хватает далеко не на всех голодных, и, когда у человека пуст кошелек,
ему ничего не остается, как умереть собачьей смертью... если он не из-
ловчится тем или иным способом быстро свой кошелек пополнить.
- Но я не вижу, чтобы этот пароход покушался на ваш кошелек.
- Подождите, еще увидите, - мрачно промолвил он.
Ждать нам пришлось недолго. Пройдя на несколько миль вперед за наши
шлюпки, "Македония" спустила свои. Мы знали, что на ней четырнадцать
шлюпок, а у нас было только пять, после того как на одной удрал Уэйн-
райт. "Македония" сначала спустила несколько шлюпок с подветренной сто-
роны и довольно далеко от нашей крайней шлюпки, потом стала спускать их
поперек нашего курса и последнюю спустила далеко с наветренной стороны
от нашей ближайшей шлюпки. Маневр "Македонии" испортил нам охоту. Позади
нас котиков не было, а впереди бороздили море четырнадцать чужих шлюпок
и, словно огромная метла, сметали перед собою стадо.
Закончив отстрел зверя на узкой полосе в три-четыре мили, - это было
все, что оставила нам для охоты "Македония", - наши шлюпки вынуждены бы-
ли вернуться на шхуну. Ветер улегся, еле заметное дуновение проносилось
над притихшим океаном. Такая погода при встрече с огромным стадом коти-
ков могла бы обеспечить отличную охоту. Даже в удачный сезон таких дней
выпадает немного, и все наши матросы - и гребцы и рулевые, не говоря уже
об охотниках, - поднимаясь на борт, кипели злобой. Каждый чувствовал се-
бя ограбленным. Пока втаскивали шлюпки, проклятия так и сыпались на го-
лову Смерти Ларсена, и если бы крепкие слова могли убивать, он, верно,
был бы обречен на погибель.
- Провалиться бы ему в преисподнюю на веки вечные! - проворчал Луис,
бросая мне многозначительный взгляд и присаживаясь отдохнуть, после того
как он принайтовил свою шлюпку.
- Вот прислушайтесь-ка к их словам и скажите, что еще могло бы так их
взволновать, - заговорил Волк Ларсен. - Вера? Любовь? Высокие идеалы?
Добро? Красота? Истина?
- В них оскорблено врожденное чувство справедливости, - заметила Мод
Брустер.
Она стояла шагах в десяти от нас, придерживаясь одной рукой за
грот-ванты и чуть покачиваясь в такт легкой качке шхуны. Она сказала это
негромко, но я вздрогнул - голос ее прозвенел, как чистый колокольчик.
Как он ласкал мой слух! Я едва осмелился взглянуть на нее, боясь выдать
себя. Светло-каштановые волосы ее, выбиваясь из-под морской фуражки, зо-
лотились на солнце и словно ореолом окружали нежный овал лица. Она была
очаровательна и полна соблазна, и вместе с тем необычайная одухотворен-
ность ее облика придавала ей что-то неземное! Все мое прежнее восторжен-
ное преклонение перед жизнью воскресло во мне перед столь дивным ее воп-
лощением, и холодные рассуждения Волка Ларсена о смысле жизни показались
нелепыми и смешными.
- Вы сентиментальны, как мистер Ван-Вейден, - язвительно произнес
Ларсен. - Почему эти люди чертыхаются? Да потому, что кто-то помешал ис-
полнению их желаний. А каковы их желания? Пожрать повкусней да пова-
ляться на мягкой постели, сойдя на берег, после того как им выплатят
кругленькую сумму. Женщины и вино, животный разгул - вот и все их жела-
ния, все, чем полны их души, - их высшие стремления, их идеалы, если хо-
тите. То, как они проявляют свои чувства, зрелище малопривлекательное,
зато сейчас очень ясно видно, что они задеты за живое. Растревожить их
душу можно сильнее всего, если залезть к ним в карман.
- Однако по вашему поведению не видно, чтобы к вам залезли в карман,
- сказала она смеясь.
- Видимо, я просто веду себя иначе, а мне тоже залезли в карман и,
следовательно, растревожили и мою душу. Если подсчитать примерно,
сколько шкур украла у нас сегодня "Македония", то, учитывая последние
цены на котиковые шкуры на лондонском рынке, "Призрак" потерял тысячи
полторы долларов, никак не меньше.
- Вы говорите об этом так спокойно... - начала она.
- Но я совсем не спокоен, - перебил он. - Я мог бы убить того, кто
меня ограбил. Да, да, я знаю - он мой брат! Вздор! Сантименты!
Внезапно выражение его лица изменилось, и он проговорил менее резко и
с ноткой искренности в голосе:
- Вы, люди сентиментальные, должны быть счастливы, поистине счастли-
вы, мечтая о чем-то своем и находя в жизни что-то хорошее. Найдете
что-нибудь хорошее и, глядишь, сами себя чувствуете хорошими. А вот ска-
жите-ка мне, вы оба, есть что-нибудь хорошее во мне?
- Внешне вы, по-своему, совсем неплохи, - определил я.
- В вас заложено все, чтобы творить добро, - отвечала Мод Брустер.
- Так я и знал! - сердито воскликнул он. - Ваши слова для меня пустой
звук. В том, как вы выразили свою мысль, нет ничего ясного, четкого, оп-
ределенного. Ее нельзя взять в руки и рассмотреть. Собственно говоря,
это даже не мысль. Это впечатление, сантимент, выросший из иллюзии, но
вовсе не плод разума.
Понемногу его голос смягчился, и в нем снова прозвучала искренняя
нотка.
- Видите ли, я тоже порой ловлю себя на желании быть слепым к фактам
жизни и жить иллюзиями и вымыслами. Они лживы, насквозь лживы, они про-
тиворечат здравому смыслу. И, несмотря на это, мой разум подсказывает
мне, что высшее наслаждение в том и состоит, чтобы мечтать и жить иллю-
зиями, хоть они и лживы. А ведь в конце-то концов наслаждение -
единственная наша награда в жизни. Не будь наслаждения - не стоило бы и
жить. Взять на себя труд жить и ничего от жизни не получать - да это же
хуже, чем быть трупом. Кто больше наслаждается, тот и живет полнее, а
вас все ваши вымыслы и фантазии огорчают меньше, а тешат больше, чем ме-
ня - мои факты.
Он медленно, задумчиво покачал головой.
- Часто, очень часто я сомневаюсь в ценности человеческого разума.
Мечты, вероятно, дают нам больше, чем разум, приносят больше удовлетво-
рения. Эмоциональное наслаждение полнее и длительнее интеллектуального,
не говоря уж о том, что за мгновения интеллектуальной радости потом
расплачиваешься черной меланхолией. А эмоциональное удовлетворение вле-
чет за собой лишь легкое притупление чувств, которое скоро проходит. Я
завидую вам, завидую вам!
Он внезапно оборвал свою речь, и по губам его скользнула знакомая мне
странная усмешка.
- Но я завидую вам умом, а не сердцем, заметьте. Зависть - продукт
мозга, ее диктует мне мой разум. Так трезвый человек, которому надоела
его трезвость, жалеет, глядя на пьяных, что он сам не пьян.
- Вы хотите сказать: так умник глядит на дураков и жалеет, что он сам
не дурак, - засмеялся я.
- Вот именно, - отвечал он. - Вы пара блаженных, обанкротившихся ду-
раков. У вас нет ни одного факта за душой.
- Однако мы живем на свои ценности не хуже вас, - возразила Мод Брус-
тер.
- Даже лучше, потому что вам это ничего не стоит.
- И еще потому, что мы берем в долг у вечности.
- Так ли это, или вы только воображаете, что это так, - не имеет зна-
чения. Все равно вы тратите то, чего у вас нет, а взамен приобретаете
большие ценности, чем я, тратящий то, что у меня есть и что я добыл в
поте лица своего.
- Почему же вы не переведете свой капитал в другую валюту? - насмеш-
ливо спросила она.
Он быстро, с тенью надежды, взглянул на нее и, помолчав, ответил со
вздохом:
- Поздно. Я бы и рад, пожалуй, да не могу. Весь мой капитал - в валю-
те старого выпуска, и мне от нее не избавиться. Я не могу заставить себя
признать ценность какой-либо другой валюты, кроме моей.
Он умолк. Взгляд его, рассеянно скользнув по ее лицу, затерялся
где-то в синей морской дали. Звериная тоска снова овладела им; по телу
его пробежала дрожь. Своими рассуждениями он довел себя до приступа
хандры, и можно было ждать, что часа через два она найдет себе разрядку
в какой-нибудь дьявольской выходке. Мне вспомнился Чарли Фэрасет, и я
подумал, что эта тоска - кара, которая постигает каждого материалиста.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Утром во время завтрака Волк Ларсен обратился ко мне с вопросом: уже
поднимались на палубу, мистер ВанВейден? Какая сегодня погода?
- Довольно ясно, - ответил я, бросая взгляд на солнечный луч, играю-
щий на ступеньке трапа. - Ветер западный, свежий и, кажется, будет еще
крепчать, если верить прогнозу Луиса.
Капитан кивнул с довольным видом.
- Туман не предвидится?
- На севере и на северо-западе густая пелена.
Он снова кивнул и, казалось, остался еще более доволен, услышав это.
- А что "Македония"?
- Ее нигде не видно, - отвечал я.
Я йог бы поклясться, что при этом сообщении лицо у него вытянулось,
но почему это так его разочаровало, было мне непонятно.
Вскоре все разъяснилось.
- Дым впереди! - донеслось с палубы, и лицо Ларсена снова оживилось.
- Превосходно! - воскликнул он. Вскочив из-за стола, он поднялся на
палубу и направился к изгнанным из кают-компании охотникам, которые вку-
шали свой первый завтрак у себя в кубрике.
Ни Мод Брустер, ни я почти не притронулись к еде. Мы переглянулись
тревожно, в полном молчании прислушиваясь к голосу капитана, доносивше-
муся сквозь переборку. Говорил он долго, и конец его речи был встречен
одобрительным ревом. Переборка была толстая, и мы не могли разобрать
слов, но они явно произвели большое впечатление на охотников. Рев стих и
перешел в оживленный говор и веселые возгласы.
Вскоре на палубе поднялись шум и возня, и я понял, что матросы вызва-
ны наверх и готовятся спускать шлюпки. Мод Брустер вышла вместе со мной
на палубу, и я покинул ее у края юта, откуда она могла видеть все и в то
же время оставаться в стороне. Матросы, должно быть, тоже были посвящены
в замыслы капитана, так как работали с необыкновенным рвением. Охотники,
прихватив дробовики, ящики с патронами и - что было совсем необычно -
винтовки, высыпали на палубу. Они почти никогда не брали с собой винто-
вок, так как котики, убитые пулей с дальнего расстояния, неизменно тону-
ли, прежде чем подоспеет шлюпка. Но сегодня каждый охотник взял с собой
винтовку и большой запас патронов. Я заметил, как они довольно ухмыля-
лись, поглядывая на дымок "Македонии", который поднимался все выше и вы-
ше, по мере того как пароход приближался к нам с запада.
Все пять шлюпок были быстро спущены на воду. Как и накануне, они ра-
зошлись веером в северном направлении. Мы следовали поодаль. Я с любо-
пытством наблюдал за ними, но все шло, как обычно. Охотники спускали па-
руса, били зверя, снова ставили паруса и продолжали свой путь, как дела-
лось это изо дня в день. "Македония" повторила свой вчерашний маневр -
начала спускать свои шлюпки впереди, поперек нашего курка, с целью "под-
мести" море. Четырнадцать шлюпок "Македонии" для успешной охоты должны
были рассеяться на довольно обширном пространстве, и пароход, перерезав
нам путь, продолжал двигаться на северо-восток, спуская шлюпки.
- Что вы будете делать? - спросил я Волка Ларсена, снедаемый любо-
пытством.
- Вас это не касается, - грубо ответил он. - Узнаете в свое время. А
пока что молитесь о хорошем ветре.
- Впрочем, могу сказать, - добавил он, помолчав. - Я намерен угостить
братца по его же рецепту. Короче говоря, "подметать" море теперь буду я,
и не один день, а до конца сезона, если нам повезет.
- А если нет?
- Это исключается, - рассмеялся он. - Нам должно повезти, иначе мы
пропали.
Он стоял на руле, а я пошел в матросский кубрик проведать своих паци-
ентов - Нилсона и Магриджа. У Нилсона переломанная нога хорошо сраста-
лась, и он был довольно бодр и весел, но кок пребывал в черной меланхо-
лии, и мне невольно стало искренне жаль этого горемыку. Казалось порази-
тельным, что после всего перенесенного он все еще жив и продолжает цеп-
ляться за жизнь. Судьба не щадила беднягу: калеча его из года в год, она
превратила его тщедушное тело в какой-то обломок кораблекрушения, но ис-
