились к нему, он уже успел, задвинув крышку люка, заглушить пьяный
рев, несшийся из кубрика охотников, и спешил на бак, чтобы закрыть люк
там. Туман рассеялся не вполне - он поднялся выше, закрыв собою звезды,
и сделал мрак совсем непроницаемым. И прямо впереди из мрака на меня
глянули два огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание маши-
ны парохода. Несомненно, это была "Македония".
Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании, следя за
быстро скользившими мимо нас огнями.
- На мое счастье, у него нет прожектора, - промолвил Волк Ларсен.
- А что, если я закричу? - шепотом спросил я.
- Тогда все пропало, - отвечал он. - Но вы подумали о том, что сразу
же за этим последует?
Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу,
он уже держал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва за-
метно напряглись, и это был весьма выразительный намек на то, что ему
ничего не стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы
снова стали следить за огнями "Македонии".
- А если бы крикнула я? - спросила Мод.
- Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, - мягко ска-
зал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня пере-
дернуло. - Но лучше не делайте этого, потому что я тут же сверну шею
мистеру Ван-Вейдену, - добавил он.
- В таком случае я разрешаю ей крикнуть, - вызывающе сказал я.
- Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника аме-
риканской литературы номер два", - с издевкой проговорил Волк Ларсен.
Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли
друг к другу, что не испытывали неловкости от наступившего молчания.
Когда красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию,
чтобы закончить прерванный ужин.
Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла "Impenitentia
Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за
Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так поразил меня его
взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно поглощен ею;
губы его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова:
... И когда погаснет солнце,
Пусть ее глаза мне светят,
Скрипки в голосе любимой
Пусть поют в последний час...
- В вашем голосе поют скрипки! - неожиданно произнес он, и в глазах
его опять сверкнули золотые искорки.
Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею самооблада-
ния... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем постепен-
но перевела разговор в более безопасное русло. Я был как в дурмане.
Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного разгула, а мужчина,
который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо мной
и говорили, говорили... Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший
Магриджа, очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
Если Волк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так это сей-
час. Временами я отвлекался от своих мыслей, с изумлением прислушиваясь
к его словам, поражаясь незаурядности его ума и силе страсти, с которой
он отдавался проповеди мятежа. Разговор коснулся Люцифера из поэмы
Мильтона, и острота анализа, который давал этому образу Волк Ларсен, и
красочность некоторых его описаний показывали, что он загубил в себе не-
сомненный талант. Мне невольно пришел на память Тэн, хотя я и знал, что
Ларсен никогда не читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
- Он возглавил борьбу за дело, обреченное на неудачу, и не устрашился
громов небесных, - говорил Ларсен. - Низвергнутый в ад, он не был слом-
лен. Он увел за собой треть ангелов, взбунтовал человека против бога и
целые поколения людей привлек на свою сторону и обрек аду. Почему был он
изгнан из рая? Был ли он менее отважен, менее горд, менее велик в своих
замыслах, чем господь бог? Нет! Тысячу раз нет! Но бог был могуществен-
нее. Как это сказано? "Он возвеличился лишь силою громов". Но Люцифер -
свободный дух. Для него служить было равносильно гибели. Он предпочел
страдания и свободу беспечальной жизни и рабству. Он не хотел служить
богу. Он ничему не хотел служить. Он не был безногой фигурой вроде той,
